Полет аистов, стр. 44

Непролазные джунгли, охраняемая пигмеями монахиня, Кифер, скрывающийся во мраке, — безумие Африки уже затягивало меня.

— У меня к вам последняя просьба.

— Я вас слушаю.

— Не могли бы вы достать мне патроны для автоматического пистолета сорок пятого калибра?

Мой собеседник внимательно посмотрел на меня исподлобья, словно пытаясь понять мои истинные намерения. Потом бросил быстрый взгляд на Габриэля и ответил:

— Без проблем.

Похлопав по столу ладонью, Бонафе повернулся к африканцу:

— Ты все понял, Габриэль? Довезешь господина Антиоша до границы джунглей, а потом попросишь своего двоюродного брата проводить его в миссию.

Габриэль кивнул. Он по-прежнему не сводил с меня глаз. Бонафе говорил с ним повелительно, как учитель с учеником. Однако этот Габриэль, судя по всему, запросто мог, ни секунды не раздумывая, обвести нас обоих вокруг пальца — мы бы и глазом моргнуть не успели. Его ум был настолько очевиден, что казалось, он носится в жарком воздухе комнаты, словно хитрое насекомое. Я поблагодарил Бонафе и снова заговорил о Кифере:

— Скажите, почему у вашего директора возникло странное желание поселиться в этой трясине?

Бонафе хмыкнул:

— Все зависит от того, как на это посмотреть. Добыча алмазов требует строжайшего контроля. А уж Кифер-то все знает и за всем следит.

Я рискнул задать еще один вопрос:

— Вы знали Макса Бёма?

— Швейцарца? Нет, лично не знал. Я приехал в восьмидесятом году, уже после того, как он покинул Центральную Африку. Именно он руководил Горнопромышленным обществом до чеха. Это ваш знакомый? Вы меня, конечно, извините, но все считают, что он был еще хуже Кифера. А это кое о чем говорит. — Бонафе пожал плечами. — Что вы хотите, друг мой: Африка делает человека жестоким.

— А по какой причине Макс Бём уехал из Африки?

— Мне ничего не известно. Полагаю, у него были проблемы со здоровьем. Или с Бокассой. Или и с тем, и с другим. Я и вправду не знаю.

— Как вы думаете, продолжал ли господин Кифер поддерживать связь со швейцарцем?

Этот вопрос был явно лишним. Бонафе уставился на меня во все глаза. Его зрачки словно пытались проникнуть в мои мысли. Он не ответил на мой вопрос. Я криво улыбнулся и поднялся, собираясь уходить. Я уже шагнул к двери, когда Бонафе, хлопнув меня рукой по спине, повторил:

— Помните, старина: Киферу — ни слова.

Я решил пройтись в тени высоких деревьев. Солнце стояло высоко. Грязь местами уже высохла, превратилась в мелкую красную пыль и летала в воздухе. Мягкое дыхание ветра покачивало тяжелые верхушки крон.

Вдруг я почувствовал, как мне на плечо легла чья-то рука. Я обернулся. Передо мной, расплывшись в улыбке, стоял Габриэль. Он быстро проговорил низким голосом:

— Хозяин, ты интересуешься пигмеями, как я — кактусами. Я знаю одного человека, который может рассказать тебе о Максе Бёме и об Отто Кифере.

Сердце у меня остановилось.

— Кто это?

— Мой отец. — Габриэль понизил голос. — Мой отец служил проводником у Макса Бёма.

— Когда я смогу с ним увидеться?

— Он приедет в Банги завтра утром.

— Пусть сразу приходит ко мне в «Новотель». Я буду его ждать.

Я позавтракал в тени, на террасе гостиницы. Столы стояли вокруг бассейна, и можно было под сенью тропических деревьев попробовать речную рыбу. В «Новотеле» царила пустота. Немногочисленные постояльцы, деловые люди из Европы, старались спешно подписать все нужные контракты и мечтали только об одном: как можно скорее сесть в самолет и вернуться обратно. А мне очень нравилась эта гостиница. Сидя на широкой террасе, выложенной светлым камнем и усыпанной листьями, я погрузился в грустные мысли о заброшенных поместьях, где текут реки лиан и плещутся озера диких трав.

Наслаждаясь нежным вкусом рыбы под названием «капитан», я наблюдал, как директор гостиницы распекает садовника. Директор, молодой француз с бледным зеленоватым лицом, судя по всему, был взвинчен до предела. Он пытался расправить саженец розы, на который по неосторожности наступил его чернокожий служащий. Слов не было слышно, и от этого сценка выглядела еще комичнее. Отчаянно жестикулирующий рассерженный начальник и чернокожий садовник, с покаянным видом растерянно качающий головой: эти двое напоминали персонажей немого кино.

Спустя немного времени директор подошел ко мне, чтобы поприветствовать, а заодно попытаться разузнать, зачем я приехал в Центральную Африку. Я сразу заметил, как он поморщился при виде рубца на моей губе. Я объяснил, что собираюсь сделать репортаж. В свою очередь он рассказал о себе. Он добровольно вызвался управлять «Новотелем» в Банги: это важный этап в его карьере. Он, видимо, намекал на то, что уж если он сумел управлять чем-то в этой стране, то теперь его ничто не испугает. Далее он произнес длинную тираду о некомпетентности африканцев, об их безответственности и бесконечных промахах. «Мне приходится все запирать на ключ, — заявил он, позвякивая тяжелой связкой ключей на поясе. — И не доверяйте их внешней корректности. Это результат долгой борьбы. — „Борьба“ управляющего закончилась тем, что все служащие гостиницы стали носить розовые рубашки с коротким рукавом и галстуки-бабочки, что выглядело весьма забавно. А он тем временем продолжал: — Едва они выходят за территорию отеля, как тут же снимают ботинки и идут босиком, а в своих хижинах они спят прямо на полу!»

На лице управляющего я заметил то же выражение, что и у Бонафе. На нем тоже лежал загадочный отпечаток истощения и разрушения, словно внутри него жило растение, питающееся человеческой кровью. «Кстати, — закончил он почти шепотом, — у вас в номере не слишком много ящериц?» Я ответил отрицательно и замолчал, давая понять, что разговор окончен.

После завтрака я решил изучить привезенные из Парижа материалы об алмазах и о кардиохирургии. Я наспех просмотрел то, что касалось алмазов, — способы добычи, классификация, вес и так далее. На сегодняшний день я уже достаточно знал о подпольной сети Бёма и основных ее составляющих. Технические детали и тонкости мало что могли мне дать.

Потом я достал папку, где были материалы по кардиохирургии, взятые из медицинских энциклопедий. История этой отрасли медицины представляла собой настоящую эпопею, написанную отважными первооткрывателями. Так я очутился в другой эпохе.

"Кардиохирургия зародилась в Филадельфии, у ее истоков стоял Чарльз Бейли. Он провел свою первую операцию на митральном клапане в конце 1947 года. Его постигла неудача. Больной умер от кровотечения. Однако Бейли понял, что он на верном пути. Коллеги не щадили его. Они объявили его сумасшедшим, травили его. Бейли ждал. Он размышлял. В марте 1948 года в Мемориальном Госпитале Вилмингтона он осуществил вальвулотомию — судя по всему, довольно успешно. Но на третий день пациент умер из-за оплошности, допущенной реаниматологами.

Чтобы осуществить свои планы, Бейли вынужден был странствовать и оперировать в тех больницах, где к нему относились терпимо. 10 июня 1948 года Чарльзу Бейли пришлось в один день дважды оперировать сужение митрального клапана. Первый пациент умер от остановки сердца, не дожив до конца операции Чарльз Бейли, боясь, что его лишат права работать хирургом, поспешил уехать в другую больницу, прежде чем все узнают о его провале. Однако произошло чудо: вторая операция увенчалась успехом. Так появилась на свет сердечная хирургия…"

Я продолжил чтение и задержался на страницах, посвященных первым пересадкам сердца.

«3 декабря 1967 года южноамериканский хирург Кристиан Нетлинг Барнард осуществил пересадку сердца человеку, но, вопреки устоявшемуся мнению, он был не первым: задолго до него, в январе 1960 года, французский врач Пьер Сенисье вшил сердце шимпанзе в грудную клетку шестидесятивосьмилетнего пациента, страдавшего неизлечимой сердечной недостаточностью и находящегося на последней стадии болезни. Операция прошла успешно. Но пересаженное сердце проработало лишь несколько часов…»