Стеклянная мадонна, стр. 28

КНИГА ТРЕТЬЯ

1866. Наследство

1

Шел 1866 год. С начала 40-х годов, когда появились железные дороги, север Англии стал процветать; деревни вроде Джарроу превратились благодаря металлургическим предприятиям в города. Миддлсброу, лежавший в нескольких милях и представлявший собой в 1830 году крохотный поселок, не насчитывавший и сотни жителей, уже к 1853 году вырос в бойкий порт с двадцатью тысячами обитателей. Новые люди стали прославлять свои родные места. Таким был Генри Болкоу из Миддлсброу, немец по рождению, Стивенсон из Ньюкасла, Лемансы из Шеффилда, не говоря уже о Джоне Брауне, начинавшем на фабрике ножевых изделий подмастерьем и превратившемся во владельца крупного металлургического завода. Фамилии «Викар», «Армстронг», «Рамсден» означали «сталь», от них зависели многие тысячи людей. Эти фамилии были начертаны на камне у основания статуй и бюстов, какими растущие города благодарили своих благодетелей, воздвигавших огромные муниципальные здания, строивших общественные бани и библиотеки.

Север Англии представлял собой в то время империю – империю угольных шахт, металлургических заводов и железных дорог. Находилось место и для стекольных заводов. Многие в будущем выдающиеся люди поднялись в те времена из грязи и выстроили для своих семейств дворцы. Многие, не роскошествуя, жили тем не менее неплохо, располагая деньгами. Существовало и потомственное дворянство, сохранившее пышный образ жизни.

И вот майским днем 1866 года вся империя Севера, пошатнувшись, рухнула, как от землетрясения. Толчки ощутили все, независимо от благосостояния.

Лондонский Сити охватила паника. Разорялись банки, останавливались железные дороги; металлургическим компаниям приходилось сливаться, чтобы выжить; семейные предприятия, вызывавшие всеобщую зависть, либо объявляли себя банкротами, либо присоединялись к более удачливым компаниям, пережившим катаклизм.

В катастрофе обвиняли многих, но больше других была виновата компания «Оваренд энд Гарни», которая в то время финансировала львиную долю индустрии Севера и вдруг оказалась на мели; пламя паники переметнулось с лондонских банков на Север.

Катастрофа оказалась для Эдмунда Легренджа удобным предлогом: он удачно списал крах стекольного завода на общую разруху, хотя каждый работник этого завода и владельцы всех стекольных заводов от Шилдса до Бирмингема знали, что его фирма давно дышала на ладан.

Эдмунду Легренджу шел сорок восьмой год. До сорока лет ему еще удавалось поддерживать прежний ритм жизни, но за последние годы он изрядно утомился от излишеств и выглядел теперь как неразборчивый любитель разнообразных удовольствий в этом возрасте. У него выросло брюшко, шея стала толстой, лицо багровым. Однако многим он казался прежним; Он по-прежнему молодцевато держался в седле, пил еще больше, чем раньше, чревоугодничал, безудержно предавался азартным играм и оставался верен главному своему пристрастию – разврату.

Однако все это было теперь только видимостью, щитом, за которым он укрывался, потерпев за последние годы множество личных неудач. Самая удручающая из них случилась год назад и касалась настоящей матери его дочери.

При всех своих недостатках Легрендж не был жаден и щедро одаривал тех, кто пользовался его любовью или просто симпатией. Для него не имело значения, что подарки приобретались на деньги, которые он выжимал из своей жены, а это с годами превращалось во все более трудную задачу. Не брезговал он и растратой денег, взятых взаймы, поскольку занимал деньги так же неутомимо, как иные их зарабатывали. Больше всего он задолжал своему приятелю Бостону. Именно этот человек нанес сокрушительный удар по его гордыне, переманив его любовницу.

Джесси Коннолли было всего 15 лет, когда ею, тогда девственницей, впервые овладел Легрендж. Ее неиспорченность пришлась ему по нраву, так как была большой редкостью в квартале, где она обреталась. Он сильно привязался к ней; вдобавок к привлекательной внешности она обладала незаурядной живостью и веселостью, а также неутомимо трудилась, чтобы сделать приятное мужчине. Поставив ей условие, что она не станет принимать никого, кроме него, он снял ей комнаты на Крейн-стрит. Вскоре молодой содержанке пришла идея завести собственное дело. Он одобрил замысел и, не испытывая в ту пору затруднений со средствами, купил ей дом, в котором она устроила бордель. Он готов был поклясться, что Джесси на протяжении многих лет хранила ему верность. Одна из причин этого заключалась, по его мнению, в том, что благодаря ему она могла не иметь дела с клиентами низкого пошиба, достававшимися ее подопечным.

Оставленная за ним квартира на верхнем этаже борделя, в которую вела отдельная лестница, на долгие годы превратилась для него в убежище. Он давно уже не испытывал к Джесси нежных чувств, но она была с ним по-прежнему добра и внимательна и иногда по старой памяти баловала его.

Как-то вечером, сильно подвыпив, он привел на эту квартиру Бостона. Он поступил так по беспечности и уже на следующий день крепко пожалел об этом, однако ему ни разу не пришло в голову усомниться в любовнице, пока однажды он не очутился в ее заведении в неурочное время. Он посещал ее по графику и накануне уже побывал в доме. На сей раз он удивился, увидев на улице карету Бостона. Проехав мимо, он стал ждать. Через некоторое время из красной двери вышел Бостон.

Его одновременно охватили безудержная ярость и уныние. Бостон наверняка посмеивался над ним, а он не имел возможности призвать его к порядку, так как был его безнадежным должником. Существовала и более веская причина, по которой Бостон мог оставаться безнаказанным: Легрендж рассчитывал отдать ему в жены свою дочь. Только этот брак смог бы погасить всю его задолженность и обеспечить надежное будущее, так как Бостон получал доходы от всех до единого выгодных предприятий графства. Браку ничто не препятствовало, кроме разве что Розины. Сам Бостон весь последний год был очень внимателен к Аннабелле, из чего следовало, что его не придется силой тащить под венец. Что касается Аннабеллы, то она не ослушается отца. Единственной преградой оставалась Розина. С другой стороны, у нее не было серьезных рычагов, чтобы ему помешать.

Настоящая катастрофа Севера в некотором смысле стала поворотным моментом в жизни Розины. Закрытие семейного дела воспринималось как хирургическая операция, откладывавшаяся не один год. Само же закрытие при всей его болезненности несло и облегчение.

Деньги, полученные ею по наследству в возрасте тридцати лет, были истрачены за четыре года, после чего она регулярно просила в долг у матери, что с каждым разом становилось все труднее делать. В конце концов этот источник тоже был исчерпан.

Они больше не могли содержать Холл и все службы. Это не слишком ее беспокоило, так как ей вполне хватило бы места в коттедже матери, к тому же благодаря переезду ей не пришлось бы больше выслушивать оскорбления, подвергаться унижениям и притворяться, как того требовала общественная мораль.

Ее совершенно не занимало, где станет жить ее муж, единственной тревогой оставалось будущее дочери. Однако и эта проблема вскоре должна была найти решение: через два дня ожидалось возвращение из Лондона Стивена. Розина полагала, что он сделает Аннабелле предложение.

Уже несколько лет подряд он был с ней нежен и внимателен. Плохое отношение Легренджа не позволяло ему бывать у них, но в последние два года он повадился наезжать в Дарэм всякий раз, отлучаясь из университета домой. В прошлом году, когда они провели в Лондоне два месяца, он регулярно навещал Аннабеллу и был ее неизменным кавалером в отсутствие отца.

Стивен превратился в красавца мужчину и пользовался успехом у дам, но Розина всегда знала, кому принадлежит его сердце. Два дня назад она получила от него письмо, одна строка которого особенно согрела ей душу: «Я приеду домой ко дню рождения Аннабеллы. Пожалуйста, привезите ее в Уэйрбэнк, так как мне есть что сказать ей и вам, дорогая тетушка. Вы всю мою жизнь были так ко мне добры, что я хочу, чтобы вы разделили мое счастье…»