Бриг «Три лилии», стр. 52

Бабушка Тювесон привязала Боббе к кушетке, сунула ноги в шлепанцы и побрела в прихожую. Солнце уже выглянуло из-за Бранте Клева, и она не стала звать Петруса Юханнеса, решила открыть сама. Руки искали щеколду, а в голове вертелась одна мысль: «Пришел, мальчонка… Вернулся, оболтус наш…» — Где ты пропадал, поганец? — всхлипнула бабушка, распахивая дверь. — Жаль, розги нет под рукой, не то бы я…

Остальные слова застряли у нее в горле. На крыльце стоял, болтая в воздухе распухшей ногой, — кто бы вы думали? Эбберов конюх! Одной рукой он опирался на Туа-Туа Эсберг, другой — на Миккеля Миккельсона.

Бабушка не стала ни охать, ни караул кричать. Она попятилась — ослабевших ногах — раз, два, три — и села в дровяной ящик.

Глава тридцатая

БАБУШКА ВПРАВЛЯЕТ ВЫВИХНУТУЮ НОГУ

Во всей Льюнге никто не мог сравниться с бабушкой Тювесон, когда надо было приготовить настой из вороники и можжевелового корня или остановить кровь. Но больше всего на свете она любила вправлять вывихнутые пальцы.

Вот почему, когда Енсе-Цыган проскакал на одной ноге на кухню, бабушка позабыла и о мексиканском ноже, и о Белой Чайке, и о Туа-Туа Эсберг.

— Господи, пресвятая богородица, никак, он ногу свихнул! — радостно воскликнула она и выскочила из дровяного ящика. — Марш за растопкой, Миккель, чтобы Туа-Туа могла затопить и нагреть воды!.. Да ты садись, что торчишь, будто каланча!

Бабушка подвинула самый лучший стул — это Цыгану-то, который привык сидеть на чурбанах, а то и просто на полу.

— То есть… как же?.. — забормотал Енсе-Цыган.

— Ох, уж эти мужчины — не могут, чтобы не ломаться! рассердилась бабушка и усадила Цыгана силой, так что пружины взвизгнули.

Из каморки выглянуло заспанное лицо Миккельсонастаршего. И ему досталось под горячую руку.

— Живей неси лекарство, чего рот разинул!

Миккель и безмерно счастливый Боббе уже скрылись в дровяном сарае. Туа-Туа раздувала уголья. Бабушка поставила на плиту кастрюлю, в которой был налит квас с молоком.

— А тощий-то какой! Знать, пришлось поголодать… причитала она.

Цыган только глазами хлопал, глядя, как на столе появляются зельц и ржаной хлеб. Бабушка была в ударе.

Вообще-то она припасла зельц ко дню рождения Петруса Юханнеса, ну да чего там!

— Тебя только за смертью посылать! — прикрикнула она на Миккельсона-старшего.

Наконец появился сундучок, и бабушка вытащила мазь на змеином жиру, овечье сало, бинт, палочки для лубка. Посреди кухни поставили на пол таз с теплой водой.

Бабушка пустила в воду мыло и стала отмывать вывихнутую ногу.

напевала бабушка Тювесон, словно уплыла бог весть куда.

Вдруг, да так, что никто и глазом моргнуть не успел, она ухватила Цыганову ногу левой рукой, а правой дернула ступню.

Цыган подскочил с диким воплем, будто в него всадили нож. Таз опрокинулся, грязная вода выплеснулась на чистые бабушкины половики.

— весело пропела бабушка и закурила трубочку. — Главное, нога вправлена. С вывихом вредно зельц глотать.

Цыган сидел белый как бумага.

— Чего рот разинул, Миккель? — всполошилась бабушка. Подсоби придвинуть его к столу. Надо же поесть человеку.

Туа-Туа стояла в углу и ревела.

— Это чей бидон там прохудился? — прищурилась бабушка.

Миккель обиделся.

— Что ты, бабушка, не видишь — она расстроилась! А ежели человек расстроился, его, может, надо в покое оставить.

— Прав Миккель, — сказал Миккельсон-старший. — Иди, Туа-Туа, в мамину каморку, отдохни чуток. Потом расскажешь, коли есть что рассказать.

— «Потом, потом»! — всхлипнула Туа-Туа. — Знаю я, что будет потом. Я убежала от тетушки Гедды. Хотите выгонять, так выгоняйте сразу!

— Почему же ты убежала, дитятко? — спросила бабушка, нарезая зельц.

Туа-Туа посмотрела на зельц и глотнула, потом глянула на Миккеля и опять глотнула.

— Потому что я люблю…

— …зельц? — спросила бабушка, обсасывая сальную шкурку.

Туа-Туа затрясла головой:

— Зельц тоже, но еще… еще больше…

Она спрятала лицо в ладони и выбежала. Миккель побагровел.

— Ко…коли ничего срочного нет, — заговорил он наконец, — пойду на двор, подышу.

— Иди, иди, — ответила бабушка. — А встретишь случаем Туа-Туа Эсберг — ты ее знаешь, — то скажи, что не худо бы подсобить слепой старухе с посудой. В этом доме уже давно девчонки не хватает.

Глава тридцать первая

КТО БЛЕЕТ В ПРИХОЖЕЙ

Енсе-Цыган всю свою жизнь бродил по дорогам. От этого развивается аппетит, да только на дороге хлеба не найдешь.

Лучшие в мире ковриги печет бабушка Тювесон из Льюнги. И Енсе принялся наверстывать упущенное. Он отрезал здоровенные ломти хлеба и клал на них толстые куски жирного зельца. Холодная жареная сельдь отправлялась следом за скумбриевой икрой. Когда бабушка налила ему пятую чашку кваса с молоком, он смог только кивнуть — до того у него был набит рот.

Зато Туа-Туа почти не ела. Стоило ей откусить кусочек, как тут же начинали капать слезы.

— Никогда, ни за что… — твердила она. — Пусть в Дании самые раскрасивые леса на свете, и пусть тетушка Гедда всех добрее… Все равно ничто… не может…

Миккель жевал поросячье ухо и никак не мог прожевать. В таких случаях единственное спасение — сметливая бабушка, такая, как у Миккеля Миккельсона. В самый разгар обеда ей вдруг загорелось мыть посуду. Ну и уронила тарелку, конечно, старая ворона.

И тоже давай охать:

— Хуже нет одной хозяйство вести в доме, где полно непутевых мужиков, — жаловалась она. — А тут еще, как на грех, глаза что ни день, то плоше. Хоть бы ты пособила, что ли, Туа-Туа, у тебя глаза молодые! Налила бы воды в таз да сполоснула тарелки…

Туа-Туа захлопотала с посудой и забыла про свое горе Бабушка удивленно вытерла слезы платком. Вот уж не ждала она, не ведала, что учителева дочка Туа-Туа Эсберг такая расторопная!

— А много ли тут дела-то! — Туа-Туа гордо повела подбородком. — Вы отдохните, бабушка, я сама управлюсь.

Солнце заглянуло в окна. Туа-Туа подняла нос и заметила, что стекла тоже протереть не худо. А натоптали-то — беда! Бабушка разрешит пол вымыть?

Бабушка разрешила.

— После обеда и займусь, — прощебетала Туа-Туа и рассмеялась в первый раз за много дней.

Цыган наконец-то оторвался от начисто вылизанной тарелки и сказал спасибо.

— А теперь что ж, пошли к ленсману, — сказал он.

Миккельсон-старший поглядел на Белую Чайку. Она стояла под дуплистой яблоней и обсыхала на солнце.

— М-м-м-м… — пробурчал он. — Нам туда вроде и ни к чему, но…

Туа-Туа оторвалась от своих дел:

— А зачем это Енсе понадобилось к ленсману?

Так и сказала «Енсе». Серые холодные глаза Цыгана заблестели.

— Подумаешь — овцу увел! — Туа-Туа сердито фыркнула. А если человек голодный? К тому же он говорит, что и не крал вовсе. А Белая Чайка раньше была его. Спросите сами Эббера, когда про польские рубины пойдете узнавать!

Цыган так и подскочил. Рука его метнулась к ножу.

— Эббер?.. — прошептал он.

— Чего прыгаешь? — рассердилась бабушка и заставила его сесть. — С ногой-то!.. Да вы поглядите на себя, все трое краше в гроб кладут!..

Миккель попытался возразить, но Петрус Миккельсон поддержал бабушку.

— Мама права, это дело надо переспать. Туа-Туа отдохнет в ее каморке, Енсе — длинный, он здесь на кушетке ляжет, а Миккель в кладовке вздремнет.

Одно дело, когда Миккельсон-старший говорил животом, но сейчас голос у него был такой, что лучше не спорить.

Миккель свернулся калачиком на одеяле на полу. Боббе устроился в ногах. А только попробуй усни после такого дня!