Первое апреля — один день весны, стр. 3
Отец выгнал машину из гаража. Гошка уже собрался открыть дверцу, но вдруг вспомнил:
— Пап! А машина-то сзади побита!
— Как? Где? — Отец выскочил из машины и бросился к багажнику. — Где? Где побита?
А Гошка весело запрыгал вокруг машины:
— Первое апреля — никому не веря! Первое апреля — никому не веря!
Отец от растерянности опустил руки и закричал:
— С ума ты сошел! Вот я сейчас тебе! И нашел чем разыгрывать — машиной!
Гошка перепугался:
— Да пап! Ну, я так! Первое апреля сегодня…
— Шутить тоже надо уметь! Нашел чем шутить, нечего сказать! — произнес уже спокойнее отец. — Ну ладно, садись! Двинулись! Как говорится, время — деньги…
3
И они поехали. Сначала по переулкам, где снег, сброшенный дворниками прямо на мостовую, разлетался из-под машины грязными брызгами. Потом по улицам, уже порядком подсушенным весной, а местами даже похожим на летние.
«Как здорово! — думал Гошка. К нему постепенно вернулось доброе настроение. — Машина своя — здорово! Красивая — здорово! Ехать так — здорово! Далеко ехать — здорово! И вообще все — здорово!»
Гошке казалось, что все прохожие смотрят сейчас на них. Смотрят и думают: «Куда это люди едут? Наверно, в интересное путешествие. Вот бы и нам так!»
— Пап! А все так могут, если захотят? — спросил Гошка.
Отец сидел за рулем тоже довольный.
— Что? — переспросил он.
— Ну, вот так, — пояснил Гошка, — чтоб машина была своя и ехать вот так… Как мы!
— Да как тебе сказать? — произнес, на минуту задумавшись, отец. — Все — не все… В общем, кто хочет, — может, пожалуй. Главное, жить надо уметь!
Гошка, хотя и не очень понял, сказал:
— Ага!
«Жить надо уметь!» — эти слова отца понравились Гошке. Понравились и непонятностью своей, и какой-то таинственностью, и гордым звучанием. «Жить надо уметь! Это здорово! — думал Гошка. — И красиво! И здорово!»
Но тут Гошка почему-то вспомнил про дом и совсем невпопад спросил:
— А мама вовсе не больна, а ты сказал, чувствует себя неладно.
Отец рассмеялся:
— Тебе что ж, в самом деле хочется, чтобы твоя мать колупала снег вместе с дворниками?
Гошка не понял, почему это плохо — разбрасывать снег во дворе? И он сам бы с удовольствием… И мама, наверно? И потом, там вовсе не одни дворники работали.
Но он почувствовал, что так не скажешь: по тону отца почувствовал — и серьезному и насмешливому.
И он сказал другое:
— Нет. Не хочу.
— Вот то-то и оно! — весело заметил отец.
Машина долго выбиралась из города на автостраду. Но и здесь город не кончался. Он тянулся вдоль дороги, захватывал пустыри, поля и даже овраги, соединялся с прежними большими и малыми городками и поселками и вновь прижимался к дороге. Где-то город даже взбегал на ближние и дальние холмы, врезался в леса и рощи.
— А это твой дом? — беспрерывно спрашивал Гошка. — А это?
— Нет, не мой, — говорил отец, — хотя эти дома тоже в нашем институте проектировались. А мой сейчас в другом месте строят, в Люберцах…
На шоссе мелькали светофоры и дорожные знаки; запарившиеся на солнцепеке милиционеры торопили водителей и пешеходов. Каменщики подгоняли бортики новых тротуаров. Под катками дымился свежий, неутрамбованный асфальт.
Гошка вспомнил, что года четыре назад, когда они переезжали на новую квартиру, и у них так было. Их дом стоял последним на недостроенной, перерытой улице, и прямо из окон Гошка видел конец города.
Но это давно было. Сейчас за их улицей не кончается город. И где он кончается — неизвестно.
А вот теперь, когда они едут с отцом по шоссе, Гошка увидел, как кончился город в другом месте. Город как-то сразу оборвался, мелькнув последними башенными кранами и коробками недостроенных домов. Исчезли катки и самосвалы, траншеи и заборы, светофоры и милиционеры. Отец поудобнее уселся за рулем и прибавил скорость. Впереди лежала ровная, сухая, почти пустынная воскресная автострада, и поля по сторонам, и леса, и рощи, и разбросанные по холмам деревеньки.
Дорога теперь шла совсем по безлюдным местам, хитро обходила деревни и дачные поселения, прорубала леса и пересекала глубокие ложбины, перескакивала мостами через речки и проскальзывала под железнодорожными насыпями.
В лесах и рощицах еще лежал снег. Лежал незыблемо, прочно, будто зимой. Лежал удивительно чистый среди однообразно серых стволов ольхи, осин, дуба, вяза, клена и удивительно белый — среди обновившихся по этим весенним дням молодой хвоей елей и сосен. И лишь там, где мелькали березки — одинокие, парные или целыми рощицами, — снег уже был другой: весенний, подтаявший, которому и жить-то осталось, может, неделю-другую, не больше.
На опушках, ближе к шоссе, зияли проталины с побуревшей прошлогодней травой и мокрыми листьями, с колеями, проложенными телегами, и лужами, что тянулись местами целыми озерами и реками. Вода в лужах не свежа, как крепко заваренный чай, но прозрачна. Лужи не глубоки, трава и земля чуть прикрыты водой, мудрено ли ей не быть прозрачной!
Гошке было так хорошо, что он все время молчал. Он собрался было открыть ветровое стекло, чтобы не так париться — уж очень солнце пекло! — но отец сказал:
— Не надо! Простудишься!
Пришлось повернуть назад зажим стекла. Ничего! И так можно!
Солнце светило прямо в глаза. Гошка откинулся на сиденье, довольно зевнув. Его лицо округлилось еще больше. Узкие глаза превратились в длинные щелки. Школьная фуражка залихватски съехала набок, как у заправского боцмана. Может быть, он даже немного прикорнул: перед ним проплыли какие-то радужные круги, мелькнула белка с золотым орешком на обычной елке, и вдруг под ней появилась женщина в белом фартуке, а Гошка, как оказалось, сидел на новом мамином стуле с полукруглой красной спинкой и никак не мог подняться. Но вот он с трудом вскочил со стула и… увидел в окно машины красную бензоколонку.
— Заправимся, — сказал отец, так, видимо, и не поняв, что Гошка задремал.
У бензоколонки тянулись две очереди. В одной — грузовики, «Победы», два небольших, заляпанных грязью автобуса и желтая автоцистерна с надписью «Молоко». В другой — «Москвичи», «Жигули» и «Волги».
Они проехали очередь «Москвичей», «Жигулей» и «Волг» справа, и отец дал задний ход, ловко подрулив багажником под красную колонку.
— Куда? Видишь, очередь! Куда прешь! — услышал Гошка чьи-то раздраженные голоса, но отец уже выскочил из машины и подошел к окошечку.
Через минуту он вернулся к машине, отвинтил колпак бака и принял у водителя стоявшего сзади «Москвича» шланг:
— Давай!
Кто-то еще продолжал возмущаться, девушка из окошка крикнула:
— Чего галдите! Понимание надо иметь! Торопится товарищ! — И тут же добавила отцу: — Готово!
— Поехали, — сказал отец, садясь в машину. Он спокойно вытер руки и включил мотор.
— А чего они? — поинтересовался Гошка, когда машина вновь выехала на шоссе.
— Д-да так, — ответил отец. — Лишний полтинник боятся потерять. Вот и торчат по полчаса в очереди…
Гошке почему-то вспомнился школьный буфет во время больших перемен. Хоть они и второклассники, а все равно — попробуй-ка пролезть без очереди! Да и в первом классе так было. Даже Люся Овчукова говорит: «Без очереди, ребята, не надо!» Сами мальчишки, а то и девчонки тебя так за шиворот вытащат, что долго помнить будешь! И не только с второклассниками так поступают. Вон как-то один из взрослых парней — может, из седьмого или восьмого класса — упрашивал: мол, пропустите, некогда, передачу на радиоузле вести надо! И то не пустили без очереди. «Если ты без еды не можешь, так мы без твоей передачи обойдемся! — сказали. — Ничего, постоишь!»
«А здесь, на колонке, как получилось!.. — думал Гошка. — И хоть бы что! А почему-то стыдно…»