Бремя прошлого, стр. 101

Мама была намного младше его. Отец познакомился с нею на июльском пикнике в доме друзей в Саутгемптоне. Тогда ему было шестьдесят пять лет, хотя он с гордостью говорил мне, что выглядел лет на пятьдесят. Красивый и богатый, он поглядывал на многих женщин, но, как он сказал, сразу понял, что она была той единственной, необходимой ему.

Мама умерла, когда мне было четырнадцать лет, и отец чувствовал себя, как брошенная собака. Он не знал, что ему делать без нее, что делать с собою. Он решил было вернуться в офис, но его ум уже не мог сосредоточиться на бизнесе. Я уехал учиться, он остался один и появлялся в самое неожиданное время, увозил меня на ленч или на футбольный матч. Отец постепенно оправился от потрясения, но говорил мне, что ему будет недоставать ее до конца его дней. «Она была моим лучшим товарищем, – говорил он мне. – Я ни разу не пожелал ни одной другой женщины при жизни твоей матери».

И вот в один прекрасный день отец позвал меня к себе в кабинет и впервые рассказал мне о том, где он родился, – в той маленькой лачуге с земляным полом в Коннемэйре. «Я не говорил тебе об этом раньше, – продолжал он, – потому что стыдился этого. Потому-то все так и осложнилось. Но теперь я старый человек, и мне кажется, что будет лучше, если ты услышишь обо мне от меня самого, чем, если в будущем для тебя откроются какие-нибудь неожиданные вещи. И никто не посмеет сказать, что твой отец что-то скрыл от тебя!»

И он рассказал мне историю о себе, о Лилли и о Лайэме. Рассказал все. И о своем брате Дэниеле, о существовании которого я даже не подозревал.

«Дэн умер человеком богаче Креза, – с гордостью говорил папа. – Мы, О'Киффи, преуспели в этой новой стране. Но, шагая по дороге успеха, каким-то образом потеряли друг друга». Он бросил на меня проницательный взгляд и продолжал: «Итак, теперь ты знаешь все о своих давно потерянных родственниках и о твоем исчезнувшем единокровном брате. Странные люди, они никогда не пытались встретиться с тобой, но если когда-нибудь это сделают, ты, по крайней мере, будешь знать правду».

Я спросил отца, не пытался ли он когда-нибудь разыскать Лайэма, и он с ноткой вины в голосе сказал, что пытался, но было уже слишком поздно. Лайэм исчез, и его никогда больше никто не видел.

Майкл взглянул на меня и задумчиво проговорил:

– Должно быть, Лилли была необычной женщиной.

– Да, это так, – согласилась я. – Но теперь я знаю, что Боб О'Киффи был сыном Лайэма, а значит, Шэннон ваша кузина. Итак, – торжествуя, сказала я Шэннон, – вы больше не одиноки в этом мире.

Майкл Джеймс рассмеялся.

– Вы можете рассчитывать на меня всегда, когда вам понадобится помощь, – ласково сказал он ей. – И я буду рад, если вы приедете в любой свободный уик-энд к нам и познакомитесь с моей семьей. В Сэг Харбор добраться очень просто, и там всегда найдутся одна или две свободные комнаты.

Шэннон порозовела от удовольствия и учтиво поблагодарила Майкла, а я сказала ему, что, поскольку она наследница Лилли и вступает во владение большими деньгами, ей может понадобиться также и его деловой совет.

– Итак, мы исключаем вас из списка подозреваемых в убийстве и теперь должны заняться следующим подозреваемым, – заключила я, и изумленный Майкл уставился на меня вопрошающим взглядом.

– Подозреваемый в убийстве? – повторил он. – Может быть, вы думали, что это я убил Боба Киффи?

– Это была лишь гипотеза, – возразила я. – Но теперь, когда мы познакомились с вами, мы знаем, что это сделали не вы.

– Как вы это узнали? – с любопытством спросил он.

– Чувствую нутром, – твердо ответила я. – Или, если хотите, женская интуиция. А, в общем и то, и другое. Я в этом уверена.

Мы попрощались, пообещав друг другу связаться в скором будущем, и отправились на поиски следующего фигуранта нашего списка – сенатора Джима О'Киффи.

Я всегда любила поезда. В них есть какое-то очарование романтики, обещание чего-то, что-то более волнующее, возбуждающее, с чем не сравниться самолету. Поэтому-то я так обрадовалась, когда Шэннон предложила ехать в Вашингтон, для встречи с сенатором Джимом О'Киффи, на поезде. Бриджид ехала с нами, придя в восторг от предстоявшего посещения Белого дома, куда намеревалась сходить, пока мы будем допрашивать сенатора.

Джим О'Киффи был общительным человеком, убежденным – в своего деда – холостяком, пользующимся репутацией любителя женской компании. Над его широким лбом темнела буйная шевелюра, словно прошитая серебром на висках. Такого же серебристого оттенка были и его серые глаза, а улыбка, как справедливо говорили, могла очаровать даже птиц на деревьях.

О'Киффи оглядел нас оценивающим взглядом с головы до ног, когда мы вошли в его кабинет в здании сената.

– Две прекрасные рыжие головки, – заметил он, шагнув нам навстречу с протянутой для приветствия рукой. – Какой счастливый день! Должен ли я сказать вам о том, что покорен с первого взгляда?

С первых же минут стало ясно, что язык его был таким же серебристым, как и описанные выше детали, но голос его звучал искренне, когда он выражал Шэннон соболезнование. Джим сел рядом с нею на широкую софу и, поглаживая ей руку, говорил, совсем как Майкл Джеймс, что никогда, ни на минуту, не верил в виновность Боба Киффи.

– А уж я-то насмотрелся подобных вещей, занимаясь своим бизнесом, – заметил он, слегка нахмурившись.

Я взглянула на Шэннон, не отрывавшую от него повлажневших глаз, и вздохнула. Все тем же нутром я почуяла, что и сенатор Джим О'Киффи тоже не убивал Боба, но тогда, с надеждой подумала я, может быть, он скажет нам что-то такое, что приведет нас к тому или к той, кого мы искали.

Я быстро объяснила ему, что нам удалось выяснить, что Шэннон приехала ко мне, чтобы узнать подробности всего того, что происходило в прошлом, и что таким образом мы можем разобраться в настоящем.

– Вы имеете в виду историю Лилли Молино? – спросил он, опять-таки повторив вопрос Майкла Джеймса.

По-видимому, оба брата О'Киффи хранили память о ней в своих сердцах и головах, передавая легенду о ней от поколения к поколению, как сделала и я, рассказав все Шэннон.

– Я не многим могу вам помочь, хотя, если моя помощь понадобится, постараюсь сделать все, что в моих силах, а пока позвольте рассказать вам, что я помню о жизни деда.

Он был из тех рослых, похожих на медведей бородатых мужчин, которые всегда находили отклик во мне. Они выглядят как-то более солидно, более надежно, чем все другие, и я понимала его привлекательность для избирателей и его популярность в средствах массовой информации. Сенатор Джим О'Киффи, подобно большинству ирландцев, был прирожденным рассказчиком, и его ровный голос гипнотизировал, как звук волн, облизывающих берег. Мы с жадностью слушали его воспоминания.

– Дедушка Дэниел О'Киффи был большим оригиналом, – начал Джим, глядя на нас с улыбкой. – Когда я родился, он был уже старым человеком, а умер, когда ему было за девяносто, и, знаете, он до конца сохранил свой мощный голос и те живость и величие, которые, кажется, унаследовал и я. И хотя он был инвалидом, никогда не выглядел развалиной, как другие старики. Могу побиться об заклад, что, умирая, он выглядел не многим хуже, чем когда за него вышла замуж Лилли, разве что был более тучным и, разумеется, поседел. Ну и, конечно, эта инвалидная коляска. Дед манипулировал ею, словно это был танк, разъезжал по дому, как боевой командир, раздавая направо и налево приказания, командуя слугами, собаками и секретарями; постоянно контролировал дела в своих «Дэн сторах». Он работал до самого конца, и в день его смерти я был с ним.

Мы были тогда на его вилле в Портофино, где он женился на итальянке, с которой познакомился в девятнадцатом году. Он влюбился в ту сельскую местность и в нее. В этой женщине было все, чего недоставало Лилли: она была, добрая, кроткая, из семьи, зарабатывавшей себе на жизнь. Ее мать и отец управляли небольшой тратторией, деньги в которой оставляли местные жители, случайные туристы да пассажиры дорогих яхт, бороздивших в летние месяцы воды Средиземного моря, хотя городок Портофино был в то время еще совсем небольшим и неразвращенным.