Черная линия, стр. 97
Хадиджа резко положила конец этому жаргону:
— Что конкретно его мучит?
Он улыбнулся, как будто этот вопрос попал в самую точку:
— Ничего. У него нет никакого психоза. Никакого неврологического расстройства. Можно сказать, что Марка мучит действительность.
— Действительность?
— Его психика плохо приспосабливается к подобным событиям. Я имею в виду, к проявлениям крайней жестокости.
— Понятно.
— Вот что с ним происходит, — пожал он плечами. —Сейчас процесс идет в обратном направлении. Все зашло слишком далеко. Нападение Реверди разрушило его психические барьеры, его систему защиты. Ему не удается удержать эту жестокость на расстоянии.
— Что конкретно это значит?
Он показал трубкой на свой висок:
— Жестокость вошла в его мозг. Она заполняет его целиком. Марк больше не может думать ни о чем другом. Некоторые животные видят инфракрасные лучи, но не видят обычный свет. А Марк больше не воспринимает повседневную жизнь. Простые ощущения. Его разум не в состоянии различать их. Он полностью пропитан, пронизан Реверди и его жестокостью.
Теперь в речи доктора слышался скорее итальянский акцент. Много лет назад Хадиджа писала какую-то статью об итальянской «антипсихиатрии». Шестидесятые годы. Школа Франко Базальи. Период, когда открылись двери всех лечебниц. Этот тип вполне вписывался в картину.
— Повторяю еще раз, — отрезал он, — психических заболеваний не существует. Существуют конфликты.
Я вас предупреждаю: если вы попытаетесь упечь его в психушку, я…
Черная линия
—Вы ничего не поняли. Марк нуждается в обычной жизни. Это единственное возможное лекарство. Завтра его выписывают.
Когда Марк вернулся домой, его ждала Хадиджа.
С его согласия она переехала к нему в квартиру. Накануне его возвращения она всю ночь мыла, терла, убирала. И обнаружила кладовку, что-то вроде маленькой комнатки под полом, где Марк хранил свои специальные книги и свои досье. Не в силах устоять, она погрузилась в изучение этих архивов. Ей казалось, что она проникает в мозг Марка. Десятилетия убийств, насилий, пролитой невинной крови. Свидетельства, биографии, психологические исследования — все было аккуратно рассортировано, описано, размечено. Классификация жестокости.
Но самое главное, она нашла досье на Реверди. Она прочла письма, вырезки из газет, она увидела фотографии. Только сейчас она в полной мере осознала, с каким мастерством была расставлена ловушка. Да, это уже был не просто журналистский азарт. Марк, в полном смысле слова, перевоплотился в персонажа им же самим придуманной пьесы.
Она долго всматривалась в рукописные черновики писем Элизабет и говорила себе, что да, совершенно точно, этот парень ненормальный. Извращенец. Псих. Но она по-прежнему находила для него смягчающие обстоятельства. Она до самого утра искала папку «Софи», но так ничего и не нашла. Ни одной фотографии, ни одной строчки о смерти «женщины его жизни». В пять утра она закрыла дверь кладовой решительно, как переворачивают страницу.
Когда Марк переступил порог квартиры, все было готово. Все безупречно. Он улыбнулся, поблагодарил ее и сварил себе кофе с помощью хромированной машины, которую она побоялась трогать. Потом он уселся перед окном, выходящим в мощеный дворик, с чашкой в руке и замолчал.
Она поняла, что больше он ничего не скажет.
Так установились правила.
Они выработали свой ритм. Молчаливое сосуществование, основанное на взаимном сочувствии. Выздоровление, протекавшее в плодотворных повседневных занятиях. Марк проводил целые дни за компьютером. Он не писал: он гулял по Интернету. Он читал газеты, сообщения агентств печати. Не говоря ни слова, проводил часы в поисках малейших подробностей, любых новостей, связанных с Реверди.
В редких случаях он произносил более двух фраз подряд, да и то по телефону, с адвокатом. Юрист сумел избавить его от расследования по поводу «препятствования правосудию и сокрытия доказательств» на основании многочисленных жалоб из министерства юстиции Малайзии. Куала-Лумпур даже требовал его экстрадиции.
Теперь адвокат надеялся достичь подобных результатов и во Франции, убедив следователя, что, если Марк Дюпейра и совершил какие-то ошибки, то он уже дорого заплатил за них. Хадиджа понимала, что дела идут неплохо, хотя Марк и нес косвенную ответственность за убийства Алена Ван Ема и Венсана Темпани.
Что до нее, она устроила себе рабочее место в другом конце студии и поставила там свой компьютер. Она провела новую телефонную линию, специально для подключения к Интернету, и там искала отрывки из книг, цитаты из философских трактатов, переписывалась со специалистами по своей тематике. Большую часть времени она посвящала работе над диссертацией, но, набирая страницу за страницей, иногда забывала сохранить текст, — зато это позволяло ей убивать время.
Марк искал.
Хадиджа писала.
Стук двух компьютерных клавиатур оглашал студию.
Как будто два скелета стучали костями в бешеной пляске смерти.
А поиски в Марне продолжались.
Безрезультатно.
А вовне происходили какие-то явления, какие-то важные сдвиги. Изменения, имевшие к ним непосредственное отношение, но оставлявшие их совершенно безразличными.
«Черная кровь» по-прежнему лидировала в списке продаж, и «недавние события» способствовали этому. По словам Ренаты Санти, издательницы Марка, тиражи вот-вот должны были перевалить за триста тысяч — «катаклизм!» — вопил ее голосом автоответчик. Марк не реагировал: он отказывался от интервью, от раздачи автографов, от общения с кем бы то ни было.
Хадиджа со своей стороны оставалась этой зимой, безусловно, одной из самых востребованных манекенщиц. Многие кутюрье приглашали ее в свои дефиле, а предложения о фотосессиях шли со всех концов света. Она велела своему новому агенту, с которым изредка общалась по телефону, соглашаться только на съемки в Париже. Она и слышать не хотела о том, чтобы уехать из Франции и оставить Марка.
Он — автор бестселлера, богатый, обласканный критиками.
Она — супермодель, чья колоритная внешность заморской принцессы соответствовала тенденциям моды.
Две звезды, две заблудшие души, забившиеся в небольшую квартирку-студию Девятого округа.
После пережитого кошмара они яснее осознавали, насколько лживы ценности окружающего их мира. Успех, удача, комфорт — разве все это имело хоть какой-то смысл?
Марк искал.
Хадиджа писала.
А поиски в Марне продолжались.
Безрезультатно.
88
В тот вечер Хадиджа вернулась в девять часов.
Дело было в субботу. Она провела целый день на фотосессии для японского журнала. Она чувствовала усталость и непреходящее изумление от своего успеха. Сегодня фотограф специально направил свет на следы от швов и прошептал ей, перегнувшись через аппарат: «Шрамы потрясающие! Можно подумать, ритуальные надрезы».
При этих словах она расплакалась. Эта глупость сразу напомнила ей Венсана: только он мог бы вдохновенно произнести подобную чушь. И самое главное, произнести ее так, чтобы это не было обидно. Хадиджа постоянно ощущала, как ей не хватает его. С каждым часом, с каждым днем ее горе только усиливалось.
Она открыла дверь в жутком настроении. Как долго еще она сможет выносить такое гротескное существование? Чтобы найти какое-то извинение, она повторила себе, что речь идет о персональной терапии. Соглашаясь на съемки, выставляя напоказ свои шрамы, она залечивала свои внутренние раны. Отметины вокруг ее рта — это Реверди в своем комбинезоне, это надвигающееся хромированное удушье, это глаза Венсана, катящиеся по одеялу…
Да: она снималась, чтобы справиться со своими травмами. Ради себя самой, но и ради других. Ради Венсана. Ради почтового служащего. Ради всех девушек, убитых этим мерзавцем в Юго-Восточной Азии.
Он мертв, а она жива.
Он лежит на дне реки, а она поднялась на самый верх.
Но все это оставалось лишь вывеской. Таким способом она пыталась преодолеть ужас, затаившийся где-то внутри, в глубинах ее сознания, победить смутную уверенность в том, что Жак Реверди не умер. Он где-то бродил. Раненый. Разъяренный, Полный решимости. Если он еще существовал на этой земле, он мог увидеть новые фотографии Хадиджи. Живой. Несломленной.