Привилегированное дитя, стр. 44

— И дядя Джон собирается спросить у… мистера Мэгсона его мнение об этом? — я не смогла без запинки произнести фамилию Ральфа, она прозвучала странно для моего слуха.

— Конечно, — отозвалась мама. — Джон считает, что только мистер Мэгсон в состоянии убедить Экр начать честно работать. Все получится, если мы — ты, я, Ричард — будем работать вместе с Экром. Джон хочет, чтобы я взяла на себя ответственность за здоровье и образование детей в деревне, чтобы Ричард руководил постройкой Холла и вы с ним помогали мистеру Мэгсону в хозяйстве.

Я смотрела на нее широко раскрытыми глазами.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — чуть улыбнулась мама. — О том, что я никогда не бывала в Экре. Да, это правда, я боялась его и не хотела, чтобы ты там бывала. Но теперь все должно измениться. Если наш эксперимент удастся, то вся жизнь пойдет по-другому.

К тому же я не всегда боялась Экра, — честно продолжала она. — Был год, нет, даже два, когда я много занималась жизнью его жителей, и сейчас я могу предложить им не только симпатию и сочувствие. Я хочу вернуться к этим людям и сделать для них то, что должна была сделать раньше. И сделала бы, если б у нас были деньги.

Я смотрела на нее с уважением. С такой стороны я никогда не знала маму, всегда думая о ней как об испуганной слабой вдове из Дауэр-Хауса, целиком зависящей от своего отца и щедрости своих братьев. Видимо, какие-то из этих мыслей отразились на моем лице, поскольку она тихо рассмеялась.

— Я прекрасно понимаю, что единственными авторитетами ты считаешь себя и Ричарда, — сказала она. — Но, поверь, я тоже кое в чем разбираюсь.

— Нет, нет, мама, — торопливо и не вполне искренне заговорила я. — Но что конкретно хочет от нас дядя Джон? И когда мне можно начать?

— Хоть сегодня, — ответила мама спокойно. — Сегодня должен приехать мистер Мэгсон, и если он согласится на эти предложения, то завтра же я поеду в деревню к доктору Пирсу и переговорю с ним об открытии в Вайдекре школы. А ты, Ричард и мистер Мэгсон должны решить вопросы, связанные с сельским хозяйством. Я полагаю, это будут сев и вспашка?

— Нет, в этом году уже поздно сеять, — уверенно ответила я. — Но если дядя Джон намеревается сажать турнепс и некоторые фруктовые деревья, тогда нужно заняться ими сейчас, чтобы они были готовы к следующему году.

Мама хитро смотрела на меня. Она занималась моим образованием, учила меня читать и писать, называла мне имена птиц и цветов. Она видела, как я учу латынь и греческий из-за плеча Ричарда, и ей было прекрасно известно, что никто и никогда не учил меня хозяйствовать на земле.

— Откуда ты это знаешь? — спросила она мягко.

Я встретила ее взгляд не моргнув.

— Понятия не имею, — честно ответила я. — Просто знаю и все.

Она кивнула, будто слышала это уже прежде.

— Мы слишком много говорим об этом, — спокойно заговорила она, — но некоторое сходство между тобой и Беатрис, твоей тетей, разумеется, есть. Главное, Джулия, чтобы ты не думала об этом много. Дядя Джон верит, что ты унаследовала любовь Лейси к земле. То хорошее и сильное, чем они отличались. И не ломай голову над остальным. Ты — моя дочь, Джулия. И в следующем году мы с тобой обе станем работать для Вайдекра.

Я просияла в ответ. Мною владело замечательное чувство, мне казалось, будто я наконец иду домой и ясно вижу перед собой дорогу. И если я не стану бояться ни своих снов, ни Беатрис, ни работы, ни перемен в Вайдекре, то меня ждет поистине завидная жизнь.

Глава 9

День торжества лени, проведенный мною в саду, в лесу и потом в гостиной, оказался последним днем безделья. С того самого вечера, когда дядя Джон и Ральф Мэгсон пожали друг другу руки, подтверждая договоренность о справедливом разделе прибылей между хозяевами и работниками, ни один из нас не имел и часа свободного времени.

Меньше всего изменилась жизнь Ричарда, поскольку дядя Джон настоял, чтобы он продолжал свою учебу, и он каждое утро все так же отправлялся на занятия к доктору Пирсу.

— Вполне может быть, что ты решишь поступать в университет, — ответил дядя Джон на его жалобы, — да я и никогда не соглашусь на то, чтобы юноша, вверенный моему попечению, остался невеждой.

Поэтому Ричард трусцой отправлялся с книжками под мышкой на занятия и отсутствовал дома до обеда. Иногда он даже задерживался. Старая антипатия между ним и деревенской детворой, казалось, канула в Лету. Теперь Ричард воспринимался всеми как будущий сквайр. Деревенские девочки краснели как маков цвет, когда он проходил мимо, и, приседая в реверансе, скромно склоняли головы, но глаза их смеялись. Замурзанные приятели моего детства постепенно превратились в молоденьких девушек, охорашивающихся в новых платьях и непременно старающихся найти себе дело поблизости от возможного маршрута Ричарда.

Если ему случалось отправляться в Мидхерст, то в его коляске обязательно оказывалось две-три спутницы, которых неотложные дела звали туда же. А уж если он ездил в Чичестер, то возвращался оттуда не иначе как с охапкой разноцветных лент в качестве подарков для них. Деревенские парни тоже любили его. Старые обиды улетучились, будто приезд Ральфа был порывом свежего весеннего ветра, разогнавшим все тучи в отношениях между нами и деревней. И хотя девочки почти боготворили Ричарда, ребята его совсем не ревновали, поскольку он не выказывал явного интереса ни к одной из них. Я льстила себя мыслью, что он влюблен в меня и потому ведет себя так скромно. Но, наверное, дядя Джон был ближе к истине, когда утверждал, что Ричард слишком молод для романов с деревенскими девушками.

— Он не ведет себя высокомерно в деревне? — поинтересовалась мама.

Дядя Джон отрицательно покачал головой, но все-таки глянул в мою сторону.

— О нет, — ответила я. — Он очень старается, чтобы его любили. Кроме того, он ведь сын дяди Джона.

Это было правдой. В деревне, где из четырех детей трое умирали, доктор Мак Эндрю оказался посланником небес. Один раз в неделю он устраивал бесплатный прием больных прямо в деревне, и женщины приносили к нему своих плачущих детей.

— Он будет жить? — тихо спросила Марджори Шарп дядю Джона. Я сидела там же, в освещенной солнцем ризнице, в которой дядя Джон устроил себе временное пристанище.

— Будет, — успокоил он ее, и ее глаза мгновенно наполнились слезами, будто он сказал ей что-то плохое.

— Я боялась, что он умрет, как умерли все остальные.

— Сколько у вас было детей? — мягко спросил дядя Джон, сгибая маленькие ручки и ножки. Ребенок был совсем крохотный, наверное, месяцев восьми, и ужасно костлявый, все его ребрышки торчали наружу, обтянутые кожей. А сама кожа была покрыта укусами блох и клопов и расчесана до сыпи. К тому же от него пахло. И его пеленки, и само тельце пропахли экскрементами и мочой. Но дядя Джон прикасался к нему так, будто его кожа была из шелка, а ручки и ножки — из хрусталя.

— Четверо, — ответила она. — Нет, пятеро.

Я сидела, окаменев от ужаса, что может найтись женщина, которая не знает, скольких детей она похоронила.

— Последний из них — это была девочка — умер, не прожив и дня, — объяснила она. — Я не успела даже дать ей имени.

— Ее не крестили? — спросил дядя Джон, зная, какое значение это имеет для глубоко верующих деревенских женщин.

— Крестили, — удовлетворенно ответила она. — Я упросила доктора Пирса, и он окрестил ее, потому что знал, как невыносимо для меня то, что она попадет в ад. Он крестил ее уже после смерти. Он добрый человек.

— Да, добрый, — согласился дядя Джон. — А теперь, миссис Шарп, я объясню, что вам нужно делать. Прежде всего, вы должны достать для этого парня чистое белье. Пойдите в школу и найдите там леди Лейси, она даст вам все необходимое. И ни в коем случае не пеленайте его слишком туго.

Она подняла было голову, чтобы начать протестовать, и дядя Джон устало улыбнулся.

— Я знаю, как вы все любите пеленать своих детей, — заговорил он. — Потому что от этого они перестают плакать. Но они не плачут только потому, что им не хватает воздуху, они не могут вдохнуть достаточно глубоко, чтобы начать плакать. Вы должны беречь этого ребенка, чтобы он выжил, миссис Шарп. Не отнимайте у него шанс на жизнь.