Искатели необычайных автографов или Странствия, приключения и беседы двух филоматиков, стр. 25

— Отчего же тогда твой Фридрих отлынивает от крестового похода? — продолжал наступать второй. — Отчего при дворе у него в почете иудеи и сарацины? [23] Молчишь? То-то. И потом, антихрист — он ведь должен быть сыном дьявола и монахини. Так ведь?

— Та-а-ак…

— А мать императора, эта сицилийка Констанция, до того как ей выйти за короля Генриха, говорят, и была монахиней. Значит, как ни верти, а все сходится.

Сраженный этим неопровержимым доказательством, первый не нашел, что ответить, и товарищ его, очень довольный своей победой, продолжал разглагольствовать. По его словам, гвельфы и гибеллины произошли от двух дьяволов — Гвелефа и Гибела, посланных из ада на землю, чтобы истребить человечество нескончаемыми войнами.

Мате чуть не фыркнул, слушая эту галиматью, но Фило вовремя ущипнул его за ногу: ничего смешного! Средневековье — время бескультурья, бездорожья и разобщенности. Неудивительно, что здесь процветают самые нелепые, самые чудовищные слухи.

От шепота его у Мате так защекотало в ухе, что он снова чуть было не фыркнул… Вдруг вдали послышалось заунывное пение. Друзья обернулись и увидели, что к крепостной стене движется нечто черное и бесформенное, какая-то стелющаяся по земле поющая туча. По мере того как туча приближалась, пение становилось все громче.

— Смотри-ка, Фило, да это люди!

Да, то были люди, хотя, скорее, их можно было принять за толпу призраков. Изнуренные, босые, в черных балахонах с красными крестами на груди, они шли, держа в руках ветки и зажженные свечи. Многие были опоясаны цепями или толстыми веревками, длинными концами которых время от времени наносили себе жестокие удары.

— Мира! Мира! — пела толпа. — Господи, дай нам мира!

— Что за изуверство! — возмутился Мате. — Зачем они калечат себя?

— Наверное, думают, что войны посланы им в наказание за какие-то грехи, и хотят замолить свою вину перед небом.

— Бедняги! Видно, крепко их допекло… Смотрите, среди них дети?!

Лицо Мате исказилось от жалости, и Фило впервые подумалось, что у этого язвительного человека доброе и легко ранимое сердце.

Тем временем в крепости тоже заметили бичующихся и стали готовиться к встрече. На верхнюю площадку зубчатой стены высыпали солдаты. Холодным сумрачным блеском заиграли на свету металлические каски и нагрудники.

Когда солдаты построились в длинную шеренгу, на стене появился человек с жестким, словно высеченным из камня лицом.

— Наверное, военачальник, — шепнул Фило, — доспехи у него побогаче, чем у других.

Человек подошел к самому краю стены и негромко спросил, обращаясь к толпе:

— Эй, вы, зачем пожаловали?

Слова его, тяжелые и отрывистые, казались такими же каменными, как он сам.

Из толпы, которая успела уже почти вплотную приблизиться к воротам, выступил старик с безумными, запавшими глазами.

— Впусти нас в город! — истошно закричал он, простирая руки. — Пусть жители Пизы присоединят свои голоса к нашим. Может быть, тогда Господь услышит нас и ниспошлет нам мир.

— Впусти нас, впусти! — завыла толпа.

— Назад! — зычно скомандовал человек на стене. — Поворачивайте, пока я не приказал забросать вас камнями. В Милане для острастки таких, как вы, воздвигли шестьсот виселиц. Мы, пизанцы, милосерднее: мы подросту перебьем вас, как сусликов.

Но не так-то легко напугать людей, доведенных до крайности. Обезумевшая толпа ринулась к воротам, исступленно молотя по ним кулаками, в кровь разбивая лбы о кованое железо. Самое примечательное, что никто из этих ослепленных отчаянием страдальцев и не подумал воспользоваться открытой дверью караулки. Не то — наши приятели!

— Теперь или никогда! — сказал Фило. — В башне сейчас наверняка никого нет: гарнизон наверху. Все внимание сосредоточено на толпе.

— Уйти, ничего не сделав для этих несчастных? — заколебался Мате.

— Но что мы можем? Позвонить по телефону в двадцатое столетие и вызвать наряд московской милиции?

— Ваша правда, — мрачно согласился Мате.

Они покинули свое укрытие и ползком добрались до двери. Как и предполагал Фило, караулка, напоминавшая внутренность круглого каменного колодца, была пуста. На грубых дощатых столах в беспорядке валялись игральные кости, опрокинутые второпях глиняные кружки… А вот и дверь в город!

Фило потянул на себя массивное позеленевшее кольцо. Тяжелая, обитая железом створка со скрипом поехала внутрь.

— Добро пожаловать в Пизу, Мате!

Они вышли из башни, и сейчас же по ту сторону стены послышались вопли и стоны вперемешку со звуками, похожими на дробный топот копыт. Это солдаты обстреливали безоружную толпу камнями.

УТРЕННЯЯ ПРОГУЛКА

Они шли по извилистым, отороченным узкими галерейками улочкам, мимо пустынных покуда торговых рядов с запертыми лавками и надменных, обособленных кварталов пизанской знати. Город только еще просыпался, распахивая ставни и скрежеща отодвигаемыми засовами.

Где-то на втором этаже отворилось забранное узорной решеткой оконце, оттуда выглянула одутловатая физиономия в надвинутом на уши ночном колпаке. Потом физиономия исчезла. Вместо нее в окне появилась деревянная лохань, и на середину улицы хлынули помои. Фило и Мате едва успели отскочить.

— Что за свинство! — негодовал Мате. — Не понимаю, куда смотрит санитарная инспекция?

Фило снисходительно пожал плечами. Ничего не поделаешь, средневековье! Жаль, что они не захватили зонтов…

Появились первые прохожие. Пришпоривая богато убранного коня, в туче пыли проскакал нетерпеливый всадник. Перья на его шляпе вскипали, как мыльная пена.

Мате вынужден был признать, что всадник выглядит весьма эффектно. Впрочем, их, вероятно, ждут зрелища более живописные. Выезд императора, например…

Фило посмотрел на друга с покровительственной усмешкой. Вряд ли Фридрих Второй находится в Пизе! Скорей всего, блаженствует в своей любезной Сицилии.

— Почему же в Сицилии? — удивился Мате. — Ведь он, кажется, король Германии?

— Германию он унаследовал от отца, Генриха Шестого Гогенштауфена, а Сицилию — от матери, принцессы Констанции.

— А, это от той, что была до замужества монахиней, — вспомнил Мате.

— Фи, фи и в третий раз фи! Охота вам повторять россказни невежественного солдата. Может, скажете еще, что Фридрих — антихрист?

— Ну нет! — засмеялся Мате. — Это небось измышления папистов? Представляю себе, как он им насолил…

— Так насолил, что через два года его даже отлучат от церкви.

— В таком случае, ваш Фридрих — личность незаурядная.

— Смеетесь? А он, между прочим, и в самом деле человек недюжинный. Я бы даже сказал, необычайный. Император-филоматик. Обладатель замечательной библиотеки. Знаток многих языков. Сочинитель книг об охоте и по уходу за лошадьми. Автор нескольких песен. При дворе его собираются знаменитые ученые разных вероисповеданий и национальностей, и нет науки, которой бы он не интересовался. А в тысяча двести двадцать четвертом… виноват, в прошлом году он даже основал университет в Неаполе.

— Что?! — изумился Мате. — Фридрих основал университет? Значит, он непременно пригласил туда Фибоначчи!

— С чего вы взяли? — холодно осадил его Фило.

— Нелепый вопрос. Не мог столь просвещенный монарх обойти такого выдающегося ученого.

— Как знать! У императоров своя логика. А уж Фридрих… Самая противоречивая и самая загадочная фигура средневековья! Вытеснил, например, арабов из Сицилии, а сам как ни в чем не бывало переписывается с арабскими философами и предоставляет сарацинам самые высокие должности при сицилийском дворе. Как это понимать?

— Широкая натура.

— А то, что он, отъявленный атеист и откровенный враг церкви, преследует еретиков в Римской империи?

— Это уж черт знает что!

— По-нашему — черт знает что, а с точки зрения самого Фридриха — разумный политический ход. Как видите, принципиальностью здесь и не пахнет. И все-таки человек этот обладал такими достоинствами, что их признавали даже враги. Ярый ненавистник Фридриха, известный средневековый летописец, францисканский монах Салимбене, уж на что не жалел на него черной краски, а под конец все же не мог не сказать, что тот был учтив, веселого нрава, шутлив, обворожителен и весьма даровит.