Потреблятство. Болезнь, угрожающая миру, стр. 44

Просто торо

Тем временем на другой стороне Атлантики одно из американских общественных движений осуществляло похожую работу, критикуя индустриализацию и порождаемую ею жажду наживы. Идеалом трансценденталистов, как они себя называли, была простая жизнь в соприкосновении с природой. Они начали организовывать специальные общины (которым недолго суждено было просуществовать), такие, как Ферма у ручья и Фруктовая страна, основанные на собственных принципах.

Наиболее известной из таких общин, хотя и недолго просуществовавшей, была та, что организовал Генри Дэвид Торо [23] в хижине, состоявшей из одной комнаты, которую он построил на берегу пруда Уолден, около Бостона. «Простота, простота и еще раз простота, — писал Торо в книге „Уолден или жизнь в лесу“. — Большинство предметов роскоши и многие из так называемых жизненных удобств несомненно мешают развитию человечества».

В книге «Жизнь без принципов» Торо выступил с еще большим осуждением порожденных развитием промышленности стяжателей, уже ища вакцину против синдрома потреблятства. Подобно Марксу, Торо верил, что истинное богатство — это достаточное количество свободного времени для самостоятельно выбранного творческого занятия, и утверждал, что достаточно отдавать работе полдня, чтобы удовлетворять первейшие материальные потребности. «Если бы я вынужден был продавать обществу как первую, так и вторую половину своего дня, что, по-видимому, делает большинство людей, мне незачем стало бы жить», — писал Торо.

Давайте посмотрим, как мы проводим свою жизнь. Мир — во власти бизнеса. Какая нескончаемая суета… Нет уже никакого Шабата. Было бы потрясающе хотя бы раз увидеть отдыхающего человека. Нет ничего, кроме работы, работы и еще раз работы. Невозможно купить чистый блокнот, чтобы записывать туда мысли — все блокноты заранее расчерчены для вписывания туда долларов и центов… Я думаю, что нет уже ничего, включая преступление, что было бы противопоставлено поэзии, философии и самой жизни, кроме этого вечного бизнеса.

«Если человек ежедневно проводит полдня, гуляя по лесу, просто потому, что ему это нравится, он подвергается опасности прослыть бездельником, но если он проводит целые дни, торгуя спиленным лесом и тем самым лишая землю лесного покрова, его оценят как трудолюбивого и предприимчивого гражданина», — писал Торо. Эти слова имеют все большее отношение к сегодняшнему дню, когда такие корпоративные дельцы, как Чарльз Хервиц из Тихоокеанской лесообрабатывающей компании, целиком вырубают старые леса, чтобы заплатить за бросовые облигации.

Для Маркса, Торо и других часто цитируемых, но еще более часто игнорируемых философов середины XIX века развитие промышленности оправдывалось только тем, что оно потенциально сокращало время, проводимое за монотонной работой, и тем самым давало людям свободное время для самостоятельно выбранного занятия.

Если бы этим философам предложили выбрать между увеличением количества свободного времени и увеличением количества денег, они выбрали бы первое. Ровно век спустя после того, как Торо уединился в Уэльдене, необходимость сделать этот выбор, как будет показано в нашей следующей главе, втянет Америку в широкое и оживленное обсуждение. Потом, внезапно, будет принято решение — в пользу денег. Но сам факт спора не будет забыт.

Глава 17

Невыбранная дорога

После ужасов Гражданской войны в Соединенных Штатах вспыхнул новый конфликт, столь же сильный, сколь и его последствия. Перед американцами открылись две дороги, как сказал об этом Роберт Фрост в своем чудесном стихотворении «Невыбранная дорога». После периода колебаний, который продлился около века, мы выбрали одну из них, «и этот выбор оказался решающим».

Американцы XIX века все еще предпочитали бережливость расточительности, и слово «потребление» значило тогда нечто другое. Как объясняет Джереми Рифкин: «если заглянуть в словарь английского языка, составленный Сэмюэлем Джонсоном, „потреблять“ там значит истощать, грабить, опустошать, разрушать. На самом деле, даже в поколении наших бабушек и дедушек, когда у кого-то был туберкулез, это называлось словом „потребление“. То есть вплоть до этого века быть потребителем не означало ничего хорошего, а напротив, значило нечто плохое».

Как бы то ни было, фабричная система позволила в огромной степени сократить время, требующееся для производства товаров. Здесь-то и кроются корни нового конфликта: чем заниматься в оставшееся время? Одни считали, что нужно производить больше вещей, другие были убеждены, что нужно меньше работать. Роскошь или простота. Деньги или время.

Право на лень

На противоположной стороне Атлантики кипел похожий спор. В 1883 году, находясь во французской тюрьме, Поль Лафарг, зять Карла Маркса, написал провокационное эссе под названием «Право на лень», бросающее вызов этике, согласно которой необходимо увеличивать объем производства и потребления. Лафарг высмеивал промышленников, которые «проходят по территориям, населенным счастливыми народами, беззаботно греющимися на солнышке», и «прокладывают железные дороги, строят фабрики и вводят изнурительные формы труда».

Лафарг считал лень «матерью искусств и добродетелей» и утверждал, что даже в те времена производительность фабрик была достаточной, чтобы при трехчасовом рабочем дне удовлетворять все основные потребности. Подобно Марксу, он подчеркивал, что закон католической церкви дал рабочим много праздничных дней для почитания святых, когда работать было запрещено. И нет ничего удивительного, говорил он, в том, что промышленники предпочитают протестантизм (с его этикой работы), который «развенчивал святых на небесах, чтобы отменить праздники, учрежденные в их честь на земле».

В это же самое время в Англии Уильям Моррис, поэт, художник, эссеист, создатель кресла Морриса, заявил, что под давлением фабричной системы «огромные массы людей по безрассудной прихоти и жадности работодателей вынуждены производить вредные или бесполезные вещи». «Огромное количество рабочей силы, — писал Моррис, — потрачено на то, чтобы заполнить витрины магазинов всем тем, что удивительно и чрезмерно».

«Я прошу вас», — призывал Моррис, подумать об огромной массе людей, занятых всей этой жалкой чепухой: от инженеров, которым пришлось делать машины для производства машин, до несчастных клерков, которые день за днем и год за годом сидят в жутких комнатенках, где заключен весь круг их обязанностей, или продавцов, которые, не решаясь признать свои души своими, продают их в розницу… праздной толпе, которой они не нужны, но которая все же покупает их, чтобы очень скоро до смерти ими пресытиться.

«В будущем хорошая жизнь ничем не будет напоминать жизнь сегодняшних богачей. Свободные люди, — утверждал он, — должны жить простой жизнью и наслаждаться простыми удовольствиями». Моррис определял порядочную, обеспеченную жизнь как жизнь, требующую наличия «здорового тела и активного ума, занятия, соответствующего здоровому телу и активному уму, и красивого мира вокруг, чтобы в нем жить».

Простая жизнь

В это время открывающиеся в Соединенных Штатах новые заведения, например универмаги, способствовали проведению в жизнь интенсивного потребления. «Городские универмаги появились в 1880-х годах, — говорит историк Сьюзан Страссер, — в сущности, для того, чтобы создать место, куда люди смогут прийти и забыться, а попутно истратить свои деньги». К 1890-м годам состоятельные американцы с гордостью демонстрировали материальные свидетельства своего успеха.

«Самый пылкий энтузиазм по поводу простой жизни разгорелся в Америке в конце XIX века», — признает историк Дэвид Ши. «В то время Теодор Рузвельт был одним из главных поборников простого образа жизни американцев. Рузвельт был достаточно откровенным, когда говорил, что при всей поддержке, оказываемой им американскому капитализму, он опасается, что если позволить капитализму развиваться свободно, он, в конце концов, породит продажную цивилизацию». В своей замечательной книге «Простая жизнь» Ши приводит и другие примеры интереса к умеренности, вспыхнувшего тогда на границе двух веков. Даже самый популярный тогда в Америке журнал The Ladies' Home Journal в то время пропагандировал простоту.