Искатели необычайных автографов или Странствия, приключения и беседы двух филоматиков, стр. 27

— 9,81 метра на секунду квадрат, — отчеканил Фило. — Это и я знаю!

Мате одобрительно на него покосился. Слава Аллаху, кое-что из школьного курса Фило все-таки вынес! Тот иронически хмыкнул.

— Вынес, да не понял. По-вашему, если я одновременно брошу с одной и той же высоты листок из блокнота и рюкзак, то земли они достигнут вместе?

— Всенепременно, но… только в том случае, если будут падать в безвоздушном пространстве. В обычных условиях падающему телу оказывает сопротивление воздух. И сопротивление его тем больше, чем больше поверхность тела. Плотно скомканный листок бумаги будет падать быстрее, чем несмятый. Но тот же скомканный листок и гиря упадут почти одновременно, потому что разность сопротивлений воздуха в этом случае очень невелика.

— Удивительно, — задумчиво произнес Фило, — вот вы говорите, и я все понимаю. Отчего же не понимал раньше? Я думаю, тут дело тоже в сопротивлении. Только не воздуха, а лени. Вернее, сопротивлени… Послушайте, — спросил он вдруг весьма непоследовательно, — а стихов Галилей, случайно, не писал?

— Дудки, — отрезал Мате, — с некоторых пор я на такие вопросы без справочника не отвечаю!

Он пошуровал в рюкзаке, достал очередной фолиант и передал его Фило. Тот моментально нашел главу о Галилее и стал ее жадно просматривать.

— Э, Мате, — внезапно сказал он, — оказывается, открытия Галилея связаны не только с пизанской башней, но и с пизанским собором. Это уж вам забывать не к лицу!

— Да, да, — виновато засуетился тот, — припоминаю. Именно здесь, девятнадцати лет от роду, наблюдая за тем, как раскачивается соборная люстра, Галилей открыл закон качания маятника. Он установил, что время, за которое маятник совершает один размах, зависит только от длины маятника и от ускорения силы тяжести, но никак не от угла отклонения от вертикали.

— Это что! — продолжал изумляться Фило. — Он еще изобретатель первоклассный. Придумал особый циркуль, облегчающий военные расчеты, — это раз. Водяные весы для определения количества ценного металла в сплавах — два. Подзорную трубу — три…

— Положим, подзорная труба, хоть и очень несовершенная, существовала уже в 1590 году, а Галилей узнал о ней только в 1609-м, — возразил Мате. — Но за десять месяцев он добился того, что она стала увеличивать предметы в тридцать два раза.

— Ага! — азартно выкрикнул Фило. — Значит, все-таки изобрел, и даже не подзорную трубу, а телескоп.

— Экий вы, однако, спорщик! Ну да, Галилей изобрел телескоп и увидел небо совершенно по-новому. Млечный Путь — эта сплошная белесая дорожка — распался на множество отдельных звезд. Поверхность Луны, которая, согласно учению Аристотеля, должна была быть идеально гладкой, оказалась неровной, покрытой горами и впадинами (совсем как Земля!), а на Солнце — подумать только, на самом безупречном из светил! — обнаружились какие-то пятна, да еще все время перемещающиеся, из чего следовало, что оно вращается вокруг своей оси… В общем, телескоп стал главным подспорьем Галилея в борьбе против старого представления о строении мира. С помощью телескопа он открыл спутники Юпитера, изучал фазы Венеры, наблюдал Сатурн… Но если мы будем так безответственно отвлекаться, не видать нам Фибоначчи как своих ушей.

— Вот и отлично! — неожиданно обрадовался Фило. — Отправимся к Галилею. О нем тут такое написано… Автор замечательных научных диалогов. Выдающийся литературный критик. Одареннейший музыкант. А самое главное — ему принадлежит сатирическое стихотворение в терцинах [26] и даже набросок комедии… Чистокровный филоматик! Кстати, отсюда до него не так уж далеко: каких-нибудь четыре столетия с хвостиком.

Лицо у Мате стало прямо-таки железобетонным. Он сухо поклонился: Фило может отправляться куда угодно, а он не из тех, кто меняет свои маршруты без веских оснований.

— Эгоист! — попрекнул его Фило. — Вам-то автограф обеспечен, а я? Что здесь должен делать я?

— Ну, за объектом дело не станет. Найдите какого-нибудь барда.

— На бардов, к вашему сведению, надо охотиться в Ирландии или в Шотландии. А во Франции и в Италии средневековые странствующие певцы и поэты называются трубадурами и менестрелями.

— Так найдите трубадура.

— Напрасный труд. В тринадцатом веке в Италии не было еще по-настоящему самобытных поэтов. Хорошо бы, конечно, взять автограф у великого Данте, [27] но, во-первых, он флорентиец, а не пизанец, а во-вторых, появится на свет только в конце этого столетия.

— Тогда отыщите знаменитого актера.

— Час от часу не легче! Здесь и театра-то нет.

— Как, — вскинулся Мате, — театра тоже нет? Ну, знаете, это уже безобразие.

— Вам-то что! — поддразнил его Фило. — Для вас искусство — дело десятое.

— Не десятое, а второстепенное.

— Допустим. Но вы ведь сами только что убедились, что второстепенным оно кажется лишь до тех пор, пока существует. А стоит ему исчезнуть — и вы вдруг понимаете, что ваш духовный мир безнадежно оскудел и померк. Теперь он напоминает небо, где на месте прекрасных созвездий зияют безобразные дыры.

Мате невольно поежился. Брр! Картина не из приятных. Но вдруг ухо его уловило какие-то отдаленные звуки.

— Что это, Фило? Как будто музыка…

Фило прислушался. В самом деле!

— Ура, музыка! — закричал Мате. — А вы говорите — дыры…

Но Фило не разделял его восторга.

— Погодите радоваться, — сказал он озабоченно. Кажется, мы угодили на карнавал.

КАРНАВАЛ

Издевательски верещали трещотки, надсадно сипели дудки, насмешливым хохотком заливались бубенцы. Карнавальное шествие хлынуло на город, как прорвавшая плотину река, и быстро разливалось по улицам, смывая с них остатки сонной утренней одури.

Впереди на высоченных ходулях шел зазывала в остроконечном дурацком колпаке. Другой колпак, только с отрезанным концом, служил ему рупором.

— Эй, горожане-е-е-е! — гулко кричал он, прижимая рупор к губам и поворачивая голову из стороны в сторону. — На Соборную площа-а-а-адь! Все, кто скачет на одной ноге, ходит на двух, ковыляет на трех, ползает на четырех, — на карнааа-а-а-ал!

— На кар-на-вал!!! — вторила толпа.

— Король и башмачник, толстосум и побирушка, глазастый и подслеповатый, холостой и женатый, нынче все равны! Все поют, пляшут и дурачатся на карнавале-е-е!

— На кар-на-ва-ле!! — снова подхватили сотни голосов.

Мате испуганно схватил Фило за руку. В такой толчее недолго и потерять друг друга! В жизни он не видывал стольких чудищ сразу…

— Вылитый сон Татьяны, — сказал Фило, сейчас же вспомнив подходящее место из «Онегина». — «Один в рогах с собачьей мордой, другой с петушьей головой, здесь ведьма с козьей бородой, там остов чопорный и гордый… Вот череп на гусиной шее вертится в красном колпаке, вот мельница вприсядку пляшет и крыльями трещит и машет; лай, хохот, пенье, свист и хлоп, людская молвь и конский топ!»

— Точнее не скажешь, — похвалил Мате, втайне досадуя на себя за небрежение к великому поэту. — Но у меня из ума не выходит то первое шествие. Какой странный контраст!

— Две стороны одной медали, — пожал плечами Фило. — Там — мрачный религиозный фанатизм, тут — бесшабашное языческое веселье.

— Язычество во времена засилья католической церкви? — удивился Мате. — Возможно ли это?

— Как видите. То, что вы наблюдаете сейчас, ведет начало от языческих празднеств, знаменующих переход от зимы к весне. У древних греков они назывались дионисиями в честь бога Диониса, у римлян — сатурналиями… В общем, у каждого народа — по-своему. А на Руси — масленицей. Масленая неделя предшествовала великому посту и сопровождалась всевозможными играми, состязаниями, ярмарками и, разумеется, обильной едой. Да, между прочим, известно вам, что означает слово «карнавал»? Нет? Так имейте в виду, что по-итальянски «карне» — «мясо», а «вале» — «прощай». В общем, «прощай, мясо»!