Ладога, стр. 105
– Послушайте, – ввязалась я. – Я в здешних краях недавно – ваших законов не знаю. Коли обидела вас чем, то не со злого умысла.
Два маленьких голубоглазых паренька прыснули в кулаки, а мужичок ухмыльнулся:
– Да у вас, людей, разве бывает умысел? Живете точно перекати-поле, границ не ведаете… А граница – всему венец!
У нас, людей? А он кем себя считает? Богом, что ли?
– Коли нужна она Триглаву, – мужик покосился на жреца, фыркнул, увидев меч, – пускай берет, покуда мы ее не порешили.
Ядун ткнул острием меча в сено, рявкнул:
– Не может он ее отсюда взять!
Из-за спины толстой бабы выглянул веснушчатый мальчонка, лет пяти от роду, отважно заявил:
– Значит, и болтать не о чем!
– Верно Межевичок сказал… Верно… – зашептались желтоголовые. – Порешить ее иль побить так, чтоб навек запомнила, как на чужую межу ходить!
Да что с ними всеми? Кем себя возомнили?! Стоят тут, недомерки, судачат о моей судьбе! Вот выйду сейчас, и ничего они мне не сделают. Языком трепать и запугивать все горазды!
– А пошли вы… – Я махнула рукой, двинулась к двери.
– Стой, где стояла, словно трава врасти! – выкрикнул Межевичок.
Показалось, будто промчался по спелой ниве теплый ветер, загремел налитыми колосьями.
Я рванулась к выходу, почуяв в словах мальчишки злое колдовство… Поздно… Ноги налились тяжестью, завязли намертво в густом сене.
Мальчишка, глуздырь сопливый, а такую силу имеет? Боги, куда же я попала, что за нелюди в этой избе прижились?! За что меня жизни лишить собираются? За межу?
Я зашарила глазами по лицам. Ни тени улыбки… Неужели не шутка это, не розыгрыш? Жизнь, дар бесценный, божественный, из-за межи порушить? Дура я, что Ядуну не поверила, на свою погибель в печище это сунулась!
– Ядун… – прошептать хотела, но лишь едва шевельнула губами. Действовало заклинание Межевичка, вращивало меня в землю, будто траву, и такой же безголосой делало.
– Не спеши, Межевой. – Ядун, будто услышал, вытянул меч, перекрыл златоглавым путь. – Без боя не отдам девку!
– Тут наша межа!
Маленькие человечки загалдели разом, перебивая друг друга, тетка с мальчишкой выпрыгнули поперед всех:
– На своей меже мы суд вершим! Ступай отсюда, пока цел, да богу своему прожорливому скажи – пусть для своих услад иных баб ищет!
– Заткнись! – Ядун ловко залепил по разгоревшемуся бабьему лицу звонкую плюху. Хорошо не мечом – свободной ладонью…
Меня передернуло – скор на расправу… Сейчас и эту убьет… Но она лишь охнула, отшатнувшись.
– Как осмелился?! – взвыл старший.
– А так! – Я жреца не видела, а чуяла: сверкает глазами, примеривается мечом – любого убьет, кто ко мне сунется. – Придержи свою тетку, Межевой, да благодари, что не прибил ее за оскорбление и к Старейшине за правдой не отправился!
Мужик попятился, качнул головой. Баба с покрасневшей от удара щекой тихонько завыла, уползая в угол, и даже настырный Межевичок перестал по-щенячьи повизгивать, предвкушая будущую расправу.
– А может, позвать все-таки Полевого? – задумчиво пробормотал Ядун. – Что-то он скажет, когда узнает, что на его поле убийство затевается?
Нелепость какая-то… Сон дурной… Межевые, Полевые… У нас в Ладоге землепашцы им, будто малым богам, кланялись, веря, что на каждой меже есть Межевик-хозяин. Он межу, словно дом родимый, охраняет – никого не пускает на нее, а коли забредет кто ненароком – до смерти замучить может, и не глянет – человек перед ним иль скотина глупая… А Полевой – над всем полем хозяин. Ежели у земельного человека с Межевым спор выходит – надобно Полевому хозяину кланяться, он по совести рассудит…
Коли на миг поверить, будто это они и есть, то кто же бабы? Кто еще на поле живет? Память не оставила, подсказала – Полуденница!
Злая Полуденница – старуха горбатая. Добрая-то – зимой мала, это летом она велика да светла. Вот почему они днем спали в темноте, под снегом, а едва проснулись – свет в избу потек!
– Ладно, забирай свою девку! – неожиданно уступил Межевик. – Не нужно старейшину звать…
– Иди. – Ядун легонько толкнул меня к выходу. Межевичок что-то шепнул в кулак, разжал его, сдул слова с ладони.
Я попробовала приподнять одну ногу – получилось. Тяжесть упала с сердца и тут навалилась вновь – Эрик! Только теперь поняла – не врал Ядун. Кромка это… Нет здесь Эрика, и Новограда тоже нет…
Ядун выпихнул мое ставшее вдруг непослушным тело, сам выпрыгнул наружу, провалившись в снег.
– Бессмертный ублюдок! – раздался из норы голосок Межевичка и стих, оборванный жесткой родительской рукой. Видимо, опасливая Полуденница зажала ему рот, чтоб не разгневал ненароком недоброго гостя, не заставил к старейшине Полевому за правдой обратиться…
Ядун волоком тянул меня обратно к реке – я даже ног не переставляла… Зачем идти куда-то, коли все одно – никогда не увидеть мне Эрика, никогда не встретиться с родимой сторонкой…
– Поверила наконец! – Ядун опустил меня на снег. – Вовремя. Второй раз тебя зимнее время выручает – незнати травяные зимой ленивы да сонливы, не до склоки им. Зато посредь лета их и Полевым не напугаешь – любого, кто на меже задержится, замучают…
– Знаю. – Я вырвала руку, потерла ушибленный бок. – Чай, малолеткой сказы слушала…
Не просто слушала – увидеть мечтала ту землю, где живут духи диковинные, а теперь – увидела, и тоска такая, что помереть лучше…
– Устала? – Ядун нагнулся участливо. В голосе – подвох, в глазах – жгучая ненависть. А ведь это он меня сюда затащил, он обманом из Нового Города утянул! Он во всем виноват! Плеснула ярость в лицо – не удержалась в малом теле…
Я вскочила, бросилась на жреца с кулаками, даже про силу его страшную забыла.
– Гад! – кричала. – Змея поганая! На что обрек меня?! На муку вечную средь нежити?!
Перехватили меня холодные жесткие руки, прижали к тощей груди:
– Да что ты?! Что ты?! Лишь слово скажи – отведу тебя в место заветное, а там – тишина, покой…
Это он о боге своем? У Всееда тишина, покой и тьма вечная… Нет уж, я его радовать не стану, пусть хоть на куски режет! К Триглаву – не пойду!
Ядун отшвырнул меня:
– Мучайся, коли хочешь, а все одно – никогда тебе иного покоя не узнать, кроме как в Триглавовых палатах!
– Неправда! – Я захлебнулась слезами. – Эрик отыщет меня! Отыщет! Лада так сказала!
– Тьфу, дура! – сплюнул Ядун, шлепнулся в снег, утер мокрой рукавицей худое лицо. И меня ноги уж не держали – упала возле него, утопила горестные всхлипы в коленях. Нельзя мне при нем плакать, нельзя слабину давать… Верить надо Ладе. Да и Чужак обещал Ядуна убить. Он коли обещал – выполнит! Ждать нужно. Терпеть да ждать…
СЛАВЕН
Чужак не ведал усталости – шел по сугробам неутомимо, словно гналось за ним по пятам неумолимое время, хотело стереть его в пыль дорожную, в прах под ногами…
Волх многое сказывал о времени. По его словам выходило, будто властно оно даже над богами…
– У времени нет облика, но как заметны его следы на людских лицах, на старых вещах, на земном покрове! Многие ли думают о нем, многие ли кланяются ему? Нет таких… А ведь оно могущественней всего на свете! – говорил Чужак.
Я верил ему. Теперь верил… И про время, коли подумать, он верно толковал. Не в силах были совладать с ним могучие боги. Под его суровой дланью одряхлел старый Род и вознесся громовой Перун, а булгары уж и Перуна забыли, приняли молодого страдающего бога вальхов…
Время… Грозный противник – безжалостный, непобедимый… Пред таким не захочешь, а склонишься. Жаль, не на нашей стороне оно…
Я в себе перемен не чуял, но замечал беспокойство в добродушно-ленивом взоре Медведя и неожиданную молчаливость Лиса и понимал – набирают силу слившиеся с ними невидимые ведогоны, свыкаются с телами человеческими. Даже Эрик менялся, глянешь – и не поверишь, что когда-то смеяться умел. Объяснял он угрюмость свою тоской-печалью, да не от тоски кричал ночами, не от печали меч из рук не выпускал…