Кирпич и музыка, стр. 4

— Стерва! — взревел Евстигней. — Стерва! Мать твою в душу, в кости, в тряпки, в надгробное рыданье, в гробовую плиту растак, перетак!

Лес ожил и ответил: «Гау-гау-гау!»

— Стервы! — крикнул еще раз Евстигней и вдруг, согнувшись, пустился бежать. Деревья мчались ему навстречу, цепкая трава хватала за ноги, кусты плотными рядами вставали впереди. А когда совсем уже не стало сил бежать и подкосились, задрожав, ноги — сел, потом лег на холодную, мшистую траву и часто, быстро задышал, широко раскрывая рот.

— Стерва, сукина дочь! — сказал он, прислушиваясь к своему хриплому, задыхающемуся голосу. И в этом ругательстве вылилась вся злоба его, Евстигнея, против светлых, чистых комнат, музыки, красивых женщин и вообще — всего, чего у него никогда не было, нет и не будет.

Потом он уснул — пьяный и обессиленный, а когда проснулся, — было еще рано. Тело ныло и скулило от вчерашних побоев и ночного холода. Красная заря блестела в зеленую, росистую чащу. Струился пар, густой, розовый.

— Фортупьяны, — сказал Евстигней, зевая. — Вот те и фортупьяны! Стекла-то, вставишь, небось…

Стукнул дятел. Перекликались птицы. Становилось теплее. Евстигней поднялся, разминая окоченевшие члены, и пошел туда, откуда пришел: к саже, огню и устали. Его страшно томила жажда. Хотелось опохмелиться и выругаться.

ПРИМЕЧАНИЯ

Кирпич и музыка. Впервые — в еженедельном приложении к газете «Товарищ», 1907, 3 и 10 ноября. Публиковался также под названием «Столкновение».

Галах (местн.) — пьяница, забулдыга.

Зимогор (обл.) — бродяга, босяк.

Уфимские «князья» — в дореволюционной России насмешливое прозвище татар.

Двунадесятый (слав.) — двенадцатый. Здесь один из 12 главных праздников православной церкви.

«Маменька родимая, свеча неугасимая…» — слова из народной песни XIX века.

Чалдон (обл.) — коренной житель Сибири.