Бриг «Три лилии», стр. 48

Он растопырил руки, но бутылка пролетела мимо, ударилась о ящик и разбилась вдребезги.

Мандюс испуганно вытер со лба пивные брызги.

— Нешто так можно — там же покойникова музыка! — прошептал он. — А ну, как нападет на тебя лихоманка, и бородавки, и еще бог весть какая чума.

Но Якобин и ухом не повел, до того он расхрабрился от рождественского пива.

— Йэ-эх, сыграть, что ли! — завопил он и взялся за верхнюю доску. — Подумаешь — лихоманка!..

Но крышка никак не поддавалась.

Мандюс посерел.

— Господи, помилуй и спаси! Чую — сам учитель в ящике сидит и держит, — пролепетал он. — Помяни мое слово: к завтрему, к утру, весь бородавками обрастешь!

Якобин выпустил доску, криво усмехнулся и поиграл пальцами в воздухе.

Мы завтра в Грецию поедем!..

затянул он, поправляя котелок.

Колеса, иэх, скрипя-а-а-ат!..

— Или сперва не в Грецию? А, Эббер?! — крикнул он через залив, где дрожал в мареве паромный причал.

Якобин повернулся и схватил Мандюса за воротник:

— Спорим, что я пройду по поручням с бутылкой на косу и не пролью ни капли!

— Идет! Но не вини меня, коли за борт ухнешь, — ответил Мандюс, подозрительно косясь на ящик с органом.

Якобин потащил его за собой.

— Сначала — в камбуз, кофе выпьем. Потом увидишь диво!

Они поднялись по трапу, наступила тишина. Но что это? Крышка ящика медленно приподнялась. Появилась нога, потом багровое лицо с разинутым ртом, который жадно глотал воздух, потом вторая нога!..

— Еще минута, и я бы задохся! — произнес голсс Миккеля Миккельсона.

Глава двадцать третья

ПИСЬМО НА САЛФЕТКЕ

Общая каюта на «Короле Фракке» была маленькая и тесная, в ней пахло пивом и машинным маслом. Стол, приколоченный гвоздями к полу, да просиженная плюшевая кушетка — вот и вся мебель.

Хочешь посмотреть наружу — к твоим услугам грязный иллюминатор.

А только зачем он, коли все равно не увидишь того, что хочется видеть больше всего на свете.

Тетушка Гедда уснула над своим вязаньем. Очки съехали на кончик носа. Туа-Туа пыталась представить себе солнечную Данию, где едят сосиски с горчицей и слушают соловья в городском парке Эсбьерга.

Но тут она вспомнила папу и опять заплакала.

— Туа-Туа…

Она открыла глаза ровно настолько, насколько их открывают, когда видят сон и не хотят просыпаться. Чья-то грязная рука терла окошко снаружи. За мутным стеклом показался веснушчатый нос Миккеля Миккельсона.

Туа-Туа чуть не вскрикнула от радости, но Миккель предостерегающе поднес палец к губам. Миг, и он уже очутился в каюте.

— Ой, Миккель! А я думала…

— Что я лежу дома в кровати и храплю, да? — усмехнулся Миккель. — Что ж, и храпел. Половину ночи. Только не в кровати, а в ящике с органом. Пришлось забраться в него пораньше, пока никто не…

— Тш-ш-ш, — испуганно прошептала Туа-Туа.

Тетушка Гедда подняла руку и почесала нос узловатым пальцем.

— Ладно, после расскажу, — сказал Миккель шепотом и приподнял куртку: под ней был привязан кожаный мешочек. Видишь, запас для побега. Ну как, пойдешь?

Туа-Туа сморгнула слезы:

— Конечно, Миккель. Только… жаль все-таки тетушку Гедду…

Мимо иллюминатора прошел капитан. Миккель присел.

— Того и гляди, войдет кто-нибудь, — прошептал он. Напиши несколько строчек, чтобы знала, что ты жива-здорова. Сойдем у паромного причала — я же без билета. Жду на носу, за органным ящиком.

Миккель глянул в иллюминатор, убедился, что путь свободен, и скользнул в дверь, словно тень.

Туа-Туа отыскала в кармане цветной мелок, взяла грязную бумажную салфетку и стала писать на ней:

Письмо получилось длинное.

В самом конце она подписалась: «Твоя Туа-Туа». Но куда положить письмо?

Взгляд Туа-Туа скользнул с влажного кончика носа тетушки Гедды на клубок шерсти на ее коленях.

Глава двадцать четвертая

«ПЕРВЕЙШИЙ АКРОБАТИСТ МИРА» БАЛАНСИРУЕТ

У паромного причала стояло на берегу несколько небольших строений: двухэтажный дом лавочника, рыбацкая лачуга с шиферной крышей и избушка паромщика.

Правда, паромщик показывался, только когда кто-нибудь просил перевезти на лодке через залив, в Льюнгу. Паром не действовал.

Да, чуть не забыл: в кустах поодаль стоял еще цирковой фургон.

Миккель сидел на корточках за органным ящиком и перебирал в уме, кто может оказаться на пристани и сорвать его планы. Брезент, которым он накрылся, вонял старой сельдью так, что ноздри сами слипались.

«Вдруг тетушка проснется, что тогда делать будем?» подумал он.

Что там еще болтал Якобин о каких-то скрипящих колесах и очках для любопытных? И где, наконец, Туа-Туа?

Миккель выглянул из-за ящика.

Труба выкашляла клуб дыма, и «Фракке», скрипнув всем корпусом, повернул к берегу.

— Туа-Туа… — нетерпеливо шепнул Миккель.

Но вот на ступеньках показались ее черные чулки. Она спустилась и осторожно поглядела кругом.

— Ты где, Миккель? — прошептала Туа-Туа.

— Здесь, под брезентом, позади тебя. Она еще спит?..

Слава богу. Подойди поближе, чтобы мне не кричать. Как только спустят сходни, сразу на берег.

— Они нас поймают, Миккель!

— Попытка не пытка! Тш-ш-ш, рулевой идет. Не смотри сюда.

Долговязый рулевой «Фракке» был завзятый шутник; под блестящим козырьком торчал веселый рыжий вихор.

— Никак, Туа-Туа Эсберг с чайками о погоде толкует? усмехнулся рулевой и стал готовить сходни. — Что же они сулят?

— О…облачность и грозу, — пробурчала Туа-Туа.

Она не сводила глаз с органного ящика, так что Миккейя даже холодный пот прошиб.

С верхней палубы донесся блеющий голос Якобина:

— Спорю на два риксдалера, что пройду по всем поручням и не пролью ни капли!

Миккель забылся и вдохнул тухлый запах.

— А-апчхи-и-и! — громыхнуло за ящиком.

Рыжий рулевой выпустил сходни, ухватился за брезент и потянул. Миккель тянул к себе.

— Почтенная публика, вы видите первейшего акробата щира! — голосил Якобин.

В тот же миг «Фракке» коснулся бортом причала.

— Ка-а-раул! Он падает!.. — взвизгнула Туа-Туа, показывая дрожащей рукой на акробата.

Рулевой забыл о брезенте и метнулся к поручням — как раз вовремя, чтобы увидеть, как Якобин ухнул в воду головой вниз.

— Человек за бортом! — заорал рулевой, схватил веревку и побежал на верхнюю палубу.

Мандюс Утот, только что выигравший два риксдалера, спокойно стоял у левого борта и грыз темный сухарь.

— Что — сумел? — крикнул он голове Якобина, когда она вынырнула среди мутной пены за кормой.

— Котелок!.. — вопил Якобин, давясь водой и колотя руками и ногами. — Котелок спасите!

— «Котелок, котелок»! — передразнил его Мандюс. — Что ли, твоя душа в котелке, пустая голова?!

Встречающие на пристани столпились у кормы «Короля Фракке» посмотреть, как вылавливают Якобина.

Раз, два — Миккель открыл в борту дверцу и прыгнул на берег. За ним последовала Туа-Туа. Одной рукой она придерживала подол, другой прижимала к груди узелок с «самым заветным имуществом».

— Чую, ой, чую, плохо все кончится! — всхлипывала она. — Бородавки смерть как чешутся…

— Ничего, авось у дубильщика Эббера найдется шкурка от сала, — ответил шепотом Миккель. — А вот и сам он к пристани идет.