Империя волков, стр. 21
– Шлифовка лба. Эндоскопическим способом. Через четыре месяца после операции.
Анна внимательно разглядывала прооперированное лицо. На лбу, у корней волос, были ясно различимы три вертикальные черточки по пятнадцать миллиметров каждая. Хирург перевернул страницу.
– Взятие образца теменной кости для трансплантации. Через два месяца после операции.
На снимке был изображен череп с ежиком волос, под которыми четко просматривался розоватый шрам в форме буквы «S».
– Волосы отрастут и прикроют след, – добавил врач, – потом он совсем рассосется.
Он со щелчком перевернул страницу.
– Тройная эндоскопическая подтяжка. Шов внутрикожный, нитки саморассасывающиеся. Через месяц следов практически не останется.
На следующем развороте было представлено ухо – вид спереди, вид сбоку. На верхней кромке мочки Анна разглядела тонкий зигзагообразный шрам.
– Липосакция шеи, – продолжал комментировать Лаферьер, демонстрируя ей очередную фотографию. – Через два с половиной месяца после операции. Вот эта линия исчезнет. Такое вмешательство заживает легче и быстрее остальных.
Он снова перевернул страницу и, открыто провоцируя ее, произнес с садистскими нотками в голосе:
– А если хотите увидеть картину в целом, вот вам сканограмма лица, на котором была сделана трансплантация скул. Под кожей следы остаются всегда…
Это изображение было самым впечатляющим: отливающий синевой череп с расселинами и ввинченными в кость винтами.
Анна закрыла альбом.
– Благодарю вас. Я обязательно должна была это увидеть.
Врач обошел вокруг стола и внимательно вгляделся в ее лицо, словно пытаясь разгадать скрытый мотив ее прихода.
– Но… но я все-таки не понимаю, что вы ищете.
Она поднялась, надела свое мягкое черное пальто и улыбнулась – впервые за все время пребывания в кабинете Лаферьера:
– Я хочу принять решение, основываясь на фактах.
19
Два часа утра.
Дождь идет, не переставая. Мерный стук, раскаты, грохот. Струи бьют по стеклу и каменным перилам балкона.
Анна стоит перед окном в гостиной. Она мерзнет в толстой фуфайке и спортивных брюках, зубы выбивают дробь.
Она смотрит из темноты на черный силуэт столетнего платана и думает о трепещущем в воздухе скелете, обросшем корой. Обгоревшие кости в пятнах лишайников кажутся серебряными. Голые руки, жаждущие одеться плотью – весенней листвой!
Она опускает глаза. На столе перед ней разложены предметы, которые она купила после визита к хирургу. Миниатюрный электрический фонарик фирмы «Мэглайт», фотоаппарат «Поляроид» для ночной съемки.
Лоран уже час как спит в супружеской постели. Она лежала рядом, стерегла его сон, наблюдая, как муж слегка вздрагивает и передергивается, засыпая. Потом она еще какое-то время слушала его ровное дыхание.
Первый сон.
Самый глубокий.
Анна забирает приготовленное оборудование. Мысленно прощается с деревом за окном, с красивой просторной комнатой, обставленной белыми диванчиками. Вся ее повседневная жизнь связана с этой квартирой. Если она права и то, что она вообразила, реально, придется бежать. И попытаться понять.
Она идет по коридору. Ступает так осторожно, что слышит дыхание дома: скрипит паркет, булькает вода в батареях, дрожат оконные рамы, струи дождя бьют по стеклам…
Она проскальзывает в спальню.
Подойдя к кровати, бесшумно кладет фотоаппарат на ночной столик, направляет фонарик вниз и включает его, прикрыв ладонью.
Анна наклоняется к мужу, стараясь дышать как можно тише. Галогенный луч выхватывает из темноты неподвижный профиль, тело, прикрытое простыней. Горло у нее сжимается, она готова отступить, бросить свою затею, но сдерживается.
Анна светит фонариком в лицо мужа.
Он не реагирует – она может начинать.
Сначала Анна легким движением приподнимает волосы надо лбом мужа – ничего. Ничего похожего на три шрама с фотографии, показанной ей Лаферьером.
Она светит фонариком на виски Лорана и снова ничего не находит. Исследует нижнюю часть лица под челюстями и подбородком: ни тени чего-то необычного.
Анна снова начинает дрожать. А если все это – не более чем очередной приступ болезни? Новая глава в книге ее безумия? Анна передергивается и продолжает обследование.
Она тихонько касается верхней доли уха, чтобы взглянуть на кромку. Ни малейшего следа хирургического вмешательства. Слегка приподнимает веки. Ничего. Рассматривает крылья носа, заглядывает в темноту ноздрей. Ничего.
Анна обливается потом. Она почти не дышит, но воздух все равно вырывается из ноздрей и губ.
Она вспоминает о другом возможном шраме – шве на черепе в форме буквы «S». Выпрямляется, медленно погружает пальцы в волосы Лорана, приподнимает прядь за прядью, светя себе лампой. Ничего. Ни швов. Ни неровностей. Ничего. Ничего. Ничего.
Анна сдерживает рыдания и, забыв об осторожности, шарит по этой голове-предательнице, выставляющей напоказ ее безумие, ее…
Рука Лорана грубо перехватила ее запястье.
– Что ты делаешь?
Анна резко отпрянула. Фонарик упал и покатился по полу. Лоран рывком сел на кровати, зажег ночник и снова потрясенно повторил:
– Что, черт возьми, ты делаешь?
Он замечает фонарь на полу у кровати и «Поляроид» на столе.
– Что это значит? – шипит он, и губы его дергаются от тика.
Анна не отвечает, застыв у стены. Лоран откидывает одеяло и встает, чтобы подобрать фонарик.
Он с отвращением рассматривает его, потом восклицает, потрясая серебряной трубкой:
– Ты разглядывала меня, так? Среди ночи? Господи, да что ты ищешь?
Анна не отвечает.
Лоран проводит рукой по лбу, устало присвистывает. Вспомнив, что на нем из всей одежды только трусы, сдергивает с вешалки джинсы и свитер, молча одевается и выходит из комнаты, оставляя Анну один на один с ее безумием.
Она оседает вниз по стене, сворачивается калачиком на ковре. Она ни о чем не думает, ничего не замечает вокруг, чувствуя, что сердце с каждым ударом колотится все сильнее.
Лоран появился на пороге, держа в руке сотовый телефон. На его губах играла странная улыбка. Он участливо качал головой, как будто сумел всего за несколько минут успокоиться и взять себя в руки.
Он произнес мягко, почти нежно:
– Все будет хорошо. Я позвонил Эрику. Завтра я отвезу тебя в институт.
Он наклонился, поднял ее на руки и медленно понес в спальню. Анна не сопротивлялась. Он осторожно сел рядом, словно боялся сломать ее – или высвободить какую-то опасную силу.
– Теперь все будет хорошо.
Она кивает, глядя на электрический фонарик, который Лоран положил на ночной столик рядом с фотоаппаратом. Она бормочет:
– Только не биопсия. Только не зонд. Не хочу, чтобы меня оперировали.
– Сначала Эрик возьмет новые анализы. Он сделает все, чтобы избежать биопсии. – Лоран поцеловал Анну.
Он предлагает ей снотворное. Она отказывается.
– Прошу тебя, – настаивает он.
Она соглашается проглотить таблетку. Он укладывает ее, укрывает, ложится рядом и нежно обнимает. Не говорит ни слова о том, как озабочен. Не показывает, как горюет об окончательно сошедшей с ума жене.
О чем он на самом деле думает?
Возможно, чувствует облегчение, избавляясь от нее?
Скоро она услышала его ровное дыхание. Как может Лоран спать в такой момент? А может, прошло уже несколько долгих часов? Анна потеряла представление о времени.
Лежа щекой на груди мужа, Анна слушала, как бьется его сердце. Спокойно – как у любого нормального человека, который ничего не боится.
Она чувствует, как начинает действовать лекарство.
Внутри ее тела готов расцвести цветок сна…
Анне кажется, что кровать качается, покидает земную твердь. Она медленно плывет во тьме. Не стоит сопротивляться, бесполезно бороться с течением. Лучше отдаться на волю убегающей волны…
Анна еще теснее прижимается к Лорану и думает о блестящем от дождя платане под окном гостиной. На его пока, еще голых ветвях вот-вот появятся почки и листья. Грядет весна, которую она уже не увидит.