Параллельный мальчик (сборник), стр. 30
– Откуда у тебя это? – Мама опять собралась плакать.
– Мама, неужели ты веришь этому аппарату? – спросил я. – Что для тебя важней – я или электроды?
– Я верю в науку, – всхлипывает мама.
– Тогда почему не можешь понять, что Марцеллий – это правда!
– Опять… – вздохнула мама.
Дуньку выписали и Рудольфа выписали. Остались мы с Кристиной. Мне стали давать таблетки. Я их под языком держал, пока медсестра не уходила, а потом выплевывал и выбрасывал в форточку.
Горькие такие. И Кристину научил, а то она их глотала, как дурочка.
Я ей тоже про Марцеллия рассказал. Кристина даже петь перестала, слушает. Потом спросила:
– А планета – это что?
– Здрасьте! – говорю. – Гребенщикова поешь, а таких простых вещей не знаешь. Планета – это большой шар, на котором мы все живем. Он летит по Вселенной неизвестно откуда и куда. А на нем города, страны и люди, как приклеенные. Вокруг шара – пустота, а в ней другие шары летают во всех направлениях. Некоторые их них раскаленные. Это звезды. Видела на небе?!
Кристина уже плачет.
– Ой, как страшно! Они же все друг с другом перестукаются!
– Ничего. Может быть, проскользнем, – говорю ей.
Кристина задумалась, потом затянула: «Под небом голубым есть город золотой…»
– Погоди, – говорю. – Чего ты все одно и то же!
– А что же петь? Я другого не знаю, – говорит.
– Пой свое.
– Я не умею.
– Давай сочиним!
И мы стали сочинять песню. Кристина мелодию, а я слова. Про то, как мы в больнице лежим, а вокруг нас шары летают, раскаленные. Веселая получилась песенка! Вскоре мы ее уже хором пели. То есть дуэтом.
Нянечки сбежались, слушают. Потом профессор пришел. Я думал, он уколы нам назначит, это было бы неприятно: укол не выплюнешь.
Но профессор послушал наше творчество, улыбнулся и говорит:
– Кажется, на поправку идет. В песнях появился смысл!
Я так понял, что мы с Кристиной круче Гребенщикова текст сочинили.
Однако нас продержали еще три дня, пока мы не выплюнули свои баночки с таблетками до конца. За это время мы сочинили еще пять песен. Из других палат психованные дети приходили их переписывать и разучивали наизусть. Профессор сказал, что нас с Кристиной надо выписывать, а то мы их всех заразим.
Когда прощались с Кристиной, она мне говорит:
– Я тебя прошу, пожалуйста, следи за планетой! А то залетим куда-нибудь не туда.
Я же говорил – нормальная девчонка!
Глава 8. Побег
За мной в больницу приехал папа. Он был какой-то хмурый и виноватый. Я ему сказал:
– Как там Глюк?
Папа вздохнул, глаза прячет.
– Понимаешь… Как бы тебе сказать… В общем, не уследил я за твоим Глюком.
– Как не уследил? – У меня аж поджилочки затряслись!
– Нету его.
– Подох?! – кричу я.
– Нет-нет! – испугался папа. – В общем, забрали его.
– Кто?! Дунька?! – ору.
– Не знаю. Меня дома не было. Разговаривай с мамой.
Ну, все, думаю. Это конец. Они меня специально в больницу упрятали, а сами разделались с Глюком. Я разозлился страшно. Вот родители попались!
Мама встретила меня ласково, целует, обнимает… Я вырвался и сразу к креслу. Смотрю – там никого, только – энциклопедия стоит на пюпитре. Я к маме обернулся.
– Где Глюк? – спрашиваю. Мама сразу стала неприступной, как крепость Измаил, которую Суворов брал.
– Его унес хозяин, – говорит.
– Марцеллий? – я ничего не понимаю.
– Почему Марцеллий? Скворцов.
– Какой Скворцов? Не знаю никакого Скворцова! Да расскажи же наконец!
И мама рассказала, что вчера приходил молодой человек. Вежливый такой. Одет хорошо, в кроссовках. Сказал, что его зовут Скворцов, работает он в биологическом институте. У них недавно пропал пингвин, и вот он узнал, что птица у нас.
– Ну, я ему вернула… – мама говорит.
– Врет он все! ПИНГВИН у нас на кухне возник! Из лучика! Я сам видел! – кричу я.
– Опять ты за свое, – жалобно сказала мама.
– Как он выглядел, этот Скворцов?
– Да аккуратный такой. Пингвина в сумке унес. «Адидас».
– «Адидас»! Вот он, вот кто! Наверное, его Дунька подослала, – говорю я.
– Нет-нет, это не Дуня, – покачала головой мама.
– Почему?
– Потому что она тоже расстроилась, когда узнала, – отвечает мама.
– Откуда она узнала? – насторожился я.
И тут мама рассказала, что пока я в больнице был, Дуня приходила, ухаживала за Глюком, кормила его…
– Чем это она его кормила? – удивляюсь.
– Ну, я не знаю…Они там за креслом прятались.
– Какие-то листочки ему показывала, – объяснил папа.
Все понятно стало. Дунька подсовывала ему ту информацию о планете, которую они в классе собрали. Наверняка – уровень безработицы в капиталистических странах.
– Вчера Дуня пришла после этого… Скворцова. Я ей сказала, так она даже заплакала, – говорит мама.
Значит, не Дунька ПИНГВИНа свистанула…
Тогда кто же? Ничего не понимаю. Кому он нужен? Может, узнали в Академии наук? Тогда плохо дело. Оттуда его не выцарапать.
Но он ведь у них подохнет без информации!
Весь вечер я промучился в догадках, наутро в школу пошел.
Встречаю в коридоре Дмитрия Евгеньевича. Историк обрадовался, что меня увидел. Мы с ним в сторону отошли, как заговорщики.
– Ну как, – спрашивает, – ваше самочувствие?
– Да ну их! – говорю. – Думают, что я сумасшедший!
– Тернист путь Хранителя, тернист… – улыбнулся Дмитрий Евгеньевич.
– Чего? – спрашиваю.
– Это только первые трудности. Дальше будет хуже, – успокоил меня историк.
– Уже хуже, – сказал я. – ПИНГВИН пропал.
– Какой пингвин? – Он забыл видно, что я ему рассказывал.
– Ну, тот, который у вашего отца паучком был.
– А-а, передатчик…
– Ну да! Что мне делать, Дмитрий Евгеньевич?
Историк задумался. Смотрит на меня оценивающе. Наши мимо проходят, думают, он меня прорабатывает.
– А зачем вам ПИНГВИН, Боренька? – вдруг он спрашивает.
– Как зачем? Информацию передавать.
– Какую?
– Ну какую-нибудь. Энциклопедию.
Он грустно головой покачал.
– Для того чтобы приносить вашему ПИНГВИНу энциклопедию, совсем не обязательно быть Хранителем. Это может любой человек. Даже ваш Юра Родюшкин.
– Конечно, может! – говорю. – Но назначили-то меня!
– В том-то и дело, что тебя! – рассердился Дмитрий Евгеньевич. – А ты за ПИНГВИНа борешься, вместо того чтобы задуматься, как стать настоящим Хранителем!
В общем, все-таки стал меня прорабатывать. Все только прорабатывают! Никто помочь не хочет.
– Нужно собрать свои духовные силы, – говорит историк.
– Да зачем они мне? Без ПИНГВИНа?
– ПИНГВИН – просто прибор. Механизм. От него ничего не зависит. Станешь Хранителем – найдешь способ девать важное для человечества! – сказал Дмитрий Евгеньевич и пошел дальше.
Озадачил он меня.
Прихожу в класс, на меня смотрят, как на Валерия Леонтьева. Герой дня. Так мне сначала показалось. Но потом понял, что хуже смотрят.
– Что, – говорят, – Быстров, вылечил свои мозги?
– Ага, – говорю, – прочистил. А вы так и живете с замусоренными?
Галдеж поднялся. Видят, что я не желаю раскаиваться. Стали издеваться. Дунька уже всем растрезвонила, что у меня какие-то синусные волны не в порядке. Я сначала отшучивался, а потом взбесился, когда Витька Куролесов сказал, что у меня в голове – только один шарик, да и тот квадратный.
Я ему, конечно, сумкой по башке. Он – мне. И покатились с ним по полу. Подкатились прямо к дверям, под ноги Татьяне Ильиничне. Она как раз в класс входила.
Вскочили, отряхиваемся.
– Значит, ты, Быстров, опять за старое? – говорит она. – Давай дневник.
– Можете его себе оставить на память, – говорю.
Положил на стол дневник и вышел из класса с сумкой. Только меня и видели.
Целый день проболтался у Петропавловки на берегу. Сидел, смотрел на воду. По воде щепки плывут. Рядом «моржи» купались – тетенька и дяденька. Толстые такие. Они растирались полотенцами и смеялись. У самих жир так и трясется.