Мода на чужих мужей, стр. 48

Света из окон почти никакого. Нет, когда на фоне подъездного окна замаячила голова одного из жильцов, с тихим чертыханием спускающегося вниз, то она сумела ее рассмотреть и даже посторонилась, не забыв поздороваться, чтобы обозначить себя. Но вот ступенек, лестничных перил, пола совершенно не было видно.

Ольга аккуратно считала шаги и ступеньки, старалась не обращать внимания на тяжелые пакеты, оттянувшие руки и отбившие коленки, и еще старалась не слушать темноту, которой, если честно, она всегда боялась.

Почему-то именно темнота наполнялась для нее всегда самыми зловещими из всех существующих в природе звуками. То шорохи какие-то по углам подозрительные раздавались, она их слышала всегда, с самого детства, и могла поклясться, что они не исчезли до сих пор. То шепот невнятный, состоящий сплошь из шипящих звуков. То смех какой-то едва слышный. Громыхай сейчас рядом отбойный молоток, она бы и тогда различила ужасное шевеление темноты. Да! Ведь кроме того, что она насмехалась над ее страхами с диким шипением, она еще и колыхалась вокруг, трансформируясь в самые нелепые ужасные фигуры.

Так бывало всегда, и сегодняшний вечер не стал исключением. От тихого свистящего ужаса, творившегося вокруг, она едва ноги переставляла, медленно пробираясь к себе на этаж. Минут пять поднималась по подъездным ступеням, а кажется, вечность целую. На площадке между вторым и третьим этажами едва не завизжала, между прочим, когда ко всем прочим ужасным звукам, что насыщали темноту, добавилось еще и чье-то дыхание.

Нет, она не сошла с ума! Она ощутила на своем лице теплый поток воздуха, как будто бы кто-то дышал ей в лицо. Она даже зажмурилась, хотя в этом нужды не было, и чуть шустрее пошла вверх. Ощущение пропало, и она смогла дышать. Тут еще крохотные зрачки света от дверных глазков на площадке третьего этажа чуть вдохновили. Не подсветили особо, но к мысли, что жизнь вокруг нее имеет место, вернули.

Ольга поправила ручки от пакетов в онемевших пальцах и только ступила с третьего этажа по лестнице вверх, как откуда-то с небес ее громко окликнули:

– Оля! Ольга Николаевна, вы где там пропали?!

Оттого, что слышит его голос, оттого, что слышит в этом живом, наполненном ужасом мраке вообще хоть чей-то голос, она едва не расплакалась.

– Здесь я! – откликнулась она звонко. – Это вы, Дмитрий Николаевич?

– Я, я! – обрадовался Ростов, что она его узнала.

– А где вы? – Она пошла чуть живее, забыв совсем считать ступеньки и слушать звуки вокруг себя.

– Я возле двери в вашу квартиру. Только поднялся, как свет погасили. Бардак полный!

– И не говорите, – посетовала она во весь голос, чтобы он слышал, чтобы она слышала себя, чтобы разогнать до конца парализующий ее страх. – Такое часто случается.

– Вы там скоро? Может, мне выйти вам навстречу? – предложил Ростов.

Представив себе, как он медленно спускается ей навстречу, шарит руками по стене, потом натыкается на нее, хватая за плечи, за руки или за волосы, а она в это время громко визжит от непроизвольного испуга, Ольга тут же запротестовала:

– Стойте где стоите. Вы прямо возле двери?

– Нет, я у окна. Из него улицу видно. Не так тошно в темноте стоять, – продолжал орать Ростов. – Я видел, как вы подъехали, Ольга Николаевна. Потому и окликнул вас, что-то, думаю, долго.

– Вот и стойте возле окна, но так, чтобы я вас видела. Идет?

– Идет! Жду, – и он замолчал.

И она замолчала, с улыбкой продолжив подниматься вверх.

Хорошо все же, что он ее дождался! Невзирая на непредвиденную задержку. И совсем не жутко будет теперь рыться перед собственной дверью в сумке и карманах в поисках ключей, она ведь снова забыла, куда именно их положила. И дверь потом открывать и выключатель на стене в своем коридоре нашаривать не будет жутко тоже. Рядом будет Ростов Дмитрий Николаевич – сильный, надежный, пускай и грубоватый с виду мужик. Он никому не даст ее в обиду, и все страхи ее детские заглушить сумеет. Только бы вот добраться побыстрее до него, только бы…

Непобедимый фантом темноты, которой она боялась, все же настиг, когда до Ростова оставалось всего лишь каких-то пару лестничных пролетов. Настиг в самый неподходящий, самый невозможный момент, когда она только-только ступила на нижнюю ступеньку одной ногой, а вторую занесла над следующей. И вот в этот самый неустойчивый момент откуда-то сверху надвинулась темная, шипящая и свистящая ужасом масса, толкнула с силой назад, опрокидывая на спину. Больно, до того больно, что дыхание остановилось, обожгло ей левый бок чем-то острым и горячим. А потом вдруг обрушила на голову что-то такое тяжелое, что Ольге моментально сделалось светло от сотни острых сверкающих кусочков, впивающихся в мозг…

Глава 15

Когда погас свет в подъезде, он только успел выйти из лифта. Прямо вот одно мгновение спустя лифт стал бы ловушкой. Что бы он стал делать, сидя в клетке? Орать, звать на помощь? А кого? Все сидят по своим квартирам, как по норам. Двери толстые, звуконепроницаемые. Кто бы услышал? Но ведь повезло, так? Повезло, что он именно этим самым мгновением не пренебрег и поспешил наружу. Дверцы за его спиной с мягким шипением закрылись, и тут же стало темно. А у него, конечно же, мобильный телефон остался в кабинете на подоконнике. Потому что поставил заряжаться и забыл, прикрыв шторкой. Ни позвонить, ни подсветить! Фонарик в машине, машина на улице на стоянке. Спускаться вниз? Спотыкаться в темноте, натыкаясь на что попало? Бр-р-р…

Ростов даже самому себе признаваться бы не стал, что весьма и весьма неуютно чувствует себя в темноте. Поэтому тут же придумал шикарную отговорку, что если он станет спускаться в темноте на улицу, то может разойтись с Ольгой. Пройдут мимо друг друга по бетонному лестничному серпантину и не увидятся. Лучше уж он до двери дойдет и подождет ее там.

Дверь нашел, хорошо, что зажигалка была. Позвонил для верности несколько раз, хотя и видел с улицы, что окна квартиры черны. Потоптался минут с десять, подпирая притолоку. Потом спустился на один пролет и замер возле окна.

Оно тоже не очень удобным было, окно это. Подоконник от пола почти на полтора метра вознесли. Ни руки тебе положить, ни присесть нормальному человеку, когда он ждет кого-то. Хоть двор просматривается, и то хорошо. Опять же, он может понаблюдать, потому что росту в нем предостаточно.

Занимать себя досужими рассуждениями обо всем и ни о чем Ростову пришлось почти целый час. Додумался даже до того, что свет в подъезде не просто так погас, а то был чей-то злой умысел. И он даже подозревал чей, но Ольга развеяла на этот счет все его опасения, прокричав потом с нижних этажей, пока поднималась медленным черепашьим шагом, что такое у них в подъезде случалось, и не раз.

Он ведь как обрадовался, когда увидел ее живой и невредимой, подъезжающей к дому на своей машине! Обрадовался, будто не подследственную увидал, а сестру родную. Ну или там, скажем, девушку свою. Сестры у него родной не было, поэтому он и знать не мог, как радуются при встрече. А вот про девушек имел весьма обширные представления и поэтому…

Голова была забита всякой всячиной, но только не тем, чем нужно! Приближение праздника так, что ли, на него повлияло? Эта суета еще на работе с подарками для детишек, куда и его припрягли, заставив раскладывать по шуршащим мешочкам шоколадки и зайцев карамельных. Он послушно раскладывал, вполуха слушал, как дамы из бухгалтерии и ребята из уголовного розыска, которых тоже попросили помочь, обсуждают меню праздничного стола, пытался делать какие-то замечания. Над ним просто посмеялись, попросили помолчать и продолжили обсуждать дальше маринад для телятины.

А Ростову вдруг сделалось немного обидно. С чего это он не может принимать участие в таких вот пустячных бытовых разговорах? Что если он, кроме картошки и яичниц, ничего себе не готовит, то уж и просто поговорить не имеет права? Он вполне может поболтать на эту тему, потому что по утрам, перед выходом из дома, всегда смотрит одну программку, где молодой веселый парень в поварском колпаке готовит всякую всячину. И так ловко и незатейливо у него это получается, что Ростов почти был уверен в том, что и у него так получится. Он даже пару рецептов запомнил. Не специально – нет, так вышло просто. Память у него преотличная, да и на тарелке все сногсшибательно смотрелось. А они ему – не влезай, Ростов!