Рыцарь темного солнца, стр. 68
Глава 16,
в которой происходит решительное объяснение, которое, однако, ничего не решает
Мадленка явилась на вечернюю мессу в числе прочих придворных и оставалась на ней до конца, невзирая не перешептывания знатных дам и их неодобрительные гримасы.
Ей все-таки удалось уговорить родителей вернуться в Каменки. Она обещала выехать за ними вслед сразу же после похорон Франтишека, которые, как уже понял проницательный читатель, были только предлогом, чтобы задержаться и посмотреть, что произойдет с синеглазым. Мать дала ей понять, что может на всякий случай остаться, но Мадленка твердо отказалась от ее помощи. Пан Соболевский оставил Мадленке двух слуг и горничную, а сам тот же час отбыл с родными восвояси, ни с кем не прощаясь. Дочь Беата должна была на днях родить, а пан Соболевский мечтал о внуке, которому, за отсутствием сыновей, собрался оставить имение и земли. Сия проблема волновала его больше всего, и так как Мадленка заверила батюшку, что ей уже ничто не грозит, он поддался на уговоры и с легкой душой двинулся в обратный путь, не подозревая, что одновременно выбывает и из нашего повествования. Прощайте, пан Соболевский! Вы были занудой, вы всю жизнь находились под каблуком у жены, но мы, ей-богу, не держим на вас зла. Счастливого пути!
После мессы к Мадленке подошел князь Август и спокойно уведомил ее о том, что собирается убить крестоносца в честном поединке, ибо отпустить пленника, натворившего столько зла, совесть не велит, а казнить того, кто сдался добровольно, и того накладней. Мадленка, узнав, что синеглазого Боэмунда не пытали, не оскорбляли и что из него ничего не смогли вытянуть, воспрянула духом. Она заверила Августа, что не сомневается в его победе, и немедленно отправилась искать Дезидерия с требованием, чтобы тот сделал все, что угодно, но провел ее к пленнику. Дезидерий отнекивался, божился, что подобное невозможно, но после того, как Мадленка напомнила ему, как он заставил ее таскать вещи за благородными шляхтичами, когда она изображала Михала Краковского, сдался и объявил, что посмотрит, что можно сделать.
И все уладилось. Стражи, знакомые Дезидерию люди, оказались неравнодушны к звонкой монете. Мадленку пропустили, хотя и предупредили, что у нее есть время только до следующего удара часов.
С бьющимся сердцем Мадленка толкнула дверь и вошла. Покои освещались одной лампадой, которая едва теплилась и отбрасывала на стены и потолок фантастические тени. Девушка огляделась в поисках пленника и обнаружила, что тот спит…
Рыцарь ровно дышал, вытянувшись поверх одеяла на спине и закинув одну руку выше головы. Мадленка ощутила легкий укол – не разочарования, нет, но чего-то такого же, терпкого и нестерпимого. На что это похоже, в конце концов: она пришла к нему – а он развалился и спит как ни в чем не бывало! Разбудить его? Или не трогать? Мадленка протянула руку, намереваясь осторожно потрясти крестоносца за плечо, но отдернула ее. Что она может ему сказать? «Я люблю тебя, не умирай?» Глупо.
Мадленка поглядела на Боэмунда и едва не закричала: чуть-чуть повернув голову в ее сторону, он спокойно наблюдал за нею из-под черных ресниц – она видела, как блестят его глаза. Девушка попятилась, больно ударилась о какой-то острый угол (стол? сундук?), икнула и села на него. Боэмунд устало прикрыл глаза ладонью.
– Я знал, что ты придешь, – сказал он просто. – Зачем ты пришла?
В голове у Мадленки царил полнейший хаос. Помимо всего прочего, она вдруг с опозданием сообразила, что не очень прилично молодой девушке являться среди ночи к мужчине просто для того, чтобы проведать его. Но, несмотря на это, храбро попыталась собраться с мыслями.
– Я хотела тебя видеть, – почти беззвучно произнесла она. И повторила: – Мне нужно было тебя видеть.
– Зачем? – безразлично спросил рыцарь.
Мадленка закусила губу.
– Я боялась за тебя. Я думала, они что-то сделали с тобой.
Боэмунд зевнул и прикрыл рот тыльной стороной руки.
– Не стоило.
В свете лампы он показался ей изможденным, постаревшим, почти чужим. Под глазами у него лежали темные круги.
– Я видела Киприана, – сказала Мадленка, чтобы хоть что-то сказать.
Наступило молчание.
– Скажи, я могу хоть что-то сделать для тебя?
– Ничего, – сказал Боэмунд, глядя на пламя в лампаде.
Мадленка поежилась. Она чувствовала себя так, словно между ними находится стена, и словно проклятая стена растет прямо на глазах.
– Август мне рассказал о том, что будет. Ты убьешь его?
– Нет. Зачем?
– Тогда он убьет тебя, – почти прошептала Мадленка.
Боэмунд снова зевнул.
– Я не намерен ему мешать, – процедил он сквозь зубы.
– Я не понимаю! – Мадленка судорожно стиснула пальцы. – Значит, так ты решил шагнуть навстречу смерти, раз она сама не приходит за тобой? Но ведь Август, он же… он же… Это просто смешно, – беспомощно закончила она. – Помнишь, ты сказал однажды: я – вассал господа. Но ведь ты предаешь его. Чем твое решение лучше самоубийства?
– Наоборот, бог предал меня, – угрюмо отозвался Боэмунд, и Мадленка почувствовала, что ее слова задели его за живое. – Я был не худшим его творением, и что он сделал со мной? Ты же видела, ты была там… В чем я провинился перед ним? За что он так наказал меня? Но я был слишком блестящ, а ему по душе посредственности. Он решил, что я нуждаюсь в биче смирения. Несчастья ломают непокорных, так? Но со мной у него ничего не вышло: я сделался еще нетерпимее, чем прежде. Бог приговорил меня околевать, как бешеной собаке, а я умру с честью. Это все, что мне остается. А теперь уходи, я хочу выспаться.
Мадленка поднялась на ноги. Она чувствовала себя так, словно из нее только что вынули душу. Боэмунд говорил ужасные вещи, богохульствовал, но ей все равно почему-то было невыразимо жалко его.
– Значит, – тихо заговорила она, – ты хочешь умереть, потому что твой властелин предал тебя? Неужели у тебя так мало веры в него? Быть может, он совершит чудо ради тебя. Быть может, он пошлет тебе спасение и… и укажет тебе, ради чего жить дальше. Я знаю, тебе плохо, весь мир кажется тебе враждебным, но отчаяние – грех! Никогда нельзя отчаиваться, потому что, когда отчаиваешься, предаешь прежде всего себя. – Из глаз девушки потекли слезы. – Ты не должен умереть только потому, что не видишь иного выхода. Быть может, он сжалится над тобой и пошлет тебе человека, в котором ты обретешь смысл своей жизни, или…
– Скажи, – перебил ее Боэмунд, – ты любишь меня?
Мадленка замерла. Слезы, щекоча, стекали у нее по щекам. Она подумала, смахнула их, хлюпнула носом и честно сказала:
– Да. Я думаю, да.
– Тогда не говори таких вещей! – В голосе рыцаря зазвучало ожесточение. – Запомни: у тебя нет никакого права указывать, что мне делать. Да! Я не знаю, что тебе взбрело в голову…
– Ты! Не знаешь! – вспылила Мадленка. – Да что ты можешь знать, в самом деле? Тебе неведомы ни благодарность, ни любовь, ни самые простые человеческие чувства! У тебя просто нет сердца!
Боэмунд пожал плечами в ответ на ее вспышку и закинул руки за голову. Он, очевидно, не собирался спорить.
– Но мне это безразлично, – добавила Мадленка срывающимся голосом, – потому что я тебя люблю. И я не хочу смотреть, как Август будет убивать тебя, я не вынесу…
– Так не ходи туда.
Насмешка только разожгла ярость Мадленки.
– Не поможет! – вскрикнула она. – Даже если я выколю себе глаза, я буду видеть все… все… А Август будет смеяться, – внезапно добавила девушка. – Я уже сейчас слышу его смех. Скажи, что мне сделать, чтобы ты не дал ему победить себя?
Боэмунд слегка повел плечом.
– Ты можешь вылечить меня от проказы?
Руки Мадленки упали, как плети.
– Нет.
– Тогда ты не можешь ничего для меня сделать.
Мадленка молчала, словно раздавленная горем.
– Тебе кажется, что ты увлечена мной, но поверь, все пройдет. Может быть, не сразу, но пройдет. Просто так получилось, что среди всех, кто окружал тебя, я в какой-то миг оказался самым… необычным, что ли. Ничего хорошего у нас все равно не вышло бы, и ты достаточно умна, чтобы признать это. Ведь так? Когда я умру, тебе станет легче, вот увидишь. Гораздо легче. Человек быстро смиряется с неизбежным.