Найдена, стр. 59
Журка помотал головой:
– Прощусь, коли так вышло, а вообще, я шел на стук. Вот, оправляюсь после лихоманки, хожу…
Он не знал, что еще сказать. Старик скупо улыбнулся:
– Знаю про твою болячку. А девка, которая выволокла тебя на свет, – умница. Без нее ты загнулся бы. Когда ничем не помочь – человека надо нести к земле-матушке да ветру-батюшке. Только они и спасут.
Журка кивнул. Наверное, так оно и есть. Кто позаботится лучше отца и матери? А земля всем людям мать… Только насчет девки он не понял. Марьяна, что ли, выволокла его из душной клети? Но Стас знал Марьяну, сам отпевал ее сына и вряд ли назвал бы ее девкой… Да ладно… Что было, то прошло.
– Видел нынче, вроде войско из города уходит? – сказал Журка.
Стае потер замерзшие руки:
– Ярослав собрал своих и пошел на Альту. Там, как сказывают, стоит Окаянный с печенегами.
Журка вздохнул и кивнул на оставшегося за оградой мертвеца:
– А чего этот там лежит?
Стае ковырнул землю лопатой. Мерзлые комки брызнули Журке под ноги.
– Ему здесь не место. Князь пытать его хотел, ан не вышло. Не дождался он ни пыток, ни казни, помер… Кровь вся вытекла, вот и помер.
Священник нахмурился и покосился на подводу:
– Те, что на телеге, княжьи дружинники, – его рук дело. Князь велел их похоронить с почестями, но кому нынче есть дело до покойников? Живым бы выжить… А рябого я схороню за оградой. Человек все же. Надо бы его погребать, как по его вере положено, да я не ведаю, какой он веры. Креста на нем нет.:. Может, подсказала бы та девка, что с ним была, но она ушла с княжьим войском…
Стае раздосадованно ударил лопатой в небольшую ямку. На сей раз земляные брызги полетели в кусты.
«Этак будет рыть до вечера», – подумал Журка и закутался в плащ. Болтать со старым священником ему не хотелось, помочь не мог, но и уходить желания не было.
– А что за девка? – спросил он.
Стас поднял глаза:
– Ты что?! Она же тебя от лихоманки спасла! Имени не упомню… Красивая такая, глаза огромные, коса в руку толщиной, а в поясе тоненькая, как березка. Она еще княжне нашей служила, Предславе. А Ярослав, говорят, судил ее за то, что с этим, – Стас кивнул на мертвеца, – напала на его сторожевой отряд. Только за нее заступился новгородский посадник Коснятин. То ли они знакомы, то ли еще что…
Журку охватило неясное предчувствие. Словно он что-то упустил, не заметил…
– Настоятель наш бывший пропал невесть куда с польской казной, – донеслось до него невнятное бормотание Стаса. – Немыслимое творится… Кто-то видел, как он ушел с поляками, а кто говорит, будто он подался к печенегам. Не верю я. Наговоры. Человек-то был хороший, душевный… Бывало, придешь к нему…
– Найдена? – перебил Журка.
Старик оторвался от работы. Мохнатые брови собрались на переносице.
– Что – Найдена?
– Девку звали Найденой?
Стае задумался, пошевелил бескровными губами, а потом кивнул:
– Вроде так… Не помню… Но похоже.
В груди Журки что-то заскреблось. Сердце дрогнуло.
– Где она?! – Он отбросил ставший ненужным посох и подошел к старому священнику.
Тот огладил бороду:
– Видел я ее при княжьем обозе, когда сюда ехал. Вроде собиралась с войском на Альту. Коснятин поручился за нее перед князем, вот и потащил за собой. Только, думаю, он не потому ее взял…Она хоть и безродная, а такова, что любой заглядится…
Дальше Журка не слушал. Забыв о болезни и слабости, он зашагал прочь – к низеньким деревенским домикам у реки. Его жизнь обретала смысл. Найдена уехала на Альту. Он должен быть с ней…
Марьяна встретила его у дверей. Жена. Журка поморщился. Женитьба была ошибкой. Оступился, не вытерпел отказа, захотел почувствовать себя нужным и любимым, а плакать теперь ей, Марьяне…
– Журка! – Ее глаза блестели. И голос изменился…
Журка отвел взгляд. Неужели она так сильно любит, что почувствовала перемену в его душе?
Марьяна обвила его шею руками. Горячие губы прильнули к его щеке, тихий шепот обжег ухо:
– Господь смилостивился надо мной. Он отобрал у меня одного сына, но дал нам другого. Я… – Она разжала руки и приложила их к животу: – Он здесь…
Журка отшатнулся и оперся о стену. «Найдена!» – молотовым ударом стукнуло в голове.
Он хотел ребенка. Давно хотел. Но услышал долгожданные слова – и ничего не почувствовал. Мало того, он не поверил этой счастливой женщине с зареванным лицом и слипшимися от слез ресницами. Она не могла стать матерью его ребенка! Она оставалась такой же, как прежде… Как внутри нее мог жить еще один человек – его сын?
Журка перевел глаза на ее живот. Не большой, не круглый… Но Марьяна не станет врать. Он рванулся к жене, обхватил ее за талию и, оторвав от земли, крутнулся на пятках. Неужели он станет главой семьи, отцом?! А потом дедом, прадедом…
И Журка постарался забыть о Найдене… Весь вечер он провел с женой. Лег спать. Но посреди ночи проснулся, встал, поцеловал Марьяну в щеку, собрал узелок с пожитками и бесшумно выскользнул из избы. Он не мог остаться. Ему приснилась Найдена. Она лежала в луже крови, а над ее головой блестела кривая печенежская сабля…
50
Они сошлись на том самом месте, где некогда был зарезан князь Борис. Два брата, два князя, два войска…
Я сидела в разбитой старой телеге на холме, над полем брани. Внизу пели трубы и шла битва, а тут фыркали лошади, сновали слуги и стонали раненые. Много-много раненых. Счастливчики, которых успели вытащить из сечи и принести сюда. А те, кому не повезло, лежали там, внизу, под ногами друзей и врагов. Раньше я и не подозревала, что воинов может быть так много. Третий день шел бой, и казалось, мертвецов стало больше, чем живых, однако откуда-то появлялись новые отряды, и опять пели трубы, развевались знамена, сверкали мечи…
В дороге, пока войско шло к Альте, я думала о будущем, о Журке и его нелепой смерти, о Ярославе и Коснятине, но теперь все это осталось где-то далеко, будто: в, другой жизни. Теперь мои руки были темными от чужой крови, а сердце окаменело. Меня уже не мутило от вида вывалившихся из вспоротых животов человеческих внутренностей. По утрам было холодно, и от ран шел пар. Лекарь Житобуд не спал уже третий день. Не в силах бездействовать, я навязалась ему в помощники. Вначале было страшновато, но потом привыкла. Сложно было только с раненными в живот. У печенегов были кривые, как у Арканая, сабли, и они почему-то очень любили наносить удары туда, где при рождении баба-повитуха закручивала тугим узелком материнскую пуповину.
Я вправляла кости, подшивала кожу, засовывала в распоротые животы длинные, похожие на веревки кишки и мечтала лишь об одном – скорее бы все это кончилось.
– Пить…
Я подошла к большому чану с водой, черпнула и уже было поднесла ковш к губам раненого, как рука лекаря выбила ковш из моих рук.
– Ты что, ополоумела?! – Житобуд трясся от ярости. Его узловатые пальцы с отчаянием вцепились в бороду. Из кулака выглянул мохнатый кончик бурого цвета. Должно быть, лекарь испачкался в крови, помогая какому-нибудь несчастному…
Ковш упал, и влага растеклась по штанине Житобуда некрасивым пятном.
«Уж лучше бы бороду отмыл, чем попусту плескать», – подумала я и опустила голову.
Лекарь часто ругал меня. То неверно перевязала, то не так подшила. Я устала от его поучений и громкого, визгливого, как у бабы, голоса. Но он хорошо знал свое дело. Многие жены и матери долго будут молить за него Бога.
– Ты кому даешь воду?! – продолжал кричать Житобуд. – Ослепла?! Не видишь его?! Такому пить нельзя!
Я поглядела на раненого. Не понять, стар он или молод… Губы пересохли и потрескались, глаза ввалились, на бледных щеках лихорадочные пятна.
– Пить… – опять прошептал, он и застонал. Нельзя поить. Раненного в живот нельзя поить…
– Эй! Очнись! – откуда-то издалека донесся голос Житобуда.
Я помотала головой. Сознание вернуло его лицо, ржавую бороду, большие усталые глаза. Наверное, он не всегда такой злой. Взгляд-то хороший, добрый…