Бремя прошлого, стр. 17

Она обернулась, и взгляды их встретились.

– Я насчет вашего отца… Вы можете рассчитывать на мою помощь.

Она благодарно кивнула. Она была готова воспользоваться любой помощью, и теперь на ее стороне были и Моди, и Бриджид, и Эдди. Шэннон больше не чувствовала себя такой одинокой, как раньше. Уснула она мгновенно, едва коснувшись подушки с пропитанной запахом лаванды льняной наволочкой. Она ни на секунду не задумалась о том, кто мог быть наследником Лилли; ее мысли были заняты Нэдом Шериданом, А может быть, Эдди Шериданом?

Я проснулась рано, возбужденная ворвавшимися через открытое окно моей комнаты лучами солнца. Легкий ветерок доносил из сада аромат роз. Из кухни вкусно пахло беконом и свежеподжаренным хлебом. Я немного полежала с закрытыми глазами, нежась на прохладных льняных простынях, и блаженно потянулась, совсем как в девятнадцать лет. О своем возрасте догадываешься только тогда, когда начинают хрустеть суставы.

Было уже почти одиннадцать часов. За окнами по гальке цокали лошадиные подковы. Я соскочила с кровати, подбежала к окну и выглянула, перегнувшись через подоконник.

Помощник конюха Колам вывел мою гнедую кобылу, и она со счастливым видом уже щипала маргаритки на краю лужайки, не обращая внимания на бегавших рядом далматинов. Я быстро оделась и поспешила вниз, горя желанием совершить прогулку верхом таким великолепным утром.

– Доброе утро, Моди! – приветствовала меня Шэннон, когда я уже шла по двору. Она с широкой улыбкой смотрела на меня, выглянув из своего окна.

– Я чувствую, что мне следовало бы сказать вам «доброе утро», но я этого не скажу, – усмехнулась я, – а просто спрошу, не желаете ли вы присоединиться ко мне для верховой прогулки?

И спросила на всякий случай, поскольку этих американцев, в особенности горожан, никогда не поймешь:

– Вы, разумеется, умеете ездить верхом?

– Умею. Но вы уже готовы, а я еще не одета.

– Так одевайтесь же, девочка, – сказала я, – и спускайтесь ко мне. Мы выпьем с вами по чашечке кофе и поедем, пока не испортилась погода.

Шэннон сбежала по лестнице пятью минутами позднее, в полотняной рубашке, джинсах и ковбойских башмаках. Волосы были собраны сзади в виде конского хвоста, и выглядела она лет на пятнадцать.

Я налила кофе в две большие кружки и подвинула к ней большой желтый кувшин с молоком. На серебряном блюде лежали поджаренный до хруста бекон, свежий хлеб из пресного теста, сливочное масло и малиновый джем моего собственного изготовления.

– Вам надо есть побольше, уж больно мало мяса у вас на костях, – критически заметила я. – Разве ваша мачеха не говорила вам, что мужчинам не нравятся тощие женщины? Им нужно, чтобы в постели было за что взяться.

– Кстати, о мужчинах, – мимоходом заметила она, – а где же Эдди?

Я искоса взглянула на девушку.

– Вы, видно, беспокоитесь о нем, – отвечала я. – Он уезжает в Голвей.

Я не могла удержаться от улыбки, увидев, как она сразу поникла. Глаза девушки не могли скрыть ее чувств.

– Он сказал, что, разумеется, к вечеру вернется, – лукаво добавила я. – Не знаю, кто теперь влечет его больше – то ли вы, то ли Лилли.

– Ни одна из нас, – возразила она, допивая кофе. – Его влечете вы, Моди. Он говорил мне, что находит вас неотразимой.

– Полно вам, девочка, – не без удовольствия заметила я, так как всегда любила комплименты. Я надела шляпу и заторопила Шэннон: – Так едемте же!

Мы не спеша пробирались через заросли папоротника к развалинам Большого Дома. Я хотела показать девушке место, где протекала жизнь Лилли. Отперев висячий замок, я толкнула тяжелую входную дверь. Она со скрипом открылась.

– Я прожила здесь до двенадцати лет, – говорила я Шэннон. – Каким чудесным было мое детство! Но надо признаться, что после пожара, когда мы вернулись сюда и поселились в Арднаварнхе, здесь стало еще лучше.

Мы вышли из дома и прошли через обнесенный стеной сад, зеленевший шпалерами грушевых и персиковых деревьев, теперь совершенно высохших из-за отсутствия ухода.

Вечером, после ужина, я продолжала свой рассказ перед горевшим в гостиной камином. На мне было зеленое, цвета нефрита, платье от «Шанель» по моде тысяча девятьсот тридцать четвертого года, бриллиантовые серьги и браслеты. Этот молодой льстец Эдвард сказал мне, что я выглядела великолепно, и преподнес букет алых роз и громадную коробку шоколада, купленного в Голвее.

Я смотрела, как Эдди уселся на диване рядом с Шэннон и с какой приветливой улыбкой она подвинулась, чтобы ему было достаточно места. «Вот будет интересно, если он влюбятся друг в друга!» – подумала я. Но по своей всегдашней привычке я люблю опережать события.

– Напомните мне, дорогие, на чем мы вчера остановились?

– Лилли отправилась на рассвете на прогулку верхом с Финном О'Киффи, – нетерпеливо подсказала Шэннон.

– Ах да, Финн! Ну что ж, продолжим наш рассказ!

У Пэдрейга О'Киффи были волосы цвета порыжевшей соломы и нездоровое лицо, усыпанное веснушками и бородавками. Нижняя челюсть слегка отвисала, выставляя на всеобщее обозрение несколько уцелевших пожелтевших зубов. Грудь была впалой, короткие ноги – кривыми, а руки длинными, как у гориллы. Все считали Пэдди О'Киффи уродом, каких свет ни видывал.

Но как случилось, что у такого урода было два таких красавца-сына?

– Да, это моя порода, – хвастался он после нескольких кружек.

При этом он совершенно забывал, что его жена была из семьи, все члены которой отличались прекрасной внешностью, и что сам он был коротышкой из семейства О'Киффи.

Люди смеялись и над ним самим, и над его безумными фантазиями. Но не смеялись ни над Дэниелом, высоким, сильным, с красиво посаженной головой, увенчанной шапкой курчавых рыжих волос, ни над юным Финном, который был младше брата на два года, стройным, с черными волосами и серыми глазами, которые могли бы поспорить цветом с небом над Коннемейрской бухтой, когда в нее заползает с моря туман. Дэниел был умен и методичен, быстро пускал в ход кулаки, Финн же имел склонность к коммерции, отличался остротой ума и готовностью посмеяться. И если Дэниел был просто смазливым, то Финн О'Киффи – настоящим красавцем. Единственным недостатком братьев было то, что они родились бедняками.

Пэдди всю свою жизнь работал в конюшнях Арднаварнхи. Жена была прачкой в Большом Доме и частенько брала с собой маленьких детей, которые играли на кухонном дворе или помогали конюхам, не забывая ни на минуту, что при появлении его светлости надо было сразу же прятаться, дабы тот их не увидел.

Детство их проходило в бедности и лишениях. Половина населения этого края сорок лет назад во время великого голода переселилась в Америку на приводивших в ужас кораблях, которые нельзя было назвать иначе, как старыми калошами. Когда Дэниелу было двенадцать, а Финну десять, во время эпидемии инфлюэнцы, с завидной регулярностью прокатывавшейся по сельской местности и за одну ночь уносившей каждого десятого, умерла их мать, а за нею и шестеро их братьев и сестер. Финн и Дэниел оказались на попечении отца, любившего больше выпивку, чем собственных чад.

В их крытом соломой, сложенном из камня, побеленном известкой доме была всего одна комната с земляным полом. В камине постоянно горел торф, и над слабыми языками пламени в черном чугунном котелке обычно кипел водянистый суп. Поперек очага висела нитка коптившейся рыбы, пойманной Дэниелом в бухте и добавлявшей неописуемый «аромат» к запаху торфа и цыплят, копошившихся в углу, на куче соломы.

Этот «аромат» пропитал насквозь мальчиков и стал неотъемлемой их частью. Так было до того дня, когда двенадцатилетний Финн оказался в Большом Доме. И однажды экономка в присутствии многочисленных слуг крикнула ему:

– Эй, мальчик! От тебя разит дикими зверями! Убирайся отсюда вместе с этой вонью! И не появляйся здесь, пока не отмоешься.