Записки сексолога, стр. 2

В то же время еще яснее я осознавал, что никогда не смогу стать доктором в традиционном понимании – профессионалом со скальпелем или приборами для изучения болезней человеческого тела. Интерес к философии остался: по-прежнему меня больше волновал не организм человека, а его личность. С этой идеей я поступил в медицинский институт (сейчас этот вуз называется Медицинской академией им. Мечникова) и… напрочь забыл о науках на несколько лет. Меня увлекла студенческая жизнь.

Учеба отошла на второй план, ибо появились занятия поинтересней. Во-первых, стиляжничество. Новые, только что купленные брюки безжалостно распарывались по швам. В них вшивались клинья. Только в таком виде штаны годились для выходов «в свет». Во-вторых, я стал ярым поклонником джаза. Мои полки ломились от полузапрещенных и от этого еще более вожделенных записей «на костях». И, конечно, КВН. Я был капитаном институтской команды. Во всех городских играх мы побеждали. Среди «поверженных» нами был и Политех, и Театральный институт. Еще с тех лет я дружен с «побежденными» участниками команды Театрального, ныне известными драматургом и режиссером Вадимом Жуком и актером Борисом Смолкиным…

Годы обучения шли своим чередом. Когда все-таки настало время подумать о выборе будущей врачебной специальности, я остановился на психиатрии. К старшим курсам я вспомнил, что меня все-таки больше трогает личность человека – таинственные, никому не видимые процессы, которые происходят в мозгу, – чем то, что творится в его теле.

Первым впечатлением от выбранной специальности была встреча, которая заставила меня еще глубже задуматься о тонкой грани между тем, что считается нормой, а что – безумием. И сколько бы ни было разработано профессиональных критериев для отделения людей «нормальных» от «ненормальных», эти раздумья не оставляют меня и по сей день.

Миша (фамилию его я безнадежно забыл: со дня встречи с ним прошло более сорока лет) был постоянным пациентом психиатрической больницы. Он страдал тяжелой формой шизофрении. Болезнь практически разрушила его личность: он неадекватно отвечал на элементарные вопросы, плохо помнил прошлое – как далекое, так и события недавних дней. При этом основную часть своего времени он посвящал сочинению стихов. Поразительно: стихи его были талантливы. Персонал больницы мало интересовался этой странной склонностью Миши. Я же собрал целую коллекцию его сочинений. Дело в том, что я придумал простую, абсолютно безобидную мистификацию. Чтобы объяснить, в чем она состояла, я должен рассказать о круге людей, с которым примерно в то же время меня свела судьба.

Я стал интересоваться настоящей литературой. В середине 60-х в Ленинграде царила поэзия Иосифа Бродского, Глеба Горбовского, Виктора Сосноры. Через друзей я познакомился с Давидом Яковлевичем Даром (настоящая его фамилия была Ривкин; фамилия-псевдоним Дар практически повторяла инициалы – ДЯР), последним мужем очень известной тогда писательницы Веры Пановой. Дар также был писателем. Но те, кто хорошо его знал, запомнили Давида Яковлевича не благодаря его простой, светлой, но не выдающейся прозе (его произведений сейчас никто не помнит). Дар был выдающимся наставником литературной молодежи. Работа с пишущей молодежью ассоциируется в нашем сознании с ЛИТО (литературными объединениями), с руководством ими. Общение Дара – или, как мы его называли, Деда – с юными дарованиями слабо смахивало на канонические представления о творческом наставничестве.

Встречи проходили в квартире Давида Яковлевича. Дед принимал гостей на кухне. В первый раз увидев Дара, я поразился его внешности: растрепанный старик, с трубкой в зубах, слегка похожий на Эйнштейна. Он шумно радовался всем пришедшим. В речи Давида Яковлевича то и дело проскальзывали словечки из нового тогда молодежного жаргона: такие, как, например, «кайф». Он упивался музыкой полузапрещенных тогда «Битлз». Так и заявлял:

– Давайте ловить кайф под «Битлз»!

На плите в неимоверных размеров кастрюле дымилось и булькало странное варево. Дар то и дело подскакивал к этому чану и решительно кидал в суп очередной ингредиент. Казалось, что он отправляет туда абсолютно все съестное, которое попадается под руку. Тем не менее результат превосходил все ожидания: густой суп был отменно вкусен. Видимо, рецепт все-таки существовал в сознании Давида Яковлевича.

Звонок трезвонил непрерывно: к Деду приходили молодые писатели и поэты – иногда талантливые, иногда сумасшедшие, иногда талантливые сумасшедшие. Всех он кормил и наставлял своим старческим скрипучим голосом…

Именно Давид Яковлевич дал мне почитать самиздатовские книги Солженицына и Шаламова. Дар прививал молодежи вкус к настоящей литературе…

Я показал Деду стихи безумного Миши, сказав, что их автор – мой знакомый, который очень робок и стесняется принести свои сочинения лично. Реакция Дара и участников, если можно так выразиться его кружка, превзошла все мои ожидания. Они в один голос заявили, что стихи талантливы: в них есть особая оригинальность, дыхание. И попросили срочно привести автора!

Таких восторгов я не ожидал. Я шел домой как громом пораженный. Боже мой! Поэт, который последние десять лет жизни провел в психиатрической больнице. Талант, который через два года будет уже не говорить, а мычать! Гений! И опять меня мучили мысли о том, чтo есть человек, чтo есть личность, чтo есть творчество. Как, из чего оно рождается?

А я-то, наивный, хотел людей разыграть. Сказать что-то типа:

– Вы думали, что стихи писало юное дарование? А вот и нет! Их автор – мой пациент, сумасшедший Миша.

Но после всех этих похвал я не мог так поступить. Я выставил бы уважаемых мною людей полными идиотами…

Следующее мое профессиональное впечатление еще ближе придвинуло меня к выбору специальности.

Дело в том, что у пациентов психиатрических больниц масса проявлений сексуальности. Говорить об этом как-то и по сей день не принято.

Например, так называемая фабула бреда многих безумцев впрямую связана с сексом.

Помню одну пациентку, которая рассказывала, что за ней охотятся инопланетяне. У них есть пушка, которая стреляет сперматозоидами…

В первые же дни моей практики в психиатрической клинике я был поражен тем, сколько больные мастурбируют. Онанизмом занимаются все: мужчины и женщины, молодые и старые. Делают это в открытую. Стирают себя в кровь. При этом не наступает никакой разрядки. Они вряд ли получают от этого удовольствие. У многих мужчин даже об элементарной эрекции говорить не приходится. Тем не менее сдвиги в психике отключают сдерживающие механизмы, и в силу вступают первобытные рефлексы. И половой инстинкт оказывается на одном из первых мест!..

О сексологии я тогда и не помышлял. Но образы мастурбирующих безумцев надолго врезались в мою память.

Мои учителя

А мой товарищ, с которым мы вместе мечтали о философии, поступил-таки на философский факультет университета.

Уже на первых курсах он сам познакомился, а потом и меня свел с Игорем Семеновичем Коном, тогда молодым еще человеком. В первые минуты разговора с ним становилась ясно, что перед тобой – звезда, ученый с большим будущим. В 33 года он был уже доктором наук, профессором, полиглотом. Занимался он в те годы историей философии и социологией. Но подбирался к знаниям, которые помогли ему стать в будущем методологом сексологии. Уже тогда Кон был авторитетом в неформальных научных кругах. Когда Игорь Семенович узнал, что я будущий психиатр и интересуюсь сексуальными проявлениями у душевнобольных, он сказал, что познакомит меня с совершенно фантастическим человеком. И выполнил свое обещание.

Абрам Моисеевич Свядощ, которому меня представил Кон, оказался и впрямь абсолютно фантастической личностью. По специальности он был психиатр. Занимался по большей части сексопатологией. Но при этом был необычайно широко образован: например, с легкостью мог делать переводы с французского на немецкий.

В сталинские времена Свядощ, по тогдашним меркам, легко отделался: за вольномыслие его всего лишь сослали в Караганду, сохранив за ним профессорскую должность. Он, безусловно, знал цену коммунистическому режиму, но опыт ссылки научил его не вступать в разговоры на социально-политические темы. Абрам Моисеевич стал моим учителем: огромную часть знаний, которые составили основу моей профессиональной компетентности, передал мне именно он.