Сердце старого Гарфилда, стр. 1

Роберт Говард

Сердце старого Гарфилда

Когда я сидел на веранде, прихрамывая, вошел мой дед. Опустился на мягкое сиденье любимого стула и начал набивать трубку из кукурузного початка.

– Я думал, ты на танцы собираешься, – сказал он.

– Жду Дока Блэйна, – ответил я. – Мы договорились вместе поехать к старику Гарфилду.

Некоторое время дед посасывал трубку, а затем вновь подал голос:

– Что, у старого Джима дела плохи?

– Док говорит, никаких шансов.

– Кто за ним присматривает?

– Джо Брэкстон, хотя Гарфилд не хочет, чтобы с ним нянчились.

Дед шумно попыхивал трубкой, любуясь, как над холмами резвятся молнии. Потом вымолвил:

– Ты ведь думаешь, старый Джим – первый враль во всей округе, точно?

– Он мастак травить байки, – кивнул я. – Но события, в которых он, якобы, участвовал, случились задолго до его рождения.

– До тысяча восемьсот семидесятого я жил в Теннеси, – вдруг сказал дед, – а потом перебрался в Техас и видел, как город Лост-Ноб вырос прямо-таки на пустом месте. Когда я приехал, здесь не было даже фактории, но старина Джим Гарфилд уже обретался там же, где и сейчас, только в бревенчатой хижине. И сегодня я б ему не дал больше лет, чем при первой нашей встрече.

– Ты никогда об этом не рассказывал, – удивился я.

– Боялся, ты сочтешь это стариковскими бреднями, – пояснил он. – В наших краях старина Джим – первый белый поселенец. Построил себе хижину к западу от границы, в добрых пятидесяти милях. Один Бог знает, как ему удалось выжить, – в холмах тогда было полно команчей.

Помню, как мы познакомились. Даже в ту пору все называли его старина Джим.

И помню, как он рассказывал те же истории, что и тебе потом. Как в молодости он сражался под Сан-Джасинто и ездил по прериям с Ивеном Камероном и Джеком Хайесом. Только я верю ему, а ты – нет.

– Но это же было так давно... – возразил я.

– Последний раз индейцы нападали в тысяча восемьсот семьдесят четвертом, – погрузился в воспоминания дед. – Мы им дали отпор, и без старого Джима тоже не обошлось. Я видел, как он с семисот ярдов из бизоньего ружья сшиб с мустанга старика Желтого Хвоста.

А еще до того мы с Джимом били краснокожих в верховьях Локуст-Крика. Отряд команчей прошелся по Мескиталю, поджигая фермы и убивая всех подряд, а потом стал отходить по холмам вдоль Локуст-Крика. Но наш разведчик наступал индейцам на пятки, и вечером мы их настигли на мески-товой равнине. Семерых уложили, а остальные бросили коней и удрали через кустарник. Но и мы потеряли троих парней, а Джима Гарфидца команч достал пикой.

Рана была жуткая. Он лежал как мертвец. Никто из нас не верил, что с такой дырой в груди можно выжить. Но тут вдруг из кустов вышел старый индеец, а когда мы его взяли на мушку, он жестом дал понять, что настроен мирно, и заговорил по-испански. Невероятно, но ребята, разгоряченные погоней и стрельбой, озлобленные потерями, не тронули его – что-то в его облике нас остудило. Он сказал, что он не команч, что хочет помочь Гарфилду – своему старому другу. Он убедил нас перенести Джима в заросли мескита и оставить с ним наедине. До сих пор не могу понять, почему мы его послушались. То был настоящий кошмар: раненые стонут и просят воды, кругом валяются покойники с выпученными глазами, и нет никакой уверенности в том, что индейцы не вернутся, когда совсем стемнеет. Вдобавок устали кони... Короче говоря, пришлось разбить лагерь.

Всю ночь мы не смыкали глаз, но команчи так и не появились. Не знаю, что произошло в меските, где лежал Джим Гарфилд, я ведь никогда больше не встречал того странного индейца. Но всю ночь я слышал диковинные стоны, вовсе не похожие на стоны умирающего, и сова ухала от полуночи до самого рассвета.

А на заре из мескита вышел Джим Гарфилд – бледный, изможденный, но живой, а рана в его груди уже затянулась и начала зарубцовываться. Впоследствии он никогда не упоминал ни об этой ране, ни о той стычке, ни об индейце, который так загадочно появился и исчез. И с тех пор Джим совсем не постарел, сейчас он выглядит точь-в-точь как тогда – лет на пятьдесят, не больше.

Наступила тишина. Внезапно с дороги донесся рокот мотора и два луча фар пронзили сумерки.

– Это Док Блэйн, – сказал я. – Вернусь – расскажу про Гарфилда.

Мы ехали три мили среди вереска, которым поросли холмы между Лост-Нобом и фермой Гарфилда. Док Блэйн высказал мне свои соображения:

– Будет чудом, если мы его застанем живым. – Он недоуменно покачал головой. – После такого-то падения... В его возрасте невредно как следует подумать, прежде чем объезжать молодого коня.

– Он не похож на старика, – заметил я.

– Мне скоро полвека стукнет, – сказал Док Блэйн. – Я с ним познакомился совсем мальцом, а ведь ему тогда было не меньше пятидесяти. Внешность обманчива.

Жилище Гарфилда напоминало о прошлом. Доски приземистого дома никогда не знали краски.

Изгородь вокруг сада и корраль были сколочены из брусьев.

Джим Гарфилд лежал на грубой кровати. За ним умело ухаживал человек, нанятый Доком Блэйном вопреки протестам старика. Посмотрев на Джима, я снова поразился его невероятной живучести. Он был сутулым, но не сгорбленным, на руках проглядывали упругие мышцы. На лице, хоть и искаженном мукой, угадывалась природная твердость характера. В глазах, остекленевших от боли, я увидел неутолимую жажду жизни.

– Он бредит, – равнодушно сказал Джо Брэкстон.

– Первый белый на этой земле... – невнятно бормотал Джим. – На холмах, где никогда прежде не ступала нога белого человека... Слишком стар... Пришлось поселиться здесь. Не сняться с насиженного места, как в былые годы... Осесть тут... Хорошая была страна... до скотоводов и скваттеров. О такой стране мечтал Ивен Камерон... Его застрелили мексиканцы. Проклятие!

Док Блэйн сокрушенно покачал головой:

– У него все кости переломаны. До утра ему не дожить.

В этот момент Гарфилд неожиданно поднял голову и посмотрел на нас ясными глазами.

– Ошибаешься, Док, – проговорил он, задыхаясь; в груди у него свистело. – Я выживу. Что такое сломанные кости и скрученные кишки? Пустяки! Важно лишь сердце. Пока сердце стучит, человек живет. А мое – стучит. Послушай! Чувствуешь?

Он с трудом нащупал запястье Дока Блэйна, прижал его ладонь к своей груди и с надеждой вгляделся в лицо доктора.

– Правда, мощный мотор? – прохрипел он. – Надежнее бензинового.

Блэйн дал мне знак приблизиться.

– Потрогай. – Он пристроил мою ладонь на обнаженную грудь старика. – Сердце замечательное.

В свете керосиновой лампы я заметил мертвенно-бледный шрам, как от кремневого копья. Я положил руку прямо на шрам, и с моих губ сорвалось невольное восклицание.

Под ладонью билось сердце старого Джима Гарфилда, и впервые в жизни я обнаружил, что человеческое сердце способно биться с такой поразительной силой. Даже ребра вибрировали от его ударов, больше похожих на работу динамо-машины, чем на деятельность человеческого органа. Я почувствовал, как удивительная жизненная сила перелилась из его груди в мою ладонь и ползла по руке вверх, пока мне не начало казаться, что ему вторит мое собственное сердце.

– Я не могу умереть, – задыхался старый Джим. – Не могу, пока сердце бьется в груди. Меня можно убить только пулей в голову. И даже тогда я не буду по-настоящему мертв, до тех пор, пока бьется сердце... Хоть оно и не мое. Да, не мое. Оно принадлежит Человеку-Призраку, вождю липанов. Это сердце божества, которому поклонялись липаны, пока их не прогнали команчи с родных холмов.

С Человеком-Призраком я познакомился на Рио-Гранде, я там был с Ивеном Камероном. Однажды я спас вождя липанов от мексиканцев, и с тех пор мы связаны необыкновенными узами, их никто не видит и не чувствует, кроме нас двоих. Он пришел, когда узнал, что я нуждаюсь в нем – после той схватки в верховьях Локуст-Крика, где мне достался этот шрам.