Кровавая луна, стр. 44

– Нет, Ллойд, – покачал головой Датч.

Шепот Ллойда перешел в рыдание:

– Прошу тебя.

– Нет. Не сейчас. Повремени чуток. Отдохни. Ты слишком много работаешь.

Толпа в дверях подалась вперед и высыпала в кухню. Оглядев всех присутствующих, Ллойд продолжил:

– Два дня, Датч. Через два дня я выйду на экраны телевизоров. Не пропусти меня в шестичасовых новостях.

Ллойд повернулся, собираясь уходить, но вдруг повернулся и ударил Датча по щеке. Звук удара утонул во всеобщем крике ужаса.

– Иуда, – прошипел Ллойд.

В машине Кэтлин прижалась к Ллойду, покоренная его безрассудной смелостью. Она боялась сказать что-нибудь не то и поэтому молчала, пытаясь не думать о его переживаниях.

– Что ты ненавидишь? – спросил Ллойд. – Только не абстрактно, а поконкретней.

Кэтлин задумалась.

– Ненавижу бар «Клондайк», – сказала она. – Это гей-бар на углу Вирджил и Санта-Моники. Садомазохистский притон. Меня пугают мужчины, которые паркуют свои мотоциклы перед входом. Знаю, ты хотел услышать что-нибудь об убийцах, но я не в настроении. Извини.

– Не извиняйся. Это хороший ответ.

Ллойд круто развернулся, и Кэтлин отбросило на другую сторону сиденья. Через минуту они уже стояли у бара «Клондайк» и наблюдали, как мужчины с короткими стрижками в кожаных куртках вдыхают амилнитрит, грубо обнимаются и входят внутрь.

– Еще один вопрос, – продолжил Ллойд. – Готова до конца своих дней прожить как дешевка в стиле Эмили Дикинсон? [34] Или хочешь увидеть чистый белый свет?

Кэтлин сглотнула и ответила:

– Чистый белый свет.

Ллойд указал на неоновую вывеску над вращающимися дверями бара в виде мускулистого покорителя Юкона в шляпе с высокой тульей и набедренной повязке. Потом потянулся к «бардачку», подал Кэтлин револьвер тридцать восьмого калибра и предложил:

– Стреляй.

Кэтлин закрыла глаза и вслепую расстреляла всю обойму из окошка машины. Покоритель Юкона взорвался с последними тремя выстрелами, и Кэтлин вместе с запахом бездымного пороха вдохнула чистый белый свет. Ллойд рванул с места, срывая протектор на протяжении двух кварталов. Он вел машину, держа одну руку на руле, а другую положив на едва прикрытые красной «шотландкой» колени Кэтлин.

Когда они подъехали к ее книжному магазину, он сказал:

– Добро пожаловать в самое сердце моего ирландского протестантского характера.

Кэтлин отерла слезы смеха.

– Но я ирландская католичка!

– Не имеет значения. У тебя есть сердце, ты умеешь любить. Только это важно.

– Ты останешься?

– Нет. Мне нужно побыть одному и подумать. Решить, что дальше делать.

– Но ты еще придешь? Скоро?

– Да. Через пару дней.

– Мы будем заниматься любовью?

– Да.

Кэтлин закрыла глаза, и Ллойд, наклонившись, поцеловал ее сперва легко и нежно, потом глубоко и страстно. Ее слезы попали им на губы. Она высвободилась из объятий и выскочила из машины.

Вернувшись домой, Ллойд попытался сосредоточиться. И не смог. Стратегии, теории и планы на непредвиденный случай не срастались у него в голове. В какой-то момент его даже охватила паника. А потом осенила классическая простота решения. Вся его жизнь явилась прелюдией к этой захватывающей паузе перед полетом. Возврата не было. Божественный слепой инстинкт приведет его к убийце. Кролик прыгнул в нору и никогда не вернется на свет божий.

Часть 4

Луна заходит

Глава 12

Его суженую звали Пегги Мортон. Она была избрана не только благодаря своей личности, но еще и потому, что обручение с ней оказалось делом чрезвычайно сложным. После Джулии Нимейер с ее рукописью он ощущал полный упадок. Его сильное, подтянутое тело не изменилось, но он чувствовал себя разболтанным и слабым. Его глаза, обычно голубые и ясные, начинали бегать и туманились страхом, когда он смотрел в зеркало. Борясь со слабостью, поэт вернулся к упражнениям, которыми занимался еще до Джейн Вильгельм. Он часами практиковался в дзюдо и каратэ, стрелял из пистолетов в тире Американской стрелковой ассоциации, отжимался, подтягивался на турнике, приседал, пока все мысли не испарились из головы, а тело не превратилось в одну сплошную боль. Упражнения лишь отчасти смягчили его страхи: его по-прежнему мучили кошмары. Казалось, симпатичные молодые люди на улицах делают ему непристойные авансы. Облака в небе принимали причудливые формы, складывались в буквы его имени, и их мог прочитать весь Лос-Анджелес.

Потом украли его магнитофон, и он обрел безликого врага: сержанта Ллойда, удильщика из убойного отдела. За одиннадцать часов, прошедшие с тех пор, как он впервые услышал голос на пленке, поэт кончил четыре раза. Все более яркие фантазии на темы «Города мальчиков» доводили его чуть ли не до столбняка, но почти в то же мгновение он готов был взрываться снова и снова, хотя и опасался последствий. Он любовался сувенирами у себя на стенах, но это не помогало. Его волновал только голос на пленке. Потом он подумал о Пегги Мортон. Она жила всего в нескольких кварталах от улицы, кишевшей молодыми людьми напрокат, молодыми людьми под стать вызывающему стыд голосу на пленке, молодыми людьми, ведущими такую же омерзительную жизнь, как офицер Свинья и его прихвостень. Он поехал в Западный Голливуд. Настало время обручиться.

Пегги Мортон жила в доме с электронной охраной на Флорес-авеню, в двух кварталах к югу от Сансет-стрип. Однажды ночью он проследил за ней от открытого круглосуточно супермаркета на углу Санта-Моники и Свитцер. Держась под деревьями, укрывающими тротуар своей тенью, он слушал, как она на ходу склоняет французские глаголы. В ней чувствовались простота и здравомыслие. После травмирующего опыта с Джулией он ухватился за эту простоту, ставшую основой его страсти.

Ему потребовалась всего неделя, чтобы установить, что эта хорошенькая рыжеволосая женщина подчинила всю свою жизнь железному распорядку. Она работала кассиршей в «Тауэр рекордс», уходила с работы ровно в полночь, и ее любовник Фил, ночной менеджер магазина, провожал ее до супермаркета, где она покупала продукты, а потом шел с ней до самого дома. Фил оставался на ночь только по вторникам и пятницам.

Он слышал, как Пегги не раз повторяла Филу:

– Мы же договорились, милый. Мне надо учить французский. Ты обещал на меня не давить.

Добродушный, слегка придурковатый Фил сначала протестовал, потом обнимал Пегги вместе с пакетом продуктов, надолго прижимая ее к себе, и уходил, покачивая головой. После этого Пегги тоже качала головой, словно говоря: «Ох уж эти мужчины!» – вынимала из сумки связку ключей и отпирала первую из многочисленных дверей, отделявших ее от квартиры на четвертом этаже.

Его очаровало здание, в котором она жила. Дом словно бросал вызов. Семь этажей стекла, стали и бетона. В вестибюле объявление: «Тотальное электронное наблюдение 24 часа в сутки». Он сокрушенно покачал головой. Что за люди нуждаются в такой защите? Как это грустно! Он знал, что на кольце у Пегги четыре ключа, и все они ей необходимы, чтобы попасть домой. Он слышал, как Фил шутил по этому поводу. Знал он и то, что вестибюль постоянно просматривается электронными камерами. Значит, первый шаг – заполучить ключи…

Он добился своего с легкостью, но достиг лишь частичного успеха. Изучив за три дня распорядок Пегги, он выяснил, что она приходит на работу в четыре часа пополудни и первым делом идет в комнату отдыха для персонала в задней части магазина. Там она оставляет свою сумку на столе рядом с автоматом кока-колы и направляется в соседнюю подсобку проверить новые поступления пластинок. За всеми ее действиями он следил через скользящую стеклянную дверь три дня подряд. На четвертый день поэт сделал свой ход и все испортил: услышал, как Пегги возвращается, и сбежал в торговый зал с одним-единственным ключом в руке.