Зеркало грядущего, стр. 31

Ровно через год его демон-покровитель, как видно, вспомнил о нем, поскольку примчался гонец из Бельверуса с подписанным указом короля – барон Торский назначался главой посольства в Аквилонию. Амальрик воскурил жертву Митре, считая, что сам Бог Солнечной Справедливости помогает ему в задуманном. Но удача не была последней, через пару лун он познакомился на каком-то приеме со смуглым надменным коротышкой, который называл себя принцем Тараском, был в родстве с царствующей фамилией и страстно мечтал о короне Немедии, хотя между ним и ей стояли не только Нимед, но и три его сына. Опальный принц строил далеко идущие планы, и Амальрик рассудил, что Митра послал ему неплохого помощника для достижения его собственных целей.

План Амальрика был прост и, как ему казалось, безотказен. Между Вилером и Нимедом был подписан пакт о взаимном ненападении и вечной дружбе. Прозорливый король не зря заигрывал с могущественным западным соседом, понимая, что его собственное благополучие во многом зависит от Аквилонии, ибо пока Вилер правит в Тарантии, он сам сможет наслаждаться негой и покоем, не помышляя об усилении армии и изменении границ, – войны не будет. Но барону Торскому позарез нужна была война: это позволило бы нанести серьезный удар по правлению Нимеда, который поостережется дать должный отпор завоевателям, и, пользуясь поддержкой воинственной немедийской знати, посадить марионетку Тараска на Трон Дракона, где он пробудет ровно столько, сколько нужно Амальрику, а когда он станет ненужным… В конце концов Бельверус будет иметь настоящего владыку – Амальрика Торского.

А пока… Пока он вынужден прятаться под личиной недалекого, жизнерадостного Посланника дружественной державы.

Но только пока… Пока жив король Вилер…

ОБРАЗ МАСКИ

Выехав за околицу деревеньки, совершенно обезлюдевшей в часы полуденного зноя – лишь далекая песня жнецов в поле, да шум крыльев ветряной мельницы нарушали тишину этого царства мертвых – барон Торский направил лошадь к лесу. Несколько шагов, лениво потявкивая, за ним протрусила шелудивая собачонка, но и она вскоре отстала. Больше же никто не попался ему на пути.

Не спеша он подъехал к лесной опушке и чуть осадил свою гнедую, смакуя живительную тень, которая даровала блаженство его разогретому, напитанному теплом телу. Взмыленная кобыла строптиво косила глазом и мотала головой, требуя отдыха, но немедиец, постояв немного, сурово пришпорил ее, заставляя свернуть на лесную тропинку.

Здесь, под сенью вековых дубов и грабов, царил полумрак. Земля была влажной, и копыта коня негромко чавкали по грязи, баламутя ровную поверхность мелких луж, синих от утонувшего в них неба. Казалось, лес живет собственной жизнью, и суровая сушь, царившая вокруг, опасалась вторгнуться в зеленые дубравы, еще не успевшие покрыться разноцветным осенним убранством. Амальрик был рад возможности насладиться прохладой, – путь по выжженной солнцем равнине утомил его, и он с грустью вспоминал вчерашнюю недолгую грозу, которая спутала ночное веселье. «Жаль, что Митра не даровал хотя бы немного влаги этим несчастным землям, – подумалось ему, – Как было бы хорошо скакать по дороге, когда извечная пыль прибита крупными дождевыми каплями, а в воздухе чувствуется свежесть, словно ты приближаешься к морю». Посланник вспомнил жалобы одышливого Нумедидеса, всегда страдающего от жары, и расхохотался, спугнув раскатами смеха желтую иволгу, которая до того, вцепившись коготками в хрупкую ветку, недоуменно вертела головой, разглядывая диковинное существо, передвигающееся по заповедной тропке.

Чуть дальше дорожка стала совсем незаметной, и Амальрик, спешившись, повел лошадь в поводу, опасаясь, что сидя в седле может сбиться с пути. Пот, что градом катил по телу на солнцепеке, постепенно высыхал, и немедийца начал пробирать озноб. В этих сумрачных даже в яркий погожий день засеках ему всегда делалось не по себе, и он начинал тосковать о просторах, залитых солнечным золотом, не переставая дивиться переменчивости человеческой натуры, совсем недавно мечтавшей о сени еловых лап как о недоступном благе, стремясь укрыться под тенистым пологом от нестерпимого зноя.

Наконец путь окончился у небольшого лесного озерца, щедро усыпанного крупными белыми кувшинками, где посланник напоил лошадь и стреножил ее, предоставляя ей возможность попастись. Гнедая кобыла не заставила себя ждать и тут же принялась щипать траву, потеряв всякий интерес к окружающему. Амальрик снял тяжелые седельные сумки, аккуратно положил их на землю, сам уселся рядом, опершись спиной о ствол дуба. Достав флягу, он отпил немного воды и расслабился, блаженно прикрыв глаза, не переставая, впрочем, прислушиваться, в ожидании. Должно быть, Марна уже знает о его приезде и скоро выйдет к нему.

И точно, прошло совсем немного времени, как слева от отдыхающего посланника раздался едва слышный шорох, который бы любой, менее тренированный, чем у немедийского воина, слух не отличил бы от тысячи крохотных шумов, составляющих лесную тишину: шелеста листвы, цоканья белок, стрекотанья кузнечиков, криков перепелов, редких всплесков от какой-то водоплавающей живности, шуршанья озорных белок по сосновым стволам. Но этот звук был ни чем иным, как осторожными шагами, приближающимися к Амальрику.

Барон неслышно положил руку на маленькие булавы, похожие на лекарские пестики для растирания снадобий, которые висели на его поясе. Он знал, что и четверти мгновения будет довольно, чтобы метнуть их в невидимого врага и мгновенно оборвать нить его жизни. Этим оружием дикие племена загадочной страны Дарфар убивали на скаку быстроногих газелей, мчащихся со скоростью ветра.

Немедиец знал и то, что кроме ведьмы прийти сюда некому – окрестные жители за несколько лиг обходили владения чародейки, не забывая осенять себя знаками, отвращающими демонов; но все же вздохнул с облегчением, когда увидел среди деревьев неспешно приближающуюся фигуру, и, встав, поклонился низко, как мало кому кланялся и при дворе короля.

– Рад видеть тебя, госпожа Марна.

Та коротко кивнула в ответ, не удостоив его ни единым словом.

Осанистая высокая фигура колдуньи выделялась багровым пятном на фоне зеленой хвои. Она была одета в просторную рубаху из льняного полотна, окрашенную соком корня марены в цвет запекшейся крови, богато украшенную вышивкой, в которой преобладали черные и темно-синие тона, с вкраплениями желтого и травяного. Рубаха была заправлена в длинные просторные шаровары, которые тоже были окрашены, но уже не мареной, а отваром ягод волчьего лыка и плавунца, и оттого являли собой дикую смесь серо-зеленого и охристого. Низкая, сильная талия была перехвачена широким малиновым кушаком с медными бляшками, позументом и шерстяными кистями на концах. Крепкие ноги, обернутые черными онучами, перекрещивались оборами, что подчеркивало их еще сохранившуюся стройность. Поверх рубахи был надет короткий суконный жилет с высоким стоячим воротником, тоже красно-бурый, на котором маленькими светлыми бусинками, именуемыми в гирканских странах бисером, был вышит затейливый орнамент, состоящий из мелких ромбов, перемежающихся косыми крестами.

Ведьма не носила украшений, лишь на ее плечи был накинут широкий холщовый пояс с таким же, как и на жилете, рисунком, да трапецевидная нагрудная застежка с непонятными символами закалывала ворот жилета.

Ничего похожего на ее наряд Амальрик не видел за время всех своих многочисленных странствий, хотя чем-то ее причудливое одеяние напоминало облачение магов загадочных обитателей Карпашских гор. От ее убранства веяло чем-то варварским, диким и необузданным, оно приковывало внимание и уже не отпускало, насмехаясь каждой складкой и швом над убожеством хайборийских покроев, ибо самый вычурный костюм любого щеголеватого вельможи от Аргоса до Коринфии показался бы блеклым и скучным рядом с первозданной красотой этого многоцветного разузоренного платья.

Но на этом странности облика Марны не исчерпывались. Когда случайный прохожий, которому бы не посчастливилось встретить ее на пути, отвел бы глаза от сложного орнамента и перевел взор на ее лицо, то кровь застыла бы в его жилах и он отшатнулся бы, не в силах скрыть отвращение.