Лань в чаще. Книга 1: Оружие Скальда, стр. 35

– Нет, конунг, я не думаю о замужестве, – ответила Ингитора. – Дух моего отца, когда я говорила с ним в полночь на его кургане, сказал мне: «Сражайся тем оружием, которое родилось вместе с тобой». И я буду разить врага тем оружием, которое дали мне боги. Посмотрим, хорошо ли Торвард конунг будет себя чувствовать и пойдет ли ему впрок его злодеяние, если люди услышат, например, такое:

– Я понял тебя! – Хеймир конунг кивнул среди общего изумленного гудения. – Да, это сильное оружие! Как «песнь славы» прибавляет силы и удачи, так «песнь позора» отнимает их. Если твои «песни позора» будут так же сильны, как хвалебные, то врагу твоему придется плохо. Хоть он и один из сильнейших воинов Морского Пути и даже мой старший сын, Хельги ярл, не смог одолеть его, когда они мерились силами на свадьбе у Альмара Тростинки, конунга барскугов, – тому уж почти пять лет, – а ты молодая девушка, неспособная поднять меч, все же ему непоздоровится. И то, что ты в числе его врагов, он будет вынужден считать большим несчастьем! А я еще раз радуюсь, что среди моих зимних гостей есть такая выдающаяся женщина!

– Ты прав, конунг! – поддержал его Рингольд ярл, муж фру Сванхильд. – Если бы я услышал, что слабая женщина смеет бросать вызов не кому-нибудь, а Торварду, конунгу фьяллей, я просто не поверил бы! Это подвиг, достойный валькирии!

– Йомфру Ингитора и есть настоящая валькирия! – пылко воскликнул Эгвальд ярл. – И для нас большая честь, что она согласилась провести у нас зиму!

С этих пор никто уже не предлагал Ингиторе шить или ткать, но недостатка в платьях или рубашках она в эту зиму не испытывала, поскольку и в дальнейшем получала дорогие подарки от конунга и кюны за каждую новую песнь, а складывать песни для нее не составляло особого труда.

Глава 5

Близился Праздник Дис, особенно любимый Аскефьордом. Его ждали с большим нетерпением, надеясь, что тогда-то уж Торвард конунг, любивший его больше всех годовых праздников, наконец повеселеет. После осенней поездки в Ветробор он стал замкнутым и неразговорчивым. О Квиттинге он и его люди рассказывали очень скупо и неохотно: история эта была темная, и все понимали, что конунг потерпел там какую-то неудачу, о которой даже не хочет говорить.

Но, как видно, мысли об этой неудаче преследовали его всю зиму и отравляли радость праздников. Как обычно, после осенних пиров и Дня Свиньи (отмечаемого в Аскефьорде особенно пышно, потому что около этого дня появилась на свет кюна Хердис) он отправился с дружиной по стране собирать дань. Эта поездка была давним обычаем конунгов Фьялленланда, заведенным еще в те давние века, когда люди только отвоевывали более плодородную прибрежную полосу у бергбуров, огромных и жутких тварей, полутроллей-полувеликанов. Бергбуры и сейчас еще жили в Черных горах, но столкновения их с людьми случались редко. Хотя непосредственно копья его дружины фьялленландцам уже почти не требовались, Торвард конунг любил эти поездки, потому что всю зиму сидеть дома ему было очень скучно. Ему нравилось передвигаться, видеть людей, слышать новости, пировать каждые пару дней на новом месте. Он знал в лицо почти всех хёльдов Фьялленланда, у каждого гостил хотя бы день-другой через несколько лет, и хозяева завели между собой очередь, кто когда его принимает. (Ходили слухи, что более осторожные стараются принять конунга уже после того, как выдадут замуж подросших дочерей, а более смелые, наоборот, до этого.)

Торварду нравилось быть солнцем, которое раз в год приходит зимой в самые глухие закоулки прибрежного или предгорного Фьялленланда: с приездом его дружины любая округа оживлялась, все принимали гостей или сами ездили в гости. Везде затевалось множество забав: охоты, состязания коней, рукопашные бои местных жителей – то ватагой на ватагу, то один на один. Это было не только забавным, но и весьма полезным делом: раз в год умелые воины учили бондов и рыбаков владеть оружием или бороться, и конунг знал, что если ему придется собирать войско, то эти люди придут к нему гораздо охотнее и окажутся не такими уж беспомощными перед лицом врага. Он не упускал из виду даже детей: из мальчиков и подростков от семи до двенадцати или от двенадцати до семнадцати лет набирались отдельные дружины и для них устраивались особые состязания. Притом сам Торвард ничуть не считал ниже своего достоинства встать во главе такой дружины, хлюпающей носами от холода, но счастливой «просто до поросячьего визга», как говорил Халльмунд. И тот из малолетних бойцов, кому посчастливилось с ним поговорить, потом еще не один год при случае с гордостью рассказывал: «А мне конунг говорил, надо бить не так, а вот так, иначе сам себе запястье сломаешь!» – и повторял движение, стараясь, чтобы его узкая детская рука двигалась так же привычно и внушительно, как смуглый могучий кулак Торварда конунга. И подмигивал с видом превосходства: дескать, я-то теперь знаю, как это делается!

Местных бойцов, кто хорошо себя показывал в этих состязаниях, ждала награда в виде какой-нибудь серебряной чарочки или ножа с резной рукоятью, а особенно отличившихся Торвард звал в свою дружину. Асбьерн Поединщик, один из его телохранителей, тоже родился в крохотном рыбачьем поселке и был найден в такой же зимней поездке. Не отказывался Торвард и сам бороться с местными силачами, обычно врукопашную, поскольку способных биться с ним мечом среди бондов и рыбаков не находилось. Торвард видел, как счастливы такой чести местные жители, и ему нравилось доставлять людям эту маленькую радость: показать себя он всегда был готов. Его радовало их восхищение его силой, ловкостью, выучкой, изобретательностью – уж чем-нибудь он всегда превосходил местного героя, Сигурда в своем фьорде, который, как ни будь силен, все же в глубине души побаивался конунга. Ему нравилось вызывать изумление, когда, разгорячившись, он раздевался прямо на морозе, чтобы сменить мокрую рубаху на сухую; [20] нравилось, что каждое его слово, сказанное о том или ином поединщике, запоминается, передается из уст в уста, прилипает к человеку и становится прозвищем на всю жизнь! И всегда эти поездки доставляли ему столько удовольствия, что ради них он нередко отказывался от приглашения провести зиму или хотя бы праздники Середины Зимы у какого-нибудь конунга или знатного хёвдинга (где тоже, как правило, подросла дочь-невеста).

Но этой зимой все шло наперекосяк. Во-первых, в округе Рауфельд объявился бергбур-людоед, сожравший уже трех человек из ближайших к горам жилищ, не считая пяти или шести коров и прочей скотины. Выследить и изничтожить его было необходимо, и после десяти дней поисков его логово нашли, но выманить чудище из пещеры оказалось нелегко. Две ночи подряд его стерегли, и наконец завязалась схватка, в которой бергбур, действуя огромной дубиной со вставленными в верхний конец острыми осколками кремня, убил двух человек из дружины и покалечил еще пятерых. Когда его все-таки прикончили, хирдманы захотели на память взять себе его зубы, но крепчайшую челюсть не брал ни один топор, а Троггве Шило еще ухитрился пораниться об один из бергбуровых зубов и умер от заражения крови – таким образом, победа над одним бергбуром обошлась Торварду в те же три трупа, что и битва с мертвой ратью на Квиттинге. Да в придачу лучший друг Халльмунд получил в лицо той самой кремневой дубиной и чуть не повторил судьбу своего отца, Эрнольва ярла по прозвищу Одноглазый. Слава асам, глаз остался цел, но еще долго после этого Халльмунд ходил с огромным синяком на пол-лица…