Багдадская встреча, стр. 34

2

Обрадованная своими открытиями, Виктория на следующее утро легко заставила себя проявить по отношению к Катерине бездну дружелюбия. Как это мило со стороны Катерины, сказала она, что та предложила отвести ее помыть голову! У нее волосы просто в ужасном состоянии. (Это была истинная правда: из Вавилона она возвратилась не брюнеткой, а до рыжины запудренной липкой красной пылью.)

– Да, вид действительно безобразный, – подтвердила Катерина, злорадно оглядывая ее голову. – Ты что, вчера во время пыльной бури гулять ходила?

– Я наняла автомобиль и поехала смотреть Вавилон, – ответила Виктория. – Было очень интересно, но на обратном пути поднялась эта пыльная буря, и я чуть не задохнулась и не ослепла.

– Вавилон – это интересно, – сказала Катерина. – Но надо было поехать со знающим человеком, чтобы все объяснял. А мыть голову я тебя отведу к знакомой армянке сегодня вечером. Она тебе вымоет с шампунем, самым лучшим.

– Даже не представляю, как тебе удается всегда ходить с такой красивой прической! – умильно произнесла Виктория, с показным восхищением оглядывая массивную конструкцию из сальных локонов, возведенную на голове у Катерины.

Та, всегда такая хмурая, довольно заулыбалась, и Виктория подумала о том, как прав был Эдвард, рекомендуя лесть.

Вечером Виктория и Катерина вышли из «Масличной ветви» закадычными подругами. Катерина долго вела ее по узким, кривым улочкам и переулкам и наконец постучала в неприметную дверь, на которой не было ни надписи, ни таблички. Однако за дверью их встретила деловитая молодая женщина, медленно и правильно говорившая по-английски, она усадила Викторию перед безукоризненно чистой раковиной, оснащенной блестящими кранами и заставленной по краю разнообразными флаконами и бутылками. Катерина ушла, и Виктория вверила свою густую встрепанную шевелюру ловким пальцам мисс Анкумьян. Скоро на голове у нее образовалась пышная шапка мягкой мыльной пены.

– А теперь будьте любезны…

Виктория наклонилась над раковиной. Вода потекла по волосам, с журчанием уходя в отверстие слива.

Вдруг в нос ей ударил сладковатый тошнотворный больничный запах. Кусок мокрой вонючей ткани плотно закрыл ей нос и рот. Виктория стала отбиваться, извиваясь, вертя головой, но железная рука твердо прижимала лоскут к ее лицу. Она почувствовала, что задыхается, в ушах поднялся оглушительный звон…

А потом – темнота, глубокая и беспросветная.

Глава 18

Когда сознание к ней вернулось, у нее было такое чувство, что прошло очень много времени. В голове плавали какие-то обрывки воспоминаний: тряская езда в машине – громкие ссорящиеся арабские голоса – слепящий луч света в глаза – мучительная дурнота, а потом смутно припомнилось, как она лежит на кровати и кто-то поднял ее руку – болезненный укол – и опять ей что-то мерещится – и обступает тьма – и не проходит, растет беспокойство…

Но теперь она наконец сознает себя… Она – Виктория Джонс… С Викторией Джонс что-то случилось, давным-давно, с тех пор прошли месяцы, может быть, даже годы… хотя возможно, только дни.

Вавилон – солнце – пыль – волосы – Катерина. Ну конечно, Катерина! Катерина улыбалась и хитро смотрела из-под сальных локонов. Это она отвела Викторию мыть волосы, и потом… Что случилось потом? Кошмарный запах, и теперь тошнит, чуть припомнить. Хлороформ, [104] конечно. Ее усыпили и перевезли. Но куда?

Виктория осторожно попробовала приподняться и сесть на жесткой кровати – голова болит и кружится, наваливается сонливость, смертельно хочется спать… Тот укол, это они ее держали под наркозом… она и сейчас еще одурманена.

Но, по крайней мере, ее не убили (интересно почему?). Ну и слава богу. И самое лучшее, что она может сейчас сделать, – это заснуть. Что она незамедлительно и сделала.

В следующий раз Виктория очнулась уже с более ясной головой. Был день, и при свете она смогла получше рассмотреть помещение, в котором находилась.

Это была тесная комнатушка, но с очень высоким потолком. Стены выкрашены гнетущей голубовато-серой краской. Пол – земляной, плотно убитый. Всей мебели только кровать, на которой она лежала, укрытая грязной ветошью, да хлипкий стол, и на нем щербатый эмалированный таз, а под ним оцинкованное ведро. Единственное окошко забрано снаружи деревянной резной решеткой. Виктория встала с кровати и на нетвердых ногах, пересиливая дурноту, подошла к окошку. Сквозь деревянную резьбу был отлично виден сад и пальмы на заднем плане. Сад, по восточным меркам, очень даже неплохой, хотя, конечно, в пригородах Лондона его бы не оценили – одни ярко-оранжевые ноготки и несколько пыльных эвкалиптов да худосочных тамарисков. [105]

По саду гонял мяч ребенок с синей татуировкой на лице и с бесчисленными браслетами на руках и ногах – бегал и напевал что-то тоненько в нос, похоже на отдаленный звук шотландской волынки.

После окна Виктория приступила к осмотру двери. Дверь была большая, массивная. Виктория подошла и на всякий случай толкнула. Заперто, конечно. Девушка вернулась к кровати и села.

Где она находится? Не в Багдаде, это уж точно. И что ей теперь делать?

Последний вопрос, как она тут же сообразила, был неуместен. Правильнее спросить, что сделают с ней? Испытывая неприятный холод внизу живота, Виктория вспомнила совет мистера Дэйкина говорить все, что ей известно. Ну, а если уже все узнали от нее под наркозом?

Впрочем, возвратилась Виктория к единственной мысли, внушавшей бодрость, она ведь жива. И надо только как-то продержаться в живых, пока Эдвард ее не найдет. Что, интересно, сделает Эдвард, когда обнаружит ее исчезновение? Пойдет к мистеру Дэйкину? Или будет действовать в одиночку? Нагонит страху на Катерину и заставит во всем признаться? А вообще-то заподозрит ли он Катерину? Чем больше старалась Виктория представить себе Эдварда в образе своего деятельного спасителя, тем абстрактнее и бледнее он становился. Хватит ли у него сообразительности, вот в чем вопрос. Он, конечно, прелесть. И душка. Но как у него с умом-то вообще? Ведь сейчас она очутилась в такой ситуации, когда от его ума, бесспорно, зависит очень многое.

У мистера Дэйкина, у того с умом все в порядке. Зато неясно, будет ли он так уж стараться. Может, просто возьмет да и вычеркнет ее из своего мысленного гроссбуха, проведет черту по всем страницам и аккуратно припишет: RIP. [106] В конце концов, кто она для него? Просто одна из многих. Мало ли сколько их, желающих попытать удачи – не вышло, жаль, но что ж поделаешь. Нет, рассчитывать на то, что мистер Дэйкин затеет розыск, не приходится. Он же ее предостерегал.

И доктор Ратбоун тоже предостерегал. (Или грозил?) А когда она не поддалась на угрозы, они тут же, без задержки, были приведены в исполнение…

Но я ведь пока еще жива, опять напомнила себе Виктория, предпочитавшая видеть во всем перво-наперво светлые стороны.

За дверью раздались шаги, заскрежетал ключ в ржавом замке. Взвизгнули петли, дверь распахнулась. На пороге показался незнакомый араб. Он держал старый жестяной поднос, на котором что-то стояло.

Араб был, похоже, в отличном расположении духа, он широко ухмыльнулся, произнес нечто непонятное по-арабски, а затем поставил поднос, ткнул пальцем в свой разинутый рот и удалился, заперев за собой дверь.

Виктория с интересом приблизилась к подносу. На нем была глубокая миска риса, что-то похожее на скатанные капустные листы и большой ломоть арабского хлеба. Был также кувшин с водой и стакан.

Для начала Виктория выпила полный стакан воды, а затем набросилась на рис, хлеб и капустные листы, в которые оказалось завернуто сдобренное пряностями рубленое мясо. К тому времени, когда на подносе больше ничего не осталось, она чувствовала себя уже значительно лучше.