«На суше и на море» - 65. Фантастика, стр. 19
Евгений поднялся и, прихрамывая, зашагал по салону. — Надо брать богатства моря. Хотя бы то, что лежит на поверхности дна. Ведь только в конкрециях, — он поднял черно-коричневый камешек, — миллиарды тонн высококачественной руды! Я уже не говорю о том, что растворено в водах океана…
Мы тепло распрощались с индонезийскими друзьями, и вскоре «Коралл» исчез в бело-голубом просторе. Солнце прямо в зените, и, кажется, все дремлет, разморенное тропическим зноем.
Карл Янович был неумолим, и пришлось бросить все и отправиться в каюту отдыхать. Как и все, я поворчал по этому поводу, но с каким превеликим удовольствием плюхнулся в прохладную постель.
Меня разбудили Иринка с Ниной. Не знаю, была ли в этом необходимость, но они окатили меня холодной водой, а после этого еще и обругали за беспорядок в каюте.
Ладно, милые мои, ругайтесь и шутите сколько хотите. Я готов все вытерпеть за весть, которую вы принесли: нам разрешен глубинный поиск!
…После ужина наш шеф переглянулся с Коротковым. На немой вопрос бортврача Карл Янович согласно кивнул головой.
Николай Андреевич поднялся, вышел из кают-компании и через несколько минут появился снова. В руках его был магнитофон.
— В самые последние минуты, перед отправкой на «Коралл», — сказал Николай Андреевич, — японец пришел в себя. Я записал его рассказ.
…Ночью на палубу «Хризантемы» попало несколько летучих рыб. Мураи пообещал команде «божественный обед» и сейчас старался это обещание осуществить. На сковородке в масле шипели первые кусочки лакомого блюда, когда на палубе началась какая-то необычная возня. Затем дизель застучал реже, и Мураи почувствовал, что «Хризантема» сбавляет ход. Это уже было интересным, и он, немного поколебавшись, выскочил на палубу. Весь немногочисленный экипаж «Хризантемы», даже моторист и рулевой, толпились на носу, переговаривались и жестикулировали. На палубе появился и сам господин Сейдзюро.
Повар заглянул через плечо моториста и очень удивился увиденному. На поверхности воды показалась туша какого-то животного. Желто-зеленое студенистое тело, превосходящее по размеру «Хризантему», колыхалось в десяти метрах впереди судна. Оно плыло. За ним бурлила вода, а по телу пробегали цветные полосы. Нет, это не был кальмар, хотя неизвестное существо и было чем-то похоже на него.
Сейдзюро скомандовал, и один из матросов принес из капитанской каюты карабин. В этот момент ветерок донес запах пригорелой рыбы. Мураи, проклиная все на свете, бросился к камбузу. Пока он метался по камбузу, наполненному сизым дымом, с палубы прозвучало несколько выстрелов и «Хризантема» ткнулась во что-то мягкое.
Сгорая от любопытства, Мураи высунул голову в щель двери и застыл с раскрытым ртом.
Из воды поднималось и изогнувшись дугой, тянулось к «Хризантеме» чудовищных размеров щупальце. Нет, это скорее был страшно увеличенный хвост морского черта. Этот «хвост» опускался к застывшим в различных позах людям на носу корабля.
Сейдзюро вскинул карабин, в то же мгновение по «хвосту» пробежала судорога. Мураи, цепенея от ужаса, увидел, как Сейдзюро и все, кто были рядом с ним, исчезли. Нет, их не схватил «хвост». Просто были люди и не стало их, исчезли на глазах. Это было так непонятно, страшно, что Мураи закричал и отпрянул в камбуз. В тот же момент его словно ударило по голове. В глазах потемнело, в мозгу закружилась огненная карусель. Задыхаясь и чувствуя, что теряет сознание, повар заметался по камбузу, а потом полетел в жаркую темень, наполненную ужасом…
Еще несколько минут в тишине шелестела лента магнитофона. Затем все кончилось.
— Ничего не скажешь, — проворчал Карл Янович, — щедрый нынче океанище на загадки. Ох щедрый. А теперь, други мои, спать. Завтра подниму на зорьке.
Борис Борин
ЗЕМНОЕ ПРИТЯЖЕНИЕ
Человеческая память несовершенна. И теперь, когда я хочу день за днем восстановить свое не совсем обычное детство, перед моими глазами встают отдельные картины, словно оторванные друг от друга кадры чудом сохранившейся киноленты.
Меня, наверное, очень любили и баловали: ведь я был единственным ребенком на звездолете «Россия». А вот автоматы, послушные и безотказные помощники взрослых, не обращали на меня никакого внимания. Даже у кухонного автомата, самого безобидного и доброго работяги, я не мог выпросить кусочка сахара. Пока ему не приказывал кто-нибудь из экипажа, он смотрел на меня спокойно, недружелюбно и молчал.
Только потом я понял: автоматы были настроены так, что «не слышали» моего голоса. А тогда, помню, я здорово обижался. Ребенку трудно было понять, что это машины, они мне казались живыми — умные, смелые, спокойные…
Ясно запомнился день, когда звездолет опустел. Все вдруг куда-то исчезли. Только у пульта управления, не сводя глаз со стрелок и лампочек, сидел дядя Женя.
Чтобы ему не мешать, я уселся в уголке и начал строить башню из кубиков. Очевидно, игра меня увлекла, я увенчал свое сооружение шпилем (такие башни я видел на картинках), и вдруг началось непонятное…
Кто-то злой и огромный встряхнул звездолет. Кубики мои разлетелись, я хотел броситься к дяде Жене, но не смог даже встать. На мой крик дядя Женя не отозвался. Ему было, наверное, не до меня.
Но еще больше, чем вибрация, которая сотрясала корабль, меня испугали автоматы. Их всегда спокойные желто-зеленые глазки стали багровыми, будто налились кровью. Свет в кабине погас, только красные лампы вспыхивали и затухали, приборы судорожно перемигивались. Голубые экраны перечеркивали, сплетаясь, прерывистые молнии.
Что-то невидимое оторвало меня от пола, втиснуло в мягкую обивку стены. Я потерял сознание…
Родителей я почти не помню. Фотографии и киноленты постепенно вытеснили из памяти их облик, подменили собой живые лица. И, когда я хочу припомнить отца, я слышу внутренним слухом только голос, записанный рацией звездолета: «Прощай, малыш… Мы с мамой тебя целуем…» Потом какой-то треск, грохот разрывов и приказ второму пилоту: «Ведите корабль к Земле! Ведите корабль к Земле! Передайте: экипаж погиб на планете… Несчастье… Ведите… к Земле… Передайте Земле…»
Голос отца глухой, словно сдавленный болью, с трудом прорывается сквозь несмолкаемый грохот и треск.
О межзвездном полете «России» и о загадочной гибели экипажа на одной из планет в созвездии Эридана написано много: ведь это был первый полет человека за пределы Солнечной системы. И к тому, что всем известно, я не смогу добавить ничего нового. Пятилетний ребенок и потрясенный трагедией пилот остались вдвоем на опустевшем звездолете, и вот десять бесконечных лет полета домой, на Землю…
Евгений Васильевич Карелов, второй пилот и мой второй отец, воспитывал меня как мог… Автокосмонавт, неторопливо помаргивая зелеными лампами, ведет корабль по заданному курсу, а дядя Женя рассказывает про будущий дом наш — планету Земля. Но мне трудно его понять. «Дождик», — ласково говорит дядя Женя, и я вспоминаю частые удары по корпусу звездолета, усталое, напряженное лицо с пристальным взглядом утомленных глаз: дядя Женя ведет корабль сквозь метеоритный дождь. «Небо, понимаешь, синее-синее», — продолжает рассказ пилот, а у меня перед глазами черная, как угольная яма, бездна. «Солнце, наше Солнышко», — вспоминает дядя Женя, а я не понимаю его тоску, потому что желтая звезда, которую он мне показывает в телескоп, ничем не лучше тысячи других звезд, застывших в безмерной черноте. Видовые кинокартины тоже мало помогали: все эти луга, моря, горы казались мне такими же придумками, как сказки об Иване-царевиче и Сером Волке.
Когда я подрос, мы с дядей Женей стали часами просиживать в библиотеке. Электронная машина перед полетом запомнила многие земные книги и теперь читала нам вслух. Она знала все: рассказы и романы, стихи и сказки. Она мне казалась необыкновенно умной, прямо-таки волшебной машиной. И даже дядя Женя относился к ней с уважением: ведь мы тогда не знали, что электронные библиотеки есть в каждом доме на планете Земля.