Тайные знаки, стр. 91
— Не может же быть, чтобы они были только в нашей квартире! — пожал плечами Лео, устраиваясь за столом и принимаясь за трапезу.
— В комнате Марго их нет, — покачала головой Аурелия.
Лео молча застучал вилкой. В воздухе опять затрепетали синие клубки.
— А я вчера была у французского художника, — сказала Марго, чтобы перевести разговор. — Лео, возьми у него интервью. Он совершенно сумасшедший. Рисует лабиринты и странные схемы города. Очень странные лабиринты, и город в виде механизма. И говорит, как робот. Только главные слова. Так смешно.
— Лабиринты? Это обычно, — мрачно сказал Лео. — Вот если бы он рисовал картины калом или мочой — это было бы перспективно. А лучше кровью. А еще лучше — пусть вскроет вены и рисует, пока не кончится кровь.
— Хочешь, дам адресок, — предложила Марго. — Сходи к нему, поговори. Может, ему понравится эта идея?
— Ты думаешь, он ради славы покончит жизнь самоубийством?! — орудовал вилкой Лео. — Я лучше напишу это просто так. Как бы художник, как бы… Дам волю фантазии…
Лео не закончил фразу. Лицо его как-то само по себе задумалось, а рука потянулась к рюмке с коньяком. Схватила ее и опрокинула махом в огромный «джаггеровский» рот, готовно открывшийся навстречу.
— Он, кажется, наркоман. За пару доз он и маму продаст, — сказала Марго, удивляясь поступку Лео.
— Да что вы все городите сегодня? — перебила мужа Аурелия и швырнула с грохотом вилку. — Почему же вы сводите меня с ума! Ну нельзя же быть такими!
И тут бэмц! Откуда-то с потолка, прямо в тарелку ей упал таракан.
Аурелия вскочила с диким криком, собаки испуганно метнулись в коридор. Ау визжала и не шевелилась.
На кухне что-то разбилось.
Марго посмотрела на Лео и, быстро дожевав кусок, поднялась и ушла к себе.
Не обращая внимания на разгоревшийся скандал в гостиной, Марго встала на четвереньки и принялась продолжать утреннюю работу.
Она здраво рассудила, что плевать, нужна кому-то живопись или нет, все равно нужно выполнить договор и осуществить свое решение наилучшим образом. Это вопрос ее достоинства, который никак не может зависеть от перепитий судьбы художника Гороффа (если такой существует в реале, а не выдуман ловким галерейщиком из Питера).
Бафомет, так Бафомет!
Весь день Стрельцова сидела за инструментом в мрачном состоянии, и мысленный голос Эдика твердил ей в уши: «Напиши песню! Напиши песню! Напиши песню!» У Катьки были уже песни, и они неплохо шли в клубах, но сегодня она поняла, что это — не то.
Ну ничем они не отличаются от всего того, за что проплачено толстопузыми бизнесменами из бывших директоров и партийцев. И если она, Катерина Стрельцова, расчитывает на запись альбома, на такую запись, ради которой кто-то должен потратить немалую сумму денег, то эти песни должны стоить чего-то больше, чем подрыгаться под них в дансинге.
И правда! Катька поняла это — Эдик был прав.
Но чтобы написать такую песню, надо что-то… что-то особое. Что-то такое, чего Катька еще не знала. И это было за порогом ее понмания. Так, словно она была еще обезьяной, а ей предстояло заговорить по-человечески. Сказать первое осмысленное слово.
Она вспомнила, как Макся, когда ему исполнилось два года (Катька прибыла на краткую побывку), пытался мучительно расширить свой словарь каким-нибудь новым словом типа: «вава» — собака, «р-р-р-р» — машина. И Катька сечас чувствовала себя таким же младенцем. Ох, и корежило ее от этого! И жалко было себя, и злилась она, но — упрямая! — она ни за что не отступила бы. Хоть убей!
За стеной раздались голоса лабухов. Они громко орали: «Группа крови на рукаве!» И Катьке так и представилось, что Обор висит на Плесене, и они чем-то довольные, волочат друг друга по коридору.
Катька подумала:
«Они ходили на студию!» Так столбиком и подумала. Ходили на студию и получили контракт. Ну, может быть, не контракт, но что-то многообещающее.
Внутри завистливо и тоскливо засвербело: а не зря ли она убежала от Бафомета? Пусть это ее собственный же глюк, исторгнутый отравленным «глазками» желудком, но отчего же она не воспользовалась им? Наверняка во власти Бафомета средство, которое нужно Стрельцовой, чтобы стать Певицей! Певицей с большой буквы, как Пугачева, Шульженко, Агузарова, Фицжеральд, как Мина, как Холлидей, как Пиаф, как Сюзи Кватро хотя бы! Ну ладно! На худой конец, как Мадонна. Если уж Фицжеральд и Пугачевой, равно как и Мине мог помочь сам голос, сам талант, то уж крашеной итальянке с крестом на сиськах точно голос помочь не мог. У нее его так и не появилось до самого конца карьеры.
Ах, как Катьке хотелось стать Певицей, которая с а м а спит, с кем хочет. Которой не нужно ничего перетягивать и подрезать, потому что не имеет значения, сколько ей лет и как она выглядит. И тогда уж Эдик точно ей не отказал бы.
В маяте Стрельцова вылетела из номера и точно: наткнулась на Плесеня, несущего полный пакет соков, пива и пепси и Обора на плече. Обор радостно поднял голову и убрал сальные патлы со лба.
— «Товарисчь», Катька! — сказал он. — Именно так, гля! Попрошу заметить, «товарисчь» пишется с мягким знаком, потому что ты катька «женшчина» и не можешь при обращении к тебе «товарисчь» не иметь мягкого знака…
— У вас вечеринка? — поинтересовалась Катька.
— Подожди! — нахмурился Обор и попытался слезть с плеча Плесеня. — Я не все сказал! Возрадуйся же с нами, о дево!
— Блин! Обор! — ругнулся вяло Плесень. — Хорошо — выходной, я бы тебя убил, если бы сегодня работать!
— Молчи! — нахмурился гитарист и сделал шаг к Катьке с раскрытыми настежь руками. — Мы выпускаем сингл! Гля! Мы подписали контракт! — он выхватил из кармана куртки договор и взмахнул им в воздухе. — Смотри! Катька! Видишь, тут подписи и печати! Все путем, гля!
Обор покачнулся и смачно плюнул на пол.
— Обор! — взвизгнул неожиданно Плесень. — Козлина! Нас выгонят из гостиницы! Урод!
— Не выгонят! — Оборотень опять повесился на плечо Плесеня и повел рукой. — Айда с нами! Отметим! Ты… — Обор икнул, — как-никак не последне дело сделала. Если бы ты не вы… вы… ик…блевала тогда Бафомета, хрен бы… тьфу! — Обор опять плюнул, — …нам подписали! Мы тебе должны и приглашаем вокалисткой! Хочешь?
— М-да?! — Катька не могла пережить отвращение вызываемое у нее лабухами, но зависть… ох! зависть-зависть-зависть!!! Все-таки сингл! Сингл! Во Франции!
Опять приехал лифт и появился басист.
— Привет, Катерина! — издали помахал он Катьке.
— Ну ладно, — Стрельцова попятилась прочь от пьяных дружков. — Я подумаю. Сейчас. Вы идите! Идите!
— Катька! Катька!!! — погрозил ей Оборотень, поднимая длань, усыпанную серебрянными перстнями. Волчьи морды, черепа и пауки поблескивая, осуждали Катьку.
— Ну что! Йо! — прорычал Плесень. — Давайте скорее! Да уймись ты, урод! — ругнулся он на гитариста и, не спрашивая, поволок того к своему номеру. — На х ты ей дался, мудя! Она уже обмокла, как только своего прыща увидала! Забудь ты про эту… Ну вызвали Бафомета и все… И харе! Че не знаешь, как с бабами надо? Урод!
Плесень скрылся за углом.
— Привет! — сказала Катька.
— Привет! — улыбнулся в ответ Эдик.
Катька рассчитывала, что басист пригласит ее к себе, но тот тихо исчез за дверью. Ну хрен с ним. Стрельцова решительно направилась к лабухам! Ну бездарь она! Бездарь! Не может она написать стихи, как Цой или как Макаревич, но она же пелка! Пелка она, а не поэт! А что, Пугачева сама себе пишет. Конечно! Размечтались! Все от нее хотят чего-то невозможного, надоели! Что на ней на Стрельцовой свет клином сошелся? Да у нее, вон, Макся в Саратове! Если она сама ни на что не годится, пусть хоть деньги будут у ребенка. Чтобы выучиться нормально, чтобы в нормальный институт поступить. Да просто! Сколько поколений можно в дерьме копошиться? Купить шоколадку или до следующей получки ждать? К черту!
Бафомет так Бафомет! Если нельзя добыть славы Фицжеральд, она согласна на славу Мадонны! У той кстати, денег еще и больше.