Будешь моей мамой, стр. 47

Глава 24

Игорь никак не ожидал, что отдых получится таким трудоемким. Но, как ни странно, Ольге весь этот сумасшедший дом, кажется, нравится. Главной буйнопомешанной была, безусловно, Шурка. Прямо не девчонка, а стихийное бедствие какое-то. Калмахелидзе и так сроду терпением и кротостью не отличались, а в присутствии Шурки и вовсе пошли вразнос. На следующий же день после встречи Шурка заявилась к Калмахелидзе ни свет ни заря, прямо перед завтраком – а завтракали здесь обычно в восемь часов, – и сразу заявила, что умирает от голода, что мясо невинно убиенных животных не ест из принципа, что Этери – душка, батоно Павел – крутой мен, дети – то, что надо, а Кобу придется перевоспитывать, и она, Шурка, готова лично этим заняться прямо сейчас. Для этой цели ей, Шурке, необходим хороший кусок мяса: вы что, не видите, как бедный пес хочет кушать? Собаки не бывают злыми от природы, собаки бывают злыми только от голода. Тетя Катя, этот кусок в уксусе не вымачивали? Нет? Замечательно. Кобушка, Кобочка, Кобульчик, на-ка, бедненький, замори червячка… И кончай рычать, скотина, ты у меня сейчас получишь… Хочешь блинчик? Этери, с чем это у вас блины? С курагой? Теперь понятно, почему бедненький Кобыльчик их жрать не хочет! Где вы видели нормальную собаку, которая будет есть такой ужас? Кобаньчик, будешь яйцо? Батоно Паша, какого черта эта тварь ничего не жрет? Дети, перестаньте ржать, Ольга, не пихай меня локтем,

Анька, скажи ей, чтобы не пихалась, тебя она послушается… Игорь Дмитриевич, что вы молчите? Наведите, наконец, порядок! В этом доме есть хоть у кого-нибудь хоть какой-нибудь авторитет? Тетя Катя, мне еще чайку, если вам не жалко…

И так весь день. И так все дни с тех пор. Потому что Шурка приезжала каждый день с утра и уезжала вечером на последнем рейсовом автобусе. И ее присутствие мгновенно влияло на всех самым пагубным образом. Все начинали не говорить, а орать, не смеяться, а ржать, не ходить, а носиться сломя голову, и даже дельфины при ней, кажется, свиристели пронзительней, плавали стремительней, выпрыгивали из воды выше. И даже Катерина Петровна научилась громко напевать, моя посуду, и бегать трусцой за курами, роющимися в клумбе… И даже Ольгу Шурка однажды все-таки заставила пообщаться со старой дельфинихой Соней.

Ольга послушно полезла в воду и, намертво вцепившись одной рукой в борт плотика, другой робко погладила Соню по спине. Соня шевельнулась, Ольга испуганно ойкнула. На этом общение закончилось, и Ольга опять попыталась утонуть, но Шурка выдернула ее из воды, бросила на плотик и свирепо обругивала добрых полчаса за вопиющую дремучесть вообще и за неумение наслаждаться жизнью в частности.

Игорь смотрел на все это безобразие и изумлялся: Ольга не обижалась, а смеялась и весело огрызалась в том смысле, что Шурка и сама не бог весть какой светоч разума. А что касается наслаждения жизнью, так она, Ольга, прекрасно наслаждалась этой самой жизнью, пока ее не засунули в эту соленую вонючую гадость к этим скользким зубастым рыбам.

Им было хорошо друг с другом, Ольге и Шурке. И Анне было хорошо с ними, Игорь видел, как Анна быстро приняла эту сумасшедшую Шурку – только потому, что та любила Ольгу без памяти, это просто в глаза бросалось.

А ведь им опять придется расставаться. Конечно, не так, как тогда, три года назад. Теперь Шурка большая, ей никто не запретит звонить и писать Ольге. И даже видеться они смогут – ведь все эти дни Шурка спокойно бросала родителей, хотя они вряд ли в восторге от такого… Господи, как все в жизни неправильно устроено! Игорь до боли в сердце предощущал то, что будет при расставании.

Жалко Шурку. Жалко Ольгу. И Чижика жалко – как-то уж очень крепко девочка привязалась к этому рыжему электровенику… Вот если собрать их вместе, и чтобы навсегда, и чтобы она рядом… хотя бы. Раз уж ничего больше ей не светит. Все-таки хорошо, что телепатии не существует. Вот бы поразвлекались все, кто его знает, если бы прочли его мысли. Или просто не поверили бы. Наверное, даже мать не поверила бы – она всю жизнь считала его жестким прагматиком. Да и сам он раньше не поверил бы.

Тяжелые холодные капли короткой очередью ударили ему в грудь, Игорь вздрогнул и открыл глаза. Над ним стояла мокрая, как ондатра, Шурка и старательно нацеживала в ладонь из резиновой шапочки очередную порцию водяного заряда.

– Выпорю когда-нибудь, – сурово пообещал Игорь.

– Это вряд ли. – Шурка с размаху шлепнулась на песок рядом с ним и вздохнула. – Мы завтра уезжаем.

– Кто уезжает? – не сразу понял Игорь. – Куда?

– Домой, – скучно отозвалась Шурка и отвернулась, вроде бы наблюдая за Ольгой и Анной, которые что-то искали в песке на границе прибоя. – Старики решили, что здешний климат на меня плохо действует. Скорей бы, что ли, восемнадцать. Не бежать же из дома, правда?

– Ты что говоришь-то? – Игорь даже испугался. – Не так уж все плохо, как тебе кажется…

– Конечно. – Шурка засмеялась и обернулась к нему, злая и отчаянная. – Разумеется, все не так плохо, как мне кажется! Все гораздо хуже.

– Шурка, перестань. Ты просто юная максималистка. В твоем возрасте со всеми бывает.

– Эх, Игорь Дмитриевич! Жизни вы не знаете и вообще горя не видели. И не смейтесь.

Игорь смотрел на эту пигалицу, и ему совершенно не хотелось смеяться.

– Ладно, чего ты. – Он осторожно протянул руку и неловко погладил Шурку по рыжим мокрым вихрам. – Все утрясется. Да и до восемнадцати тебе всего год потерпеть. А потом – лети на все четыре… Ага?

– Ага, – согласилась Шурка. – Я к вам прилечу… То есть к Ольге. Ну, это все равно. Ольга ведь у вас еще будет, да?

– Да, – энергично кивнул Игорь. – А как же иначе?

– Действительно. – Шурка серьезно покивала. – Иначе – никак… Эх, Игорь Дмитриевич… Единственное, что мне в вас не нравится, – это то, что вы на мне никогда не женитесь.

– Это ты так шутишь? – растерялся Игорь.

– Вот еще! – возмутилась Шурка. – Разве можно шутить такими святыми вещами? Да, кстати, о святых вещах… Чуть не забыла. Я хочу Ольге котенка подарить. Вы не против?

– А почему я должен быть против?

– Повторяю для особо одаренных. – Шурка подчеркнуто терпеливо вздохнула и уставилась на него. – Я хочу подарить Ольге котенка. Живого. Он маленький. И вообще это не он, а она. Кошка. Понятно?

– Понятно, понятно, – нетерпеливо отмахнулся Игорь. – Ну и что?- Живая кошка. Она будет мяукать, царапать мебель, лезть на постель… ну не знаю, что еще… Линять будет, как сволочь. Может, нагадит, где не положено. И кормить ее надо. В общем, будет мешать. – Шурка выжидающе замолчала.

– Ольге будет мешать? – не понял Игорь. – Тогда зачем ты ей хочешь подарить?

– Вам будет мешать! – Шурка нетерпеливо дернулась. – Сами подумайте: орет, занавески рвет, когти о полировку точит! А вдруг еще и заболеет, а?

– Шурка, я что-то не пойму, о чем ты? – Игорь начал раздражаться. – Заболеет – вылечим… У меня знакомый ветеринар есть – просто чудеса творит, правда. И при чем тут занавески? Ну порвет – и порвет, все кошки рвут, что особенного? Живой зверь, не игрушка какая-нибудь. Ты мне лучше прямо скажи, чего ты от меня-то хочешь?

Шурка помолчала, глядя тоскливыми глазами, и вдруг грубо выпалила:

– А надоест – так выкинете к чертовой матери. И пусть хоть сдохнет. Пусть ее хоть собаки разорвут.

– Ты гадости-то не говори, – оборвал ее Игорь. – Ни один нормальный человек беззащитного зверя из дома не выкинет. Ты меня в этом, что ли, подозреваешь?

Шурка опять надолго замолчала, вздыхая и шевеля губами, а потом выдала:

– Ольге один пациент щенка подарил, кокера… Хорошенький такой, рыженький-рыженький. Ольга его очень любила. Ну и я, конечно. А потом он пропал. Реву было!… А в прошлом году я нечаянно узнала, что это отец его выбросил. Отвез в лес и оставил. Мешал он ему сильно. Скулил, гулять просился, дверь царапал, все такое…

– Шурка. – Игорь даже зажмурился, чтобы не видеть ее отчаянных глаз. – Шурка, а зачем тебе восемнадцати ждать? Ты ведь школу окончила уже… Вот и поступай в какой-нибудь наш институт. А жить у нас будешь. А? И с Ольгой, и с котенком, все вместе.