Время жалящих стрел, стр. 101
Все ее намеки насчет высших сил, что придут им на помощь в решающий момент, дабы низвергнуть узурпатора – так она называла Нумедидеса – и возвести на престол истинного короля, то есть ее сына, лишь раздосадовали его.
Во-первых, заявил он ей, он старый вояка и скорее проглотит собственный меч, чем согласится полагаться в бою на некие высшие силы, являющиеся, скорее всего, – хотя этого, разумеется, он ей уже говорить не стал, – плодом воображения впавшей в отчаяние женщины.
Даже безумная, она по-прежнему была его Мелани, и он готов был на все ради нее. И все же с самоубийством, по мнению графа, вполне можно было подождать. Здравый смысл и опыт воина – все восставало в нем против столь нелепого плана.
Но когда он попытался объяснить это Марне, она взвилась почище бешеной кобылицы, впервые отведавшей хлыста. Какими проклятиями она осыпала его… В чем только не упрекала…
И он сдался.
Сдался, как сдавался всегда, когда имел дело с этой невероятной женщиной.
Хорошо, он тайно приведет вооруженных солдат в зал совета. И они встанут наготове у двери, через которую введут осужденного. И нападут на охранников Валерия. И будут – как последние болваны, едва не добавил он, – ждать, пока некие высшие силы не расправятся с Нумедидесом.
Хорошо. Все будет так, как ты хочешь, Мелани…
Но позже, когда она ушла, он задал себе вопрос, который не осмелился задать ей: а что будет, если высшие силы не придут к ним на помощь? Или потерпят поражение? Или случится что-то непредвиденное, что могло произойти в любом бою?
Что тогда, Мелани?!
Нет, он боялся не за себя. В конце концов, он немало пожил на свете, и хоть многого не успел, но готов был принять смерть, как подобает солдату. Тем более, что жизнь отняла у него почти все, ради чего стоило бы бороться. Вот и Вилер ушел, один из последних свидетелей беззаботных юношеских забав и безвозвратно ушедшего счастья…
Мало что оставалось у графа Пуантенского на земле.
Однако одна святыня все же была: его родина. Его Пуантен, за который было пролито столько крови, и своей, и чужой. Пуантен, такой дорогой ценой приведенный к миру.
Его Пуантен.
И вставая на путь государственной измены – ибо, каково бы ни было его личное отношение к Нумедидесу, это можно было назвать только так, – прежде всего он рисковал будущим графства. А при мысли о том, какие кары могут обрушиться на его многострадальную родину, если план их провалится и пуантенский сюзерен будет уличен в предательстве, у него темнело в глазах и липкий страх собирался внизу живота.
Он по-прежнему любил Мелани – точнее, память о ней, ибо Марну, нынешнее ее воплощение, любить было невозможно, – любил их сына, плод тайной страсти… но никто из них не стоил крови тысяч невинных пуантенцев. И как ни безгранична была его любовь, он не мог позволить, чтобы другие платили за нее столь высокую цену.
Должно быть, с печальной улыбкой сказал себе граф, это и есть отличительная черта старости. Узда долга, что надежно удерживает страсти в повиновении. И острая саднящая боль там, где узда эта натирает душу…
И все же он ослушался Марну. Он составил новый план.
План, в котором основной упор был на неожиданность. И на то, что ни один из новых наемников, взятых Нумедидесом на службу взамен распущенных Черных Драконов, не знал графа Пуантенского в лицо, ибо последние несколько недель тот провел в постели, на грани между жизнью и смертью, никому не показываясь на глаза.
Так что, даже если кто-то из наемников уцелеет, они запомнят лишь какого-то старика, выскочившего им навстречу, – в котором, если Митра смилостивится над ними, никто не признает Троцеро. А там уж вся челядь и домочадцы готовы будут поручиться, что хозяин не выходил за порог дома ни в этот день, ни в предыдущие.
Это было лучшее, что он сумел придумать за столь короткий срок. Оставалось лишь надеяться, что план его сработает. И что рука боевых товарищей графа не утратила былой твердости.
И лишь мысли о Мелани не давали ему покоя.
Как свое собственное – нет, в сотни раз острее, – ощущал он отчаяние, охватившее ее в тот миг, когда она убедилась, что сообщника ее нет в зале суда. Должно быть, она поносит его последними словами, проклинает за лживость и малодушие. Но не ее проклятия так волновали его. Он думал лишь об одном: как разрывается от боли сердце матери, уверенной, что единственный сын ее обречен!
Нет, неудивительно, что так нервничал старый воин перед атакой. Неудивительно, что все внутренности его точно скрутились узлом, и узел этот подступил к самому горлу. И все же, заслышав далеко впереди шаги и лязг оружия, он сумел взять себя в руки.
Еще немного – и он двинется им навстречу.
Аой.
ВРЕМЯ ОТЦОВСКОЙ ЛЮБВИ
Конвой, ведущий заключенных, сошел по узкой полутемной лестнице, готовый углубиться в коридор, что вел в зал королевского суда.
Странно, как мало света здесь было. Точно кто-то намеренно погасил добрую половину факелов… Валерий почувствовал, как, инстинктивно насторожившись, замедлили шаг стражники, как напряглись их спины и крепче сжались пальцы на рукоятях мечей.
И сам он поддался безотчетной тревоге.
Коридор впереди, насколько он мог видеть, был совершенно пустынен. В сотне шагов впереди было светлее – там, по обе стороны роковой двери, в которую скоро предстоит ему войти, унизительно согнувшись, насмешливо ярко полыхали факелы, создавая ореол янтарного сияния, и ему невольно вспомнились рассказы воинов, побывавших на волосок от гибели на поле боя, о том, как душа их, отделившись от тела, уносилась вперед по черному коридору, к свету, манившему впереди. Только им потом некая добрая сила указывала от ворот поворот, поскольку время их еще не пришло…
Валерий сомневался, что тот же Страж встретит его впереди сегодня.
Медленно, в полном безмолвии спустились они по лестнице. Только поскрипывали кожаные доспехи стражников, позвякивала цепь, сковывавшая запястья принца, да сопели натужно стражники, волочившие на себе бесчувственное тело жреца-убийцы.
Они спустились и двинулись по узкому темному коридору вперед, к свету.
Но не успели пройти и пяти шагов, как откуда-то из-под лестницы раздалось щелканье арбалетной тетивы.
Куцые стрелы, рассерженно прожужжав, вгрызлись в тела наемников.
Первому – в спину, второму – в горло.
– Измена! На помощь… – выкрикнул тот, что был сзади, но, сдавленно всхлипнув, тут же замолк – арбалетный болт пробил ему лобную кость.
Валерий успел лишь подумать отстраненно – точно происходящее вокруг, весь этот шум падающих тел, стоны и крики умирающих не касались его совершенно – что едва ли засада увенчалась бы успехом, если бы киммериец остался с ними, а не отправился вперед, в зал суда.
Еще по Хаурану Валерий помнил, что никакая неожиданность не могла смутить северянина, никакая засада – застать врасплох. Он не уступил бы противнику ни пяди…
Хотя против жалящих стрел даже варвар был бы бессилен.
Однако остальные были обычными солдатами. И один за другим падали, пронзенные смертоносным железом.
Все шестеро.
Их расстреляли быстро и бесшумно.
Последними погибли те, что тащили на себе Ораста, и бесчувственное тело жреца рухнуло рядом с бездыханными трупами. Каждого из них Валерий проводил взглядом – и понял наконец, что остался один на один с четырьмя незнакомцами, выступившими из тени.
Они не сводили с него глаз.
Принц ответил им вопрошающим взглядом. Хотя, по правде сказать, его больше всего интересовало, где они наловчились так быстро перезаряжать арбалеты.
Но так или иначе, эти люди стали его спасителями, и, хвала Митре, удача оказалась на их стороне.
Но кто они?
Знакомый голос за спиной заставил его обернуться рывком, и он с трудом удержался от изумленного возгласа.
– Валерий, мальчик мой! Как я рад видеть тебя живым и здоровым!
И шестерым пришлось погибнуть ради этого, едва не ответил он… но вовремя опомнился.