Бриг «Три лилии», стр. 55

Быстрым движением он воткнул на место пробку и вставил хобот в зияющую пасть слона. Потом обернулся, и черные усы его задрожали от гнева.

— А теперь вы, возможно, сказать, что значит сей вторжений у честного человек!

Пока Эббер собирал своих прыгучих артистов, Петрус Миккельсон зачем-то обошел фургон. И, когда он снова заглянул внутрь, лицо у него было крайне любезное и почтительное. Только кадык как-то странно шевелился.

— Господину Эбберу ведомо, что церковная кража карается пожизненным заключением? — глухо пробурчал кто-то за спиной дубильщика.

Эббер испуганно обернулся и уставился в злые слоновьи глазки.

— Кто… кто был это? — произнес он с ужасом.

— Ась? — спросил Миккельсон-старший с простодушным видом. — Вы что-нибудь слышали, дети?

— Я — ничегошеньки, — сказал Миккель.

Якобин приготовился упасть в обморок. Боббе рычал и грыз что-то за крушинником.

— Может, это слон? — спросила Туа-Туа медовым голоском. — В некоторых цирках есть говорящие слоны.

— Впрочем, коли вернешь рубины и покаешься в своих прегрешениях, то отделаешься отсечением головы, — пророкотал голос из слоновьей пасти.

У Эббера подкосились ноги, но он не сдавался.

— Вы… вы разорил меня! — По его толстым щекам покатились слезы. — Погибли мой дорогой блошиный циркус… О мой возлюбимый слон! О дорогие друзи, которые были идти с циркус Кноппенхафер по вольному свету…

Глаза его засветились мечтой о дальних странах. За спиной Миккеля послышался стон — то стонал первейший акробатист мира.

— О, ищите, негодяи! — вызывающе крикнул Эббер. — Ничего, ничего вы не найти!

Петрус Миккельсон продолжал ласково улыбаться.

— Помилуйте, чего искать-то? — удивился он. — Рубины? Из цветного стекла?

— Стек…стекла?.. — пробормотал Эббер.

— Ну да. Настоящие пастор еще в прошлом году снял. Моль съела ризы, а на новые у церковного совета не было денег. Миккельсон-старший сокрушенно развел руками. — Ничего, за рубины нам дали ризы еще лучше старых, золотая вышивка спереди и сзади. Вроде как на вашем жилете, Эббер.

Петрус Миккельсон достал из-под куртки Эбберов жилет.

Одной пуговицы не хватало. С подбородка Эббера падали капельки пота.

— Вишь, какие пуговицы красивые! — Петрус Миккельсон показал их оторопевшей Туа-Туа. — Овечьей кожей обернуты и только что пришиты.

Снаружи донесся визг Боббе, потом голос Миккеля:

— Пусти, Боббе! Пусти, я сказал!

— Бедный Боббе! Не иначе, последнюю пуговицу нашел, озабоченно произнес Миккельсон-старший.

Миккель протиснулся между Туа-Туа и совершенно подавленным Якобином:

— Глянь, отец, что я у Боббе отнял. Он себе чуть последний зуб не сломал. Внутри что-то красное… — Миккель запнулся. — Это… это…

— Один из восьми польских рубинов, — сказал Миккельсонстарший. — Остальные семь на жилете директора Эббера. Стеклянные, правда, но красивые, ничего не скажешь.

— А церковная кража остается церковной кражей, — пробурчал голос из слоновьей пасти.

— Если к этому добавить кражу овец и поджог, — продолжал Петрус Миккельсон своим обычным голосом, — то милости ждать не приходится.

Эббер попробовал упасть на колени, но живот не пустил.

— Я буду платить все, господин Миккельсон, когда снова циркус работает! Клянусь! Наш славный, великий Кноппенхафер!..

Он выхватил из ящика на столе свернутые афиши. Они разворачивались одна за другой в его руках и падали на пол.

Якобин поднял одну афишу; лицо его озарилось внутренним светом.

— «Знаменитый воздушный вольт синьора Якобина со звуком», — благоговейно прочитал он.

— Со звуком? Это как же? — удивилась Туа-Туа.

Якобин сунул в рот указательный палец и заблеял так похоже, что задремавший было Боббе проснулся и завыл.

— Последнее выступление в Льюнге, — грустно сказал Якобин.

Эббер неуклюже поклонился:

— Пользовал огромный успех во все столицы Нового и Старого Света. Что могу еще служить, господа?

Петрус Миккельсон спрятал жилет с золотыми нашивками под куртку:

— Отнесу священнику, что он скажет.

Вдруг плотник Грилле, который все это время сидел на лесенке и чесался, вскочил и выдернул ружье из куста.

— Ох, я болван! — вскричал он. — Сижу тут, а ведь сегодня должен прийти капитан Скотт!

Глава тридцать пятая

КАПИТАН СКОТТ

Всю дорогу в ушах Миккеля звучали слова Грилле. И чем больше он думал о кораблике в каморке отца, тем сильнее расстраивался.

Как будто отец хотел показать, что Миккель только на то и годится, чтобы пускать игрушечный кораблик на озере в клевском лесу. Куда, мол, тебе, хромому!

И уж что скрывать: в правом башмаке до того ныло и стучало, что вся Льюнга, наверное, слышала и смеялась.

В такие минуты, как никогда, нуждаешься в друге, который мог бы тебя понять. А коли есть хромая цирковая лошадь, то лучшего друга и не придумаешь.

Миккель шмыгнул прямо в конюшню, но Белой Чайки не было на месте.

— Господи, совсем забыла тебе сказать, — успокоила его бабушка, когда он ворвался на кухню. — Енсе собрался к священнику, так не пускать же пешком беднягу. «Езжай, говорю, верхом». Насчет работы отправился.

«Езжай!» Точно Белая Чайка не его, не Миккеля! Точно за нее не заплачено!.. хотя, если разобраться, она, может, и в самом деле его?

Миккель сидел у стола и жалел себя. В руке у него был кусок мела, но, как он ни пытался нарисовать коня с головой и хвостом, все бриг получался. Тогда он достал складной нож и перечеркнул все. Три раза. Прощай, «Три лилии»!

Прощайте, все мечты!

Зато у бабушки настроение было отменное. В сети Петруса Миккельсона попалась камбала — наконец-то будет добрый ужин, а то все тюря да тюря! А глаза… что ж глаза — у бабушки появилась помощница, Доротея Эсберг!

Туа-Туа нащепала лучины и растопила плиту. Туа-Туа очистила рыбу и нарезала петрушки. Туа-Туа подняла крышку и сказала, что уха кипит хорошо.

— Картошку как варить — в мундире или почистить?

— Почистить! — ответила бабушка.

Вот благодать-то, сиди да распоряжайся!

Тетушка Гедда сидела в качалке, прямая как палка, и не могла надивиться на Туа-Туа. Время от времени она бормотала:

— Вот так-так! Что скажешь, Гедда? Думала ли ты, гадала ли?.. И посолить не забыла, и на ногу легка, козявка, и все-то у нее в руках горит!

Старая Гедда сняла очки и вытерла глаза: что за наваждение, слезятся, да и только.

— Простыла, видать! — пробурчала Гедда.

Она всегда так говорила, когда волновалась.

А из кастрюли распространился по всей кухне такой заманчивый запах, что она не усидела и пошла к плите снять крышку совсем. Ну и, конечно, засунула куда-то очки, так что сам черт не найдет. Кончилось тем, что тетушка Гедда едва не свалила часы и шкафчик с посудой.

Бабушка возмутилась:

— Нетто не видишь?

— Без очков ни на шаг! — ответила тетушка сердито и чуть не села мимо качалки. — Где мои очки, Туа-Туа?

Но бабушка уже нашла их — они лежали возле сахарницы и нацепила на нос. Нацепила, раскрыла Миккелево «Естествознание» и давай читать:

— «Свиней держат так же, как домашних животных, хотя они глупые, ленивые, некрасивые с виду и только знают, что спать да есть. Самца называют хряком, самку — свиньей, детенышей — поросятами».

Четыре года не могла ни единой буковки различить и вот вам, пожалуйста!

— Вижу! — вскричала бабушка, сдернула тетушку Гедду с качалки и закружилась с ней так, что все половики в кучу сбились. — Вижу! Вижу!..

— Сразу слышно! — тяжело дышала тетушка. — Хоть уши затыкай.

Потому что, если человек каждый день курит из трубочки можжевельник, то голос у него делается хриплый-хриплый.

А только кто не порадовался бы, слушая, как бабушка поет: