Женщина Габриэля, стр. 20
Что могло заставить такого человека, как он, умолять?
— Мужчины и женщины на улицах совокупляются так, как они живут, мадмуазель, — равнодушно ответил Габриэль. — Здесь они воруют несколько мгновений наслаждения, там — кошельки.
Жизнь меж двух миров.
Потертое шерстяное платье Виктории не спасало ее колени от твердого пола. Они начали ощутимо болеть. Ее ладони вспотели. Чтобы вытереть их, она провела руками по бедрам. Шерсть на ощупь была грубой и колючей.
— Я не могу назвать вам имя проститутки, — сказала Виктория.
Она больше не могла называть Долли подругой, но не хотела быть ответственной за смерть женщины.
Долли тоже была жертвой обстоятельств.
— Я уже говорил вам, что если она еще не умерла, то сделает это очень скоро. — Лезвие ножа ярко вспыхнуло в его руке. В его длинных, изящных пальцах. — Ее имя будет бесполезным.
Виктория отвела взгляд.
Серебристые глаза в ожидании смотрели на нее.
Он не просил ее помогать ему. Так почему же она чувствовала, будто должна оказывать ему помощь?
— Мужчина, который написал письма… — Виктория облизала верхнюю губу, щелкнув языком. — Он не знает того, кто… оскорбил вас.
— Откуда вам это известно, мадмуазель?
Викторию не обманул вежливый тон Габриэля.
— Я знаю это, потому что он не знает о вас, сэр.
— Много мужчин знают обо мне, мадмуазель, — цинично ответил Габриэль.
— Если бы он знал о вашем доме, сэр, — резко возразила ему Виктория, — он бы не охотился за гувернанткой своих детей.
«Он бы не охотился за гувернанткой своих детей», — прозвенело в ее ушах.
Виктории показалось, что еще немного и последние силы покинут ее. Но что-то удерживало ее на краю, не давая упасть в бездну отчаяния.
Серебристые глаза жестко и непреклонно смотрели на нее.
— Вы либо так глупы, мадмуазель, либо лжете.
Виктория пристально посмотрела на него.
— Я ничем не могу вам помочь, сэр.
Если она назовет ему имя человека, который написал эти письма, мужчина с серебристыми глазами причинит ему вред.
Виктория не хотела, чтобы Габриэль узнал, кем был ее отец.
Она не хотела, чтоб он узнал о ее прошлом.
— Я ничем не могу вам помочь, — повторила она.
— Зато я могу помочь вам, мадмуазель, — шелковым голосом ответил Габриэль.
С едой. Защитой. Работой.
Ее выбор.
Жизнь.
Смерть.
Но какова цена?
Слезы навернулись ей на глаза.
«От изнеможения», — сказала она сама себе.
И знала, что снова солгала.
— Почему вы хотите помочь мне, если я не могу помочь вам? — спокойно спросила Виктория.
Габриэль поднялся. Внезапный скрип кожи.
Ее глаза оказались на одном уровне с его бедрами. Плотно прилегающие черные шелковые брюки не оставляли ни единого шанса усомниться в его принадлежности к мужскому полу.
«Он у вас такой большой, сэр?
— Немногим больше девяти дюймов».
Виктория откинула голову назад.
Серебристые глаза Габриэля мерцали.
— Возможно потому, мадмуазель, что когда-то я так же, как и вы, сказал, что не буду умолять. Возможно, я избавлю вас от этого.
Слишком много боли было в его глазах. Слишком много смерти.
Смеялся ли когда-нибудь этот мужчина, рожденный в трущобах французского города Кале?
— Вы когда-нибудь умоляли женщину о сексуальной разрядке? — спросила Виктория импульсивно.
Воздух в спальне накалился до предела.
— Я — Габриэль, мадмуазель. Я был шлюхой для мужчин, а не женщин.
— Для того чтобы прокормить себя, — твердо ответила Виктория.
— Для того чтобы разбогатеть, — мягко возразил Габриэль. — Иначе как, по-вашему, я смог бы построить этот дом?
Отец Виктории учил ее, что грех уродлив.
Она выглядела уродливо.
Но не было ничего уродливого в Габриэле и в его доме.
Виктория вдруг осознала, что сейчас она находится в гораздо большей опасности, чем когда он поймал ее при обыске содержимого ящиков. Габриэль простит человека, роящегося в его вещах, но не женщину, которая приоткрыла его прошлое.
Он может убить ее ножом, пистолетом, зубной щеткой…
Никто не будет оплакивать смерть Виктории Чайлдерс, одинокой старой девы.
А кто будет скорбеть о Габриэле?
— Вы не ответили на мой вопрос, сэр, — голос Виктории звучал так, словно он шел откуда-то издалека. — Вы не можете ожидать, что я буду отвечать на ваши вопросы, если вы не отвечаете на мои.
На мгновение ей показалось, что Габриэль не ответит, а затем…
— Нет, мадмуазель, я никогда не умолял женщину о сексуальной разрядке.
— А женщина когда-нибудь умоляла вас об этом? — настойчиво спросила Виктория. С громко стучащим сердцем.
Притягательный соблазн секса.
— Да.
— Вы наслаждались этим?
— Да.
— Вы… кричали… в порыве страсти? — спросила Виктория, не способная перестать задавать вопросы.
Желающая знать больше…
О сексе.
О мужчине, которого зовут Габриэль, и о женщине, которую зовут Виктория Чайлдерс.
Она хотела знать, почему именно ее послали к нему.
Секунда медленно тянулась за секундой. Один удар сердца. Три, шесть… девять…
Виктория вся обратилась в слух — мужчины и женщины внутри дома, проезжающий за окном экипаж.
Наконец…
— Нет, мадмуазель, я не кричал в порыве страсти.
Но он дарил наслаждение.
Наслаждение, чтобы возместить то, что он не получал.
Единственными звуками, нарушавшими тишину комнаты, были треск огня, стук сердца Виктории и шепот правды, скрытой за пеленой теней.
— Эти женщины, что умоляли о сексуальной разрядке, были у вас до или после того, как вы… умоляли… о разрядке?
— До.
Викторию приковала к месту опустошенность в глазах Габриэля. Тусклое сияние серых глаз взамен привычного мерцания серебра.
Правда стала медленно доходить до нее.
Она сожалела о своих вопросах, но было слишком поздно что-либо менять.
Правда была ей необходима.
— Прошло четырнадцать лет, восемь месяцев, две недели и шесть дней с того момента, когда я умолял о сексуальной разрядке, мадмуазель. — На мгновение за безупречной маской отчужденности показался мужчина, который желал прикасаться и хотел, чтобы к нему прикасались, который желал держать в объятиях и хотел, чтобы его держали в объятиях. Мужчина, который тотчас же скрылся за привычной маской отчужденной красоты. — С тех пор я не прикасался ни к одной женщине.
Глава 7
— Почему?
Голос Габриэля глухо отразился от стен пустого салона. Вечная борьба света с тьмой в угасающем пламени свечей.
Время расплаты пришло.
Два швейцара застыли в ожидании. Свет и тень играли на их лицах, превращая золотисто-светлые волосы — в пшеничные, каштановые — в огненно-бронзовые.
Ни один из них не смотрел Габриэлю в глаза.
Ни один не выражал страха или раскаяния.
На одну долгую секунду Габриэлю показалось, что они не ответят. А затем…
— C’est — ее глаза, месье.
Габриэль резко повернул голову в сторону Стивена. Красное пламя, полыхавшее в его волосах, умерло.
«Я сказала им, что мне нужен покровитель», — сказала Виктория Чайлдерс.
— Вы нарушили мои приказы из-за пары beaux yeux? — язвительно спросил он.
— Нет, месье. — Янтарные глаза решительно встретились с серебристыми. — Я нарушил ваши указания, потому что помню, каково это голодать и не иметь ничего ценного на продажу, кроме себя самого.
— Твоя память не была столь избирательна шестью месяцами раньше, Стивен.
Стивен работал на Габриэля пять лет. Он ни разу не позволил шлюхе или проститутке переступить порог дома.
До сегодняшнего вечера.
Но Виктория не была ни шлюхой, ни проституткой. Она была пешкой.
Посланной вторым мужчиной.
Глаза Габриэля внезапно поймали взгляд небесно-голубых глаз.
— Если бы мы прогнали ее, сэр, она бы не пережила сегодняшнюю ночь.