Посох Следопыта, стр. 11

— Так в мединституте живых лягушек режут и крыс, — поджал губы Макс. — А как постарше курсы, там, может быть, и кошек. Потому что я знаю, что они трупы в морге режут на практике, чтоб знать, где что у человека, так не сразу же от лягушек они к людям переходят? Чтобы стать биологом, ты тоже без этого не обойдёшься. А ты вон над раками трясёшься. Какой из тебя биолог?

— И что, без этого никак не обойтись? Резать лягушек?

— Абсолютно никак не обойтись, — убеждённо сказал Макс.

— Понятно, — проговорила Настя и пошла по тропинке дальше.

— Да подожди! Что ты всё убегаешь?

Настя вздохнула, опять остановилась. Чего ещё она должна была ждать? Она молчала и вопросительно смотрела ему в лицо.

— Так значит, Тёма не твой парень? — поколебавшись, спросил Макс. — У тебя кто-то другой есть, в городе?

— Нет у меня никаких парней, — поморщилась Настя и опять пошла.

— Да подожди, — опять сказал он каким-то взволнованным голосом. — Вы с ним дружили, но поссорились или вы вообще никогда… ну… Понимаешь, это важно. А вот шалаш вы строили… он тебе раков отдал!

— Макс, тебе чего надо? — спросила она. — Ты говори прямо. Задаёшь какие-то дурацкие вопросы.

— Значит, он нам наврал, что ты его девушка! — убеждённо воскликнул Макс.

Вот так новость! Настя зло засмеялась, вспомнив, как Непобедимый обещал ей уши надрать, если она такой слух распустит. Вот, значит, какой человек стал! Но после выданного шалаша уже ничему не приходится удивляться!

А может быть, он не со зла? Может быть, раз Настя ему простила шалаш, так он вправду думает… Ну, вообразил себе что-нибудь и расхвастался. Вообще-то Настя сама в школе говорила девчонкам, что очень любит одноклассника Юрика. Ей даже нравилось так говорить. Очень хороший был этот Юрик, весёлый, и не задирался, и был без глупостей, и ей хотелось, чтоб все знали, какой он замечательный! Но это ведь она про себя говорила, что она его любит, а совсем не про Юрика. Так, а если бы Юрик её своей девушкой назвал, она бы обиделась? Да нет, наверное, только Юрик сроду такого не ляпнет, он без глупостей…

— Макс, а что именно он говорил? — спросила Настя, пройдя ещё несколько шагов и усевшись на изогнутый ствол клёна. — Давай теперь отвечай, раз начал. Это важно.

Макс покраснел ужасно.

— Всякое разное. Ну, Леон однажды начал про Элен рассказывать, как она за ним бегает, тогда Тёмыч тоже стал рассказывать истории, как вы… ну там целовались и в таком роде.

— Вот это уже наглость! — яростно сказала Настя. — Хотелось бы мне послушать эти истории! Знаешь что, скажи, что я вызываю его на дуэль у колодца. Скажи, что я его так поцелую, что он долго помнить будет.

— Настя, — сказал Макс виноватым и жалобным голосом. Она посмотрела на него.

— Я ведь тоже про тебя наврал. То есть я не совсем наврал, так получилось… Знаешь, мне мама рассказывала, что я тебя поцеловал однажды, когда ты в коляске спала. Я, конечно, сам не помню такого, и понятия не имею, с чего мне это тогда в голову взбрело, но ты можешь у своей мамы спросить… И вот когда они рассказывали, рассказывали, я что-то как-то… короче, я тоже маленько рассказал, только без подробностей, и получилось, как будто это недавно было…

Он был такой виноватый, что Настя не смогла ничего ответить. Она хотела соскочить с клёна, но Макс упрямо перегородил дорогу, встал вплотную, даже руки расставил по сторонам.

— И тогда Леон… Леон засмеялся и сказал, что мы всё выдумали и что ты синий чулок…

— Что значит синий чулок?

— А это такие были средневековые женщины, которые учились и делом занимались, а мужчин не любили… и вот Леон засмеялся и сказал, что вот как раз мы затеем свадьбу, и там будет видно, кто из нас наврал, а кто нет. А если ты вообще ни с кем целоваться не станешь, то тогда значит, мы оба проиграли и должны ему каждый по пятьдесят раков за лето. И чтобы ты видела, как мы этих раков ему ловим. Но Тёма так уверенно принял этот спор, что я тоже тогда принял, я думал, что Тёма правду говорил… вот теперь всё, — он убрал руки и слегка отклонился к тропе, чтобы теперь Настя могла уходить когда ей вздумается.

— А если выиграет кто-то из вас? — холодно спросила она. — Тогда кто кому сколько раков?

— Ну… нисколько, — недоумённо сказал Макс, удивившись, что она задала такой вопрос.

— На, — сказала Настя, наклонилась к нему и поцеловала. — Выигрывай.

Соскочила со ствола, уронила тетрадку, нагнулась, подняла и быстро зашагала домой. Макс всё стоял столбом.

13. Температура

Дело было под утро. Бабушка ругалась на маму, а мама на бабушку, и вместе они ругались на болото и поминали страшные болезни. А у Насти была температура, просто температура и ничего больше.

— Это должно быть, просто моральная горячка, — сказала им Настя. — Не переживайте.

— Да нет, горячка у тебя вполне материальная, — сказала мама. — Какая ещё такая моральная горячка?

— Никакая. От переживаний.

— От каких переживаний?

— Мало ли от каких. Мне Макс сказал, что биологи лягушек режут. Теперь я ни за что не стану биологом. А это был смысл моей жизни. Вот и всё. И никакой дифтерии.

— Да не дифтерия это! — сказал Серёжка, потягиваясь и протирая глаз кулаком. — И не биология. Я знаю. Её сегодня замуж выдают.

— За какой ещё замуж? — всполошилась мама, сразу невесть что вообразила, стала разбираться, пообещала навести большого шороху на всю дачу и наказать виновных. Настя пыталась её образумить и уже согласна была на все на свете болезни, лишь бы она успокоилась и никого не дёргала. Серёжка честно выложил, что за Артёма, мама собралась немедленно идти к родителям Артёма. Унять или переубедить тревожную маму не стоило и пытаться, и говорить ей что-либо было бесполезно. Свадьба была намечена — от этого Настя не могла отпираться, но она ведь сроду не собиралась идти на эту свадьбу!

— Ты меня выставишь в ужасно глупое положение, — досадовала Настя. — Во всяком случае дай я пойду с тобой, а то мне объявят из-за тебя какой-нибудь бойкот, и гадай потом, что делать!

Слово «бойкот» напугало маму ещё больше, она опять принялась за Серёжку, который вдруг смекнул, что не надо говорить лишнего, и стал запираться. Маму это не порадовало, она взяла с собой их обоих и пошла к родителям Артёма, как только рассвело.

Впрочем, она оказалась не первая, потому что встретила там маму Макса, маму Лёвки и их самих. У Леона был синяк под глазом, у Макса на подбородке. Но они спорили совсем не о свадьбах, а о том, почему их дети сбежали ночью из дома неизвестно куда и притом подрались. Леон стоял с отсутствующим видом у стены и смотрел в потолок. Он считал себя более чем взрослым, а такие разборки — ниже собственного достоинства. Макс сидел мрачный, как пленный на допросе. Артём сидел виноватый и зарёванный. Около него лежал предмет разбирательств — морской бинокль и стоял отец с ремнём. Приход ещё и Настиной мамы совсем родителей удивил, а они, кажется, уже считали, что во всём разобрались. Но мама в их дела с биноклями вмешиваться не стала и сказала:

— Я про ваши бинокли ничего не знаю, а вот хотелось бы узнать, почему у меня ребёнок в жару лежит и бойкота боится и кто его насильно замуж отдавать собрался!

— Уважаемые мамы, — перебила Настя. — Бойкота я не боюсь, никакого замужа тоже, а жар у меня от переживаний, что система образования бесчеловечная и биологи лягушек режут. И никто из ваших детей тут совершенно ни при чём. Но моя мама меня не слушает.

— Так, — постановил папа Артёма. — Сядьте все и успокойтесь. Будем разбираться по очереди. Почему вы со своей свадьбой именно к нам пришли?

— Мне сын сказал, что дети собрались выдавать мою дочь за вашего Артёма. Она, конечно, отпирается своими биологами, но я её характер знаю. Я так понимаю, что ваши дети затеяли какую-то гадкую игру, и кто в неё играть не согласится, тому объявят бойкот.