«Б» – значит безнаказанность, стр. 38

– Не знаю, что и подумать, – пробормотала Люпэ. – Она все время заказывала билеты у нас, а этот, похоже, приобретен в аэропорту. – Она повернула билет лицевой стороной ко мне, напомнив мне в этот момент учительницу начальных классов, которая умудряется показывать детям картинки из иллюстрированной книжки, не прерывая при этом чтения. – Эти цифры указывают на то, что билет выдан, авиакомпанией и оплачен по кредитной карточке.

– По какой карточке?

– "Америкен экспресс". Она всегда ею пользовалась во время поездок. Но вот что странно. Билеты забронированы на... минуточку. Сейчас проверю. – Люпэ стала набирать на компьютере какие-то цифры – ее пальцы буквально летали по клавиатуре. По экрану со скоростью трассирующих пуль побежали зеленые строчки. Люпэ нахмурилась. – Ну да. Она должна была лететь из Лос-Анджелеса... первым классом... третьего февраля. Обратный забронирован на третье августа. Билеты оплачены.

– Насколько мне известно, она улетела неожиданно, – сказала я. – Если это выходные, то билеты можно купить только в авиакомпании, так?

– Совершенно верно, но она же не могла просто забыть о тех билетах, которые уже оплатила. Подождите, я проверю, забрала она их или нет. Может, она их поменяла.

Люпэ встала, подошла к металлическому шкафу у дальней стены и принялась рыться в папках. Наконец достала одну из них и протянула мне. Это была фирменная папка агентства, на которой – набранное аккуратными печатными буквами – значилось имя Элейн Болдт. Внутри лежали авиабилеты и указатель маршрута.

– Здесь билетов на тысячу долларов, – посетовала Люпэ. – Во всяком случае, добравшись до Бока-Рейтона, она могла бы связаться с нами.

– Не уверена, что она добралась, – пробормотала я, похолодев, и с минуту сидела, тупо глядя на неиспользованные авиабилеты. Потом вытащила из сумочки конверт "Транс уорлд эрлайнз", который прислала мне Джулия Окснер. Сзади скрепками были прикреплены четыре корешка от багажных талонов. Люпэ пристально наблюдала за мной.

Я вспомнила свою собственную поездку в Майами: вот я прилетела – это было утром в 4.45, – вот прошла мимо застекленных кабинок, в которых свален невостребованный багаж.

– Вы не могли бы связаться с аэропортом Майами? – спросила я. – Я хотела бы заявить о пропаже багажа. Посмотрим, может, что и выйдет.

– Вы потеряли багаж?

– Да. Четыре места. Красные кожаные сумки с серыми матерчатыми ремнями. Твердые стенки. Разного размера. Думаю, одна сумка через плечо. Вот корешки. – Я бросила на стол конверт "ТУЭ", и она выписала номера.

Я протянула ей свою карточку, и она сказала, что свяжется со мной, как только что-нибудь выяснит.

– Еще один вопрос, – сказала я. – Это был прямой рейс?

Люпэ взглянула на копию билета и покачала головой:

– Ночной. С пересадкой в Сент-Луисе.

– Спасибо.

Зайдя в офис, я увидела, что лампочка индикатора на автоответчике мигает, и нажала кнопку воспроизведения.

Это был Майк, мой приятель-панк.

– Алло, Кинси? А, черт, автоответчик. Ну все равно. Позвоню позже, хорошо? Ах да! Это Майк, хотел с вами кое о чем потолковать, но сейчас у меня урок начинается. Попозже перезвоню. Пока.

Таймер показывал, что звонили в 7.42. Может, он позвонит в поддень. Жаль, что Майк не оставил свой номер.

Я позвонила Джоуна и сообщила ему о том, что узнала в "Санта-Тереза трэвел" – а именно, что Элейн летела ночным рейсом с пересадкой в Сент-Луисе.

– Ты не можешь отправить ее описание в тамошнюю полицию? – спросила я.

– Конечно, могу. Думаешь, она именно там?

– Надеюсь.

Мне хотелось поболтать с ним, но ничего не получилось. Раздался отрывистый стук, и дверь распахнулась. Передо мной стояла Беверли Дэнзигер. Глаза ее метали громы и молнии. Я сказала Джоуна, что перезвоню, и повесила трубку.

18

– Проклятая стерва! – Беверли с треском захлопнула за собой дверь.

Не очень люблю, когда ко мне обращаются подобным образом; я тотчас почувствовала, что щеки у меня пылают, а настроение портится. Мелькнула мысль: уж не собирается ли она схватиться со мной врукопашную? Я улыбнулась как ни в чем не бывало – просто чтобы показать, что нисколько не напугана ее выходкой.

– Что случилось, Беверли? – нарочито развязным тоном осведомилась я и подумала, что лучше бы иметь что-нибудь под рукой на тот случай, если она вдруг бросится на меня. Но на глаза попались лишь тупой карандаш да катушка скотча.

Беверли стояла подбоченившись и смотрела с вызовом:

– Какого черта вам понадобилось связываться с Обри? Как вы посмели! Как вы посмели, чтоб вам?..

– Я не связывалась с Обри. Он сам связался со мной.

– Это я наняла вас. Я! Вы не имели никакого права встречаться с ним и за моей спиной обсуждать мои дела! Знаете, что я сделаю? Я подам на вас в суд!

Я не боялась, что она подаст на меня в суд. Я боялась, что она выхватит из сумочки ножницы и нарежет из меня кусочков для лоскутного одеяла.

Нависнув над столом, Беверли возмущенно трясла перед моим носом пальцем. В этот момент она напоминала персонаж комиксов, который, пыхтя от злости, выдувает из себя грозные реплики, и они слетают с его уст, точно воздушные шары. Жуткое зрелище: багровые щеки, подбородок по-бульдожьи выпячен, в уголках рта пузырится слюна. Она глубоко дышала, отчего грудь ее вздымалась, как кузнечные мехи. Вдруг губы у нее дрогнули, на глаза навернулись слезы, она всхлипнула, выронила сумочку и закрыла ладонями лицо. Я отказывалась что-либо понимать. Может, передо мной была сумасшедшая?

– Сядьте, – предложила я. – Покурите, успокойтесь. Расскажите, в чем дело.

Взгляд мой упал на пепельницу с предательскими остатками искромсанной сигареты Обри Дэнзигера. Украдкой взяв пепельницу, я выбросила содержимое в мусорную корзину. Беверли буквально рухнула в кресло – теперь в ее глазах вместо гнева была какая-то глубокая безысходная скорбь. Стыдно признаться, но меня это нисколько не растрогало. Должно быть, я просто бессердечная дрянь.

Пока Беверли рыдала, я приготовила кофе. Дверь приоткрылась, в комнату заглянула Вера Липтон. Наверное, услышала шум и решила проверить, все ли в порядке. Я только пожала плечами – мол, сама видишь, – и она исчезла. Беверли порылась в сумочке, достала оттуда бумажную салфетку и приложила к глазам, чтобы промокнуть остатки слез. Ее фарфоровое личико выглядело довольно помятым, блестящие черные волосы потускнели и безжизненно обвисли. Словом, на нее было жалко смотреть – она напоминала застигнутую дождем кошку.

– Простите, – промямлила она. – Я не должна была... Это все он. Он доводит меня. Из-за него я теряю рассудок. Вы не представляете себе, что это за сукин сын. Ненавижу...

– Полно, Беверли. Хотите кофе?

Она кивнула. Затем достала из сумочки косметичку, посмотрелась в зеркальце и салфеткой стерла потекшую тушь. Убрала косметичку и высморкалась, сделав это совершенно беззвучно. Снова открыла сумочку, извлекла сигареты и спички. Пальцы у нее дрожали, но – удивительное дело! – стоило ей закурить, и все ее напряжение как рукой сняло. Она глубоко затянулась, как будто вдыхая наркоз перед операцией. Я даже пожалела, что не способна испытать таких же ощущений от курения. Всякий раз, когда я пыталась сделать хотя бы одну затяжку, во рту появлялся тошнотворный привкус – не то горелого дерева, не то тухлого яйца, – и мне начинало казаться, что и от меня пахнет такой же мерзостью. В комнате, словно туман, повисло облачко дыма.

Беверли сокрушенно покачала головой:

– Вы понятия не имеете, что мне приходится терпеть.

– Послушайте, – заикнулась я. – Давайте поставим точки над i...

– Я знаю, вы здесь ни при чем. Вы не виноваты. – Глаза ее вновь увлажнились слезами. – Думаю, мне следовало давно к этому привыкнуть.

– Привыкнуть к чему?

Она судорожно скомкала салфетку.

– Он... он... когда встречается с кем-нибудь, всем говорит... что я пью. – Слова давались Беверли с трудом, словно ее душили спазмы, она едва сдерживала рыдания, которые комком застревали в горле. – Иногда во всеуслышание заявляет, что я нимфоманка, или говорит, что меня подвергают шоковой терапии. Все, что придет в голову. Чтобы сделать мне как можно больнее.