Не покидай, стр. 2

Сколько даровала судьба принцу Пенапью и Фрикаделю - минуту? две? Меньше?

Пленники, лошади, багаж - все, что здесь было сейчас, выглядело так, словно их увидел прыгающий взгляд затравленного животного. Над лужайкой вздрагивал лихорадочный шепот:

- Ваше Высочество… кабаны, может, и помилуют… а эти - навряд ли… Давай бог ноги, а?

- Да-да… вы правы… Но кто отвяжет доктора нашего? И телохранителей?

- Сами пусть! Зубками! За такую службу ваш папа казнил бы их… Охраннички! Скорее, ну! Нет, надо в разные стороны, в разные!… Ну почему за мной-то, Ваше Высочество? Вам кустов мало?

Поняв, что он отвергнут собственным секретарем, принц отстал, потоптался на месте… Он наткнулся блуждающими пальцами на перочинный ножик в жилетном карманчике (нет, он был маникюрный все-таки - лезвие + пилочка для ногтей). Теперь было чем разрезать веревки, освободить трех своих спутников! Взмокший Пенапью выполнял это повеление своей совести и одновременно спрашивал у телохранителей светским тоном:

- Ну как вам нравится вся эта история? Ответом ему была лишь выбиваемая их зубами дробь.

Черные сырые комья земли пополам с дерном фонтанчиками вырывались из ямы, иногда достигая лошадиных копыт, - тогда лошадь пятилась. Она являла собой грустный контраст великолепному Милорду: эта трудяга преклонных лет по имени Клементина была хронически печальна. Ей даже не было любопытно - зачем это ее хозяину вздумалось копать землю в лесу? В ее усталых глазах читалась безнадежная уверенность: счастья он не выкопает, сколько бы ни старался…

Молодая обаятельная женщина со славянским лицом, жена хозяина Марта говорила этой кобыле:

- Только бы он не напутал, Клементиночка… только бы не напутал! У него уже волдыри, небось, на ладонях… а лопата одна. Понимаешь, этот план, - Марта держала в руках прямоугольный кусок парусины с чертежом, - он ветхий совсем… Какой-то важный значок мог стереться, - а в нем, может, все дело! Прямой угол вроде правильно мы отмерили… но что означает вот это "О"? Ольха? Осина? Олива? Орешник? Тебе, конечно, желательно, чтоб это был "Овес" - да? Но он тут ни при чем… Если не угадали мы, тогда все зря… тогда "О" будет означать: "Опростоволосились!"

- Это кто там каркает? - раздался мужской голос снизу. - Да я уже нащупал брезент, если хочешь знать!

- Нет, в самом деле? Желтоплюш, ты - гений!!! Убери лопату, я к тебе прыгаю! - и Марта без раздумий сиганула к своему потному и перепачканному землей Желтоплюшу, чтобы обнять его, а потом вместе извлечь наружу объект их поисков и усилий. То был обтянутый брезентом короб в половину среднего человеческого роста.

Счастливые, они смеялись, откидываясь на края ямы и не спешили вскрыть короб - будто им достаточно было самого факта находки. Старая Клементина отворачивалась, не разделяя их энтузиазма: находку предстояло тащить не им, а ей, как и весь прочий скарб бродячих артистов. Хорошо еще, что на время раскопок ее выпрягли из повозки, которая стояла поодаль, уронив оглобли.

В этот момент все трое услыхали выстрел.

И замерли.

- Охотники? - произнесла Марта, вслушиваясь в раскаты эха.

- Хорошо бы… да вряд ли, - негромко отвечал Желтоплюш. - Сторонятся охотники этого леса. Не доверяют ему. Спасибо, конечно, что он сберег нам отцово наследство… но чем скорей мы уберемся отсюда, тем лучше будет.

- Тогда я запрягаю старуху? - Марта уже выбиралась на поверхность и замерла опять: вдали бабахнуло еще дважды. - Вот черт… Желтоплюш, там на плане отмечен ручей, это близко. Клементина долго не протянет, если ее не напоить…

- А раньше ты о чем думала? - попрекнул ее муж, подавая короб наверх. - А если накроют нас?

- Ну прости… Даже если это разбойники, нам нечего трусить: мы же не золото выкопали!

Итак, принц Пенапью освободил своих спутников (героически освободил или дрожа от страха - история об этом умалчивает). Но затем, улепетывая от двойной угрозы - от бандитов и от кабанов, принц недолго видел перед собой спины товарищей по несчастью: те все больше отрывались, все реже оглядывались на задыхающегося Пенапью. А у него, как назло, - то спадала туфля с ноги, то отчаянно принималась болеть селезенка. Он отстал, одним словом. И в довершение всех несчастий - уронил туфлю в ручей.

Начал ее преследовать. Течение уносило туфлю в лоно все более глубокого оврага: сверху прутиком уже не достанешь. Кончилось тем, что бедный принц повис на коряге, буквально между небом и землей: коряга соблаговолила помочь ему спуститься к воде, но зато потом стала издевательски отвергать все его потуги в противоположном направлении.

По части ловкости принцу Пенапью было далеко до Тарзана, до Фонфана-Тюльпана, и он повис, как панталоны, предназначенные для просушки. С той, понятно, разницей, что панталоны не страдают, не задыхаются, не возносят к небу молитв… Спасительный сук мог обломиться, тогда принц шлепнулся бы на другую корягу, мокнущую в воде. С нее лениво, но пристально следила за исходом дела змея ржавой окраски… О ужас, ужас!

Несчастного увидел Желтоплюш, когда спустился к ручью с ведерком.

- Эй… что это вы там делаете, сударь?

- Я жду вас, сударь! - вскричал Пенапью, и голос его звенел лучезарной надеждой. - Кого-нибудь жду! Ради гуманности… на помощь!

Желтоплюш уже подбирался к нему, а он все повторял, как заклинание: "ради гуманности…" Так одержимо повторял, что Желтоплюшу пришлось перебить его:

- Кончайте, сударь, с этой "гуманностью". А то я могу уронить вас… просто от смеха!

В самый критический момент расставания с корягой принц Пенапью, кряхтя и стеная, объявил:

- Вы не от падения меня спасаете, нет… И не от змеи… От гораздо худшего: от разочарования в людях! Дело в том, сударь, что все меня бросили…

- Потом расскажете, потом. Сейчас держитесь за меня крепче!

- О-о-о-ой… Лучше вы за меня: мои пальцы совсем онемели… Вы хватайте меня смелей, сударь… можно за шиворот…

Клементина досадовала: неужели нельзя было сначала напоить ее, а уж потом запрягать? Спешили, суетились, ну и сделали наоборот. К тому же Марта, изумленно разглядывающая их нового знакомого, плохо держала ведро, норовила вовсе его отнять: хватит, мол. Но самой Клементине виднее, хватит или нет.

А новый знакомый поглаживал ее тощий круп: всю свою великую благодарность, всю внезапно вспыхнувшую любовь к Желтоплюшу и Марте он не мог поместить в слова - отсюда эти нежности, обращенные к их кобыле. Однако и слов тоже было достаточно, Пенапью прямо-таки захлебывался ими; жалкий, но сияющий, он старался прикрыть свежую прореху на боку своих бархатных штанов и поджимал, как цапля, левую ногу в чулке, поскольку туфлю, увы и ах, унесло все-таки течением. И говорил, говорил…

- Почтеннейшая Марта! Дорогой Желтоплюш! Вот если вы меня спросите: "Принц! Чего вам сейчас хочется больше всего на свете?", - я отвечу как на духу: забиться в этот ваш фургон и ехать, ехать, всецело доверяясь вам относительно направления и цели… Потому что я гляжу на вас, восхищенный втройне: вы мои спасители - это раз, вы необъяснимо располагаете к себе - это два, и вы, оказывается, актеры!

- Но из погорелого театра, - вставила Марта.

- Неважно, совершенно неважно! Актеры - это моя слабость. Актеры и музыканты. А если вы намекаете на какие-то неудачи свои, то я знаю причину! Знаю, хотя и не видел еще ни одной вашей сценки. Притупилась чувствительность зрителей - вот причина! Причем это везде и всюду…

- Извините, принц, - вмешался Желтоплюш, уже несколько уставший от него. - Нам пора. Или сюда такие зрители явятся, у которых уж точно все притупилось: стадо кабанов или эти ваши разбойнички… Ну, залезайте.

И он помог пылкому недотепе забраться в фургон, оклеенный рукотворными афишами.