Параллельный мальчик (сборник), стр. 41

– Погоди, Катя, – тихо сказал ей Хранитель и вошел в комнату.

На диване сидела мама Хранителя с мокрой тряпкой на лбу. Врач в белом халате измерял ей давление.

По обеим сторонам дивана стояли могучие санитары в белых халатах, скрестив на груди волосатые руки.

– Мама, – сказал Хранитель.

Она бросилась к нему, волоча за собой приборчик для измерения давления, обняла, зарыдала… Мокрая тряпочка свалилась с маминого лба на макушку Хранителя. Врач в растерянности топтался сзади, будто привязанный к маме резиновой трубочкой фонендоскопа.

– Господи, Бабася, как ты похудел! На тебе лица нет… Тебе нужно немедленно лечиться, мы тебя поставим на ноги… Мальчик мой, – шептала мама.

Могучие санитары сделали шаг вперед.

– Ну скажи мне, что все прошло, все кончилось… Я не могу так. Ты был таким славным, нормальным мальчиком, и тут эта болезнь… – мама плакала и целовала Хранителя.

– Все кончилось, мама, – сказал он.

– И слава богу! Я так рада… – Мама уже улыбалась сквозь слезы. – Наконец-то ты взялся за ум.

К ним подошел человек, который курил на лестнице, и вежливо проговорил:

– Извините, Светлана Викторовна, нам необходимо переговорить с вашим сыном.

– Нет-нет, только не сейчас, – мама заслонила собою Хранителя. – Вы же видите, мальчик выздоровел, но он очень устал. Потом, потом!

– Мама, я не понимаю тебя. Что значит «выздоровел»? – спросил Хранитель.

– Ну ты же больше не будешь… это самое… говорить, что ты хранишь планету?

– Говорить не буду, – кивнул он. – Я буду ее хранить.

Тут все заволновались, Дуня выкрикнула: «Вот! Вот! Он не исправился! Что я говорила!». Мама отшатнулась от Хранителя, кинула взгляд на врача. Врач поднял руку.

– Тихо, товарищи!.. Борис, я тебя правильно понял? Ты по-прежнему утверждаешь, что у тебя есть… миссия? – строго спросил он.

– Есть, – вздохнул Хранитель. – Но вы только не волнуйтесь. Это я сделаю сам. Я сам разыщу важное для планеты и сообщу нашим друзьям в Центре Вселенной.

Врач сделал знак санитарам. Те двинулись к Хранителю.

– Боже мой… Немедленно на обследование, – сказала мама.

– Стойте! – вдруг закричал Хранитель.

Он нагнулся к коробке, стоявшей у его ног, и вытащил оттуда ПИНГВИНа. Птица осмотрела присутствующих и похлопала крыльями.

– Дайте мне, пожалуйста, бумагу и карандаш, – шепнул мне Хранитель.

Я быстро извлек из портфеля блокнот, вырвал из него лист и протянул Хранителю вместе авторучкой. Он наклонился над коробкой, повернул ее боком и, положив на нее листок, размашисто начертал: «Марцеллий! Мама мне не верит!».

Потом подумал, зачеркнул и написал новую фразу: «Марцеллий! Мама не верит в меня!».

Листок он положил перед ПИНГВИНом.

ПИНГВИН наклонил голову, слегка скосив ее вбок, и взглянул на лист бумаги.

Все замерли, наблюдая за этой сценой.

Прошло несколько секунд, и вдруг за окнами будто стало всходить солнце. Золотой свет лился с небес – теплый, мягкий, переливающийся всеми оттенками желтого и оранжевого. Он проник и в комнату, окружив всех слабым золотистым сиянием, отчего лица у присутствующих сделались добрее и мягче.

И я понял, что это разум в виде света проник к нам из Центра Вселенной, чтобы предотвратить беду.

Я увидел всех нас такими, какими мы могли бы быть, если бы добрались до света.

Золотой свет пронизывал нас насквозь. Высвечивая в наших лицах что-то такое, что обычно никому не видно, что прячется в нас так глубоко, так глубоко…

Это, я вам скажу, было потрясение!

Так продолжалось с минуту. После чего мягкий и глубокий голос, возникший будто из пустоты, произнес с легким печальным укором:

– В детей нужно верить… Запомните: в детей нужно верить…

Наверное, это было для планеты самым важным.

Свет померк так же незаметно, как появился, – наши друзья из Центра оставили нас размышлять.

И все тихо, как-то бочком, стараясь не смотреть друг другу в глаза, потому что было стыдновато, разошлись из квартиры, оставив Хранителя наедине с родителями.

Я потом прочел в газетах, что еще целых два часа на планете был мир и покой.

1988 г.

СТАРИЧОК С БОЛЬШОЙ ПУШКАРСКОЙ

Пролог

– Запомни! – сказал Билинда. – Твоя мысль – это единственное, что останется от тебя в межзвездном пространстве. Не теряй мысли, Альшоль! Не отвлекайся на пустяки, иначе твое движение замедлится. Не возвращайся мыслями к прошлому, иначе полетишь назад. Думай о будущем, и тогда ты достигнешь Земли в кратчайший срок… И все же я не понимаю, зачем ты возвращаешься на Землю, – вздохнул Билинда. – Ты ведь знаешь, что ждет тебя там?

– Знаю, – сказал Альшоль. – Но это не кажется мне самым страшным.

– А что же кажется тебе самым страшным? – удивился Билинда.

– Одиночество.

– Обидно слышать это от друга, – печально произнес Билинда. – Неужели тебе было одиноко здесь, на Фассии?

– Не сердись, Билинда. Но ведь я – человек, а ты – дождь. Я буду всегда вспоминать и тебя, и Уэлби, и Далибаса. Вы – мои вечные друзья. И все же я хочу к людям, потому что я – человек.

– Ты был человеком, – возразил Билинда. – Это было очень давно. Теперь ты – питомец Фассии, нашей вечной матери, даровавшей всем нам бессмертие. Зачем ты отказываешься от вечности?

– По правде сказать, мне немного надоела вечность, – сказал Альшоль, подставляя своему другу ладони. – Люди не созданы для вечности, она им в тягость.

– Однако ты терпел целых семьсот пятьдесят лет, – заметил дождь.

– Я привыкал к вечности, я старался ее понять. Лет сто я даже любил вечность, – вздохнул Альшоль. – И все же она оказалась не для меня.

– Жаль… – прошелестел Билинда. – С кем я буду теперь разговаривать по утрам? Я стучал тебе в окно первыми каплями и всегда уважал за то, что ты не раскрывал зонтик, выходя на крыльцо. По-моему, у тебя даже нет зонтика?

– Само собой. Некрасиво раскрывать зонтик, когда беседуешь с дождем. Ты был всегда таким теплым, Билинда…

– Вот-вот, – проворчал дождь, стекая по белоснежной бороде Альшоля. – А на Земле ты познакомишься с другими дождями, станешь с ними петь песенки и пробовать на язык их капли.

– Во-первых, дожди на Земле не умеют петь. Разве что без слов, – улыбнулся Альшоль. – А во-вторых, там сейчас неважно с экологией, поэтому пробовать капли дождя опасно. Они могут быть ядовиты.

– Ядовиты?! – ужаснулся Билинда. – И ты летишь туда?! Скажи, а ты сможешь вернуться сюда, если захочешь?

– Нет, – покачал головой Альшоль. – Мысль способна приводить тела в движение только здесь, на Фассии. На Земле мысль не может сдвинуть с места даже песчинку.

– Зачем же они там вообще мыслят, если мысль ничего не может сделать? – удивился Билинда.

– Мысль и там многое может. Но для того, чтобы она осуществилась, нужно постараться. На Земле это называется трудом. А без труда, говорят на Земле, не вытащишь и рыбку из пруда…

– А на Фассии рыбку можно поймать запросто! – засмеялся Билинда, колотя своего друга каплями по плечам. – Только подумал – и она уже в руках!

– Это у кого есть руки… – заметил Альшоль.

– На что ты намекаешь? – обиделся Билинда. – Подумаешь – руки! Может, мне и глаза завести, и бороду, как у тебя? Я – дождь, и горжусь этим! Руки мне ни к чему. И борода тоже…

– Разве я настаиваю, чтобы ты отпустил бороду? – развел руками Альшоль.

– Я бы и бороду отрастил. Лишь бы ты остался, – еле слышно сказал Билинда. – Ну кому я буду по утрам стучать в окно?

– Постучишь Далибасу. А захочешь – тоже прилетишь на Землю, – сказал Альшоль.

– Чтобы стать бессловесным тупым ливнем? Пролиться из тучи и погибнуть? – оскорбился Билинда. – Здесь моя мысль собирает капли в ручейки, ручейки становятся лужами, лужи испаряются и превращаются в облака, а потом появляюсь я, чтобы поговорить с тобой. Ни одна капля еще не пропала! А кто уследит за ними на Земле, если я буду лишен мысли?