Ладога, стр. 80
– Девка к Меславу идет, – пояснил вой.
– Зачем?
И голос молодого наглеца мне не понравился. Он не спросил воя – отвечать приказал. Я на вопрос не отозвалась, а мой провожатый замешкался, забормотал:
– Она не сказывала… Я думал…
– Зачем? – Княжич испытующе уставился на меня. Пусть хоть пытает – ничего не скажу!
– Со мной пойдешь, – велел он, поняв, что не дождется ответа. Легко отстранил воя, шагнул в избу. Даже не усомнился, что я послушаюсь!
За его спиной недовольно зашумели хоробры:
– Не в отца пошел… Да и не в мать-певунью… Строит из себя… За отцову спину прячется…
У Меслава не изба была – хоромина, и клети в ней просторные, большие, не на него одного рассчитаны. Увидев меня, он поднялся с высоких полатей, отослал жестом темноглазого раба, растиравшего усталые ноги Князя.
Я Меслава на Ладовитиной свадьбе видела, да сколько с тех пор воды утекло! Постарел Князь, осунулся, заблестело серебро в кудрявой бороде, поползло по вискам, только глаза остались прежними – суровыми, непреклонными… Княжич пред отцовским взглядом стушевался, проскользнул за Меславову спину и замер там молчаливой тенью. Даже не поклонился отцу как положено.
– Что тебе надобно, девка? – покосился на меня Меслав. – В этакое время тебе бы с парнями гулять да суженого привораживать, а ты Князя требуешь…
Я глаза пошире распахнула, уняла дрожь в теле и выпалила единой фразой, будто заранее заученное:
– В Новых Дубовниках беда, Князь! Эрик от Светозара пленников требует, тех, что брата его два лета тому убили, а боярин твоего слова ждет. Худо будет, коль поссорятся!
– Что ж Светозар гонца лучше девки не сыскал?
Меслав поднялся, длинная рубашка прикрыла больные ноги, прошлепал босиком по гладкому дереву, поближе к теплой стене. Он и ростом вроде ниже стал, чем тогда, на Ладовитиной свадьбе, а может, я подросла, ведь была-то тогда вовсе девчонкой.
– Посылал боярин гонца, да недобрые люди его сгубили.
Думала я – засуетится Меслав, начнет расспрашивать о том, откуда все знаю и кто послал, но он лишь вздохнул тяжело:
– Иди, девка, домой. Ответ боярину завтра дам. И заметив, что я еще жду чего-то, добавил:
– Да не через тебя, глупая, через своего посланника.
Мне ничего не оставалось делать, как поклон отбить и направиться к двери, а за спиной услышала вдруг голос Княжича:
– Не уступай Эрику, отец.
– Не хочу, да придется, – ответил Меслав. – Не то время сейчас, чтобы с варягами драться. Лучше малое отдать доброй волей, чем многое людской кровью.
Я у двери подзадержалась, расслышала:
– Не уступай. Не будет крови…
Ох, и змей Княжич! Наплевать ему на жизни людские! Да любой из болотников его в сто крат лучше!
Я к Неулыбе не пошла. Ночь есть ночь, в одиночку не очень-то по лесу походишь. Стояла у реки пустая Стрыева кузня, в нее-то я и отправилась. Свернулась возле давно остывшего горна калачиком, а заснуть не могла – все вспоминала болотников. Ведь знали – не пощадит их Князь, а себя не пожалели ради мира в родной земле. Недаром так рвалось к ним мое сердце – чуяло могучую, широкую мощь, не всякому человеку доступную.
В заброшенной кузне было холодно, забытые хозяином молоты и клещи мрачно поблескивали в лунном свете, будто вместе со мной печалились о судьбе болотников. Я и не сразу поняла, что есть еще кто-то в доме, кроме меня. А когда уразумела, так даже дышать перестала. Показалось, будто бродит бесшумно меж наковален призрачная тень, принюхивается и приглядывается – нет ли кого? А потом тень заговорила негромко шамкая, словно старуха старая, сама с собой по ночам говорящая. Только знала я эту старуху. Издревле ее пустодомкой звали, а кое-где попросту кикиморой. Увидеть ее немногим приходилось – пуглива она была, зато ленивые да нерадивые девки по ее милости частенько поутру над изорванной пряжей слезы проливали.
– Глупая, глупая девка! – шелестела пустодомка. – В мутной водице рыбку не высмотришь. Всеед крови просит, из темной стороны Ядуна вывел, запрет нарушил. Глупая, ленивая девка… Пряжу не прядет, хозяйство не ведет. Кто Ядуна Бессмертного убить может? Не глупая же девка, нет! Никто не может. Магура, золотым шеломом хоробров бодрящая, чашу живую подносящая, и то – не может. Лишь обратно прогнать… Ах, глупая девка! Зачем волх ночь остановить хочет? Уйдет последний волх, кто останется? Что наделала, глупая!
Я себе цену знала, и причитания бестолковой нечисти надоели.
– Пошла прочь! – прикрикнула я на пустодомку и будто проснулась. Никого в кузне не было, никто не шептал бессмысленно, а за окном и впрямь постукивали конские копыта и разговаривали двое. Княжича голос я сразу признала, а другого, как ни силилась, узнать не смогла.
– Поедешь в Дубовники, – громко, не страшась случайного уха, говорил Княжич. – Светозару велишь до завтрашнего рассвета Эрику не уступать, пленных не выдавать. Да делай вид, будто они Меславу самому нужны…
– Может, Эрику всю правду сразу сказать? – перебил Княжича незнакомец. По говору разобрала – булгарин.
Княжич недовольно хмыкнул:
– Делай лишь то, что я велю! К Эрику и носа не кажи да помимо Светозара ни с кем не разговаривай.
– А если он спросит: «Зачем рассвета ждать?» – снова встрял булгарин.
– Придумай что-нибудь, – отмахнулся его собеседник. – На то ты и летописец, чтобы небылицы сочинять.
– Но хоть Светозару можно сказать?
– Слушай, – разозлился Княжич, – никому правды не говори! Ни Светозару, ни еще кому. Все одно – никто тебе не поверит.
– Но…
– Делай, как я велю!
Щелкнула плеть, застучали копыта, и наступила тишина – ни шороха, ни звука, словно все мне примерещилось. Я осторожно приоткрыла двери кузни, высунулась наружу. Нет, не померещилось. Скакал по берегу, прочь от Ладоги, вершник. Не Княжич, другой – в длинном дорожном охабене да с темной головой, а Княжича и след простыл. Видать, уговорил слугу на подлое дело и скрылся в отцовы хоромы.
Что же будет теперь? Всего два дня согласился ждать Эрик, а о третьей ночи разговора не было. Неужели Княжич варягов со словенами рассорить хочет? Но зачем? Побежать к Меславу, рассказать, что задумал его сын, – так не поверит ведь…
И тут меня осенило. Конечно, я вперед вершника не успею, но коли быстро побегу, то за день, может, и доберусь до Дубовников. Передам Светозару истинные слова Меслава, а там будь что будет! Не спасу болотников, так хоть совесть очищу перед теми, кому в той, готовящейся драке полечь суждено…
И я побежала. Так побежала, как никогда в жизни не бегала.
БЕЛЯНА
Трудно дни считать, света дневного не видя, и что срок наш приспел поняла я лишь, когда заскрипели засовы на дверях да впустили в темницу дружинников с кузнецом. Только не прежний был кузнец – другой.
– А куда тот, что заковывал нас, делся? – вяло поинтересовался Бегун.
– Хворает. Второй день из дому не выходит, – добродушно ответил старший вой.
Легко ему давалось добрым быть – чай, последний рассвет мы встречали. Никому не хочется, чтобы унесли умирающие в сердце обиду иль злость. Потому и вел нас вой осторожно, вежливо, будто не преступников на казнь, а добрых друзей в гости…
Даже Темный, приставший по пути, не цеплял по любому поводу, а все больше угрюмо помалкивал. Может, успел кузнец отнести весть Василисе, а та передать Меславу? Тогда и впрямь Темному радости мало – не будет битвы, не будет многих смертей… Никаких не будет, кроме нашей…
День словно побаловать нас решил напоследок – выдался по-летнему теплый, солнечный. Клонил усталое тело Хоре к западу, ласкал мягким вечерним светом все живое, и оттого казалось оно милее и краше, чем обычно. А может, оттого так казалось, что знала – не увидеть мне другого заката, не проводить уж более солнышко на покой, не представить, как девица-вечерняя Заря уводит с небес белых Перуновых коней. Раньше мыслила – встречу смерть, как подобает древлянке, с улыбкой, а теперь умирать страшно стало. Поняла вдруг – останутся на белом свете и деревья эти, и дома, и разные люди, только меня средь них не будет. Никогда…