Тайные убийцы, стр. 59

— Не знаю.

— Вот почему ВОМИТ — антимусульманская организация. Они выделяют акции немногочисленных фанатиков и взваливают вину за эти акции на весь регион, — произнес Диури. — Если бы ты сказал мне, что это они взорвали вчера мечеть в Севилье, я бы не удивился.

— Они обозначили свое присутствие, — сказал Фалькон. — Наша разведслужба, СНИ, знает о них.

— А еще о ком знает СНИ? — раздраженно спросил Диури.

— Ситуация очень запутанная, — проговорил Фалькон. — И мы ищем умных людей со связями, которые могут получать нужную информацию и которые хотят помочь нам.

Фалькон посасывал чай, мысленно благодаря собеседника за этот поворот беседы. Наконец-то удалось высказать вопрос открыто. Ему не верилось, что он сумел это произнести. Похоже, не верилось в это и Якобу Диури, который, моргая, сидел по другую сторону инкрустированного столика.

— Правильно ли я тебя понял, Хавьер, — произнес Диури, и его лицо вдруг отвердело, как пластмассовая маска, а из голоса ушла вся теплота, — правильно ли я понял, что ты специально решил явиться в мой дом, чтобы попросить меня шпионить на ваше правительство?

— Еще когда я позвонил тебе вчера вечером, ты понял, что это не будет просто визит вежливости, — ответил Фалькон, сохраняя твердость.

— Шпионы — самые презренные из воинов, — проговорил Диури. — Не псы войны, а крысы.

— Я бы никогда и не подумал попросить тебя, если бы хоть на секунду принял тебя за человека, который удовлетворен тем, во что нас убеждают верить в этом мире, — сказал Фалькон. — В этом была цель твоего монолога об Ираке, верно? Показать мне не только арабскую точку зрения, но и то, что ты понимаешь более глубокие истины.

— Но что заставило тебя поверить, будто ты можешь задать мне такой вопрос?

— Я задаю его, потому что ты, как и я, за мусульман, за арабов и против террористов. И ты хочешь, чтобы здесь происходили перемены, чтобы это был прогресс, а не великое сползание назад. Ты — целостный человек, человек чести…

— Я бы не стал связывать эти качества с безнравственностью шпионства, — сказал Диури.

— Кроме того, я знаю тебя и уверен, что тобой бы при этом руководила не жажда денежного вознаграждения или тщеславие, а вера в то, что ты можешь что-то изменить, не прибегая к бесцельному насилию.

— Мы с тобой очень похожи, — заметил Диури, — только вот мы поменялись ролями. С нами обоими отвратительно поступили наши отцы-чудовища. Ты вдруг обнаружил, что наполовину марокканец, а я должен был вырасти испанцем, но стал марокканцем. Возможно, мы — воплощение двух сплетенных друг с другом культур.

— И у каждой из них — запутанная история, — кивнул Фалькон.

21

По радио севильцам обещали на сегодня нарастание жары: температура превысит сорок градусов, будет дуть легкий ветерок из Сахары, обжигающий глазные яблоки, высушивающий пот и подвергающий серьезной угрозе здоровье людей, работающих на месте разрушенного здания. Консуэло еще чувствовала вялость после таблетки, которую она приняла в три утра, когда поняла, что созерцание трепещущих век Дарио не поможет ей заснуть. Как всегда, ей предстоял деловой день, но теперь ее дни были заключены в скобки визитов к Алисии Агуадо. Она о них не думала. Она устранила себя из происходящего. Она больше осознавала костяной каркас своего лица и уютную маску своей кожи: она надеялась действовать, укрывшись за ними.

Радиоведущий был настроен мрачно. Его размышления до нее не доходили, как и его объявление о том, что в полдень в память о жертвах взрыва пройдет минута молчания. Ее веки поднимались и опускались, словно она ожидала, что, моргая, она всякий раз будет видеть перед собой новую сцену, а не ту же самую, только с незначительными изменениями.

Снотворное перекрыло приток адреналина. Если бы она была бодрее, устрашающее чувство распада на части, которое она испытала вчера, вспоминалось бы ей слишком остро и она бы, проскользнув мимо приемной Агуадо, отправилась прямо на работу. Но сейчас она припарковала машину, и ноги сами внесли ее вверх по лестнице. Ее рука встретилась с белой ладонью Алисии Агуадо, а ее бедра заполнили объем между ручками кресла. Она обнажила запястье. Откуда-то издалека донеслись слова, но она не смогла их понять.

— Извините, — произнесла она. — Я просто немного устала. Не могли бы вы повторить?

— Вы думали вчера вечером о том, что я вам сказала?

— Я не уверена, что помню о том, о чем я… о чем вы просили меня подумать.

— О том, что делает вас счастливой.

— Ах да, я об этом думала.

— Вы принимали какие-то препараты, Консуэло? Сегодня утром у вас очень замедленная реакция.

— В три утра я приняла снотворное.

— Почему вы не могли заснуть?

— Я была слишком счастлива.

Агуадо пошла на кухню, сделала крепкий черный кофе и принесла его Консуэло, но та оттолкнула чашку.

— На наши встречи вы должны приходить с ясной головой, иначе нет смысла, — сказала Агуадо. — Вы должны быть в контакте с собой.

Агуадо встала перед Консуэло, подняла ей лицо, словно готовя ребенка к поцелую, и надавила большими пальцами ей на лоб. У Консуэло прояснилось перед глазами. Агуадо уселась обратно.

— Почему вы не могли уснуть?

— Я слишком много думала.

— Обо всех этих вещах, от которых вы «слишком счастливы»?

— Счастье для меня — не самое обычное состояние. Мне нужен был перерыв.

— А какое состояние для вас обычное?

— Не знаю. Я его слишком хорошо скрываю.

— Вы прислушиваетесь к себе?

— Я не могу этого не делать. Я не умею этому сопротивляться.

— Значит, вы вчера не сделали то, что я просила вас сделать.

— Я же вам говорю. Счастье — необычное для меня состояние. Я к нему не привыкла.

— Что вы делали?

— Смотрела, как спят дети.

— Что это говорит вам о том состоянии, к которому вы привыкли?

— Обычно мне неуютно.

— Вы сильно выкладываетесь на работе?

— Конечно. Это единственный способ добиться успеха.

— Почему для вас важен успех?

— Потому что им легче измерить…

— Легче по сравнению с чем?

У Консуэло сжалось горло, в голосе нарастала паника.

— Легче измерить успех человека в бизнесе, чем измерить… вернее, увидеть… воспринять… Вы понимаете, что я пытаюсь сказать.

— Я хочу, чтобы вы это сказали.

Консуэло задвигалась на своей половинке кресла, сделала глубокий вдох.

— Я уравновешиваю свои промахи как личности, показывая миру свои блестящие достижения в бизнесе.

— И что же для вас означает успех?

— Это мое прикрытие. Благодаря ему люди мною восхищаются, а если бы они узнали, кто я на самом деле и что я совершила, они бы меня презирали.

— Ваши трое детей ночуют в отдельных спальнях?

— Теперь да. Двум старшим нужно собственное пространство.

— Когда вы смотрите, как они спят, с кем вы проводите больше всего времени?

— С младшим, Дарио.

— Почему?

— Мы с ним по-прежнему очень близки.

— У него большая разница в возрасте с остальными?

— Он на четыре года младше Матиаса.

— Вы любите его больше, чем двух других?

— Я знаю, что не должна бы, но это так.

— А внешне он больше похож на вас или на вашего покойного мужа?

— На меня.

— Вы всегда наблюдали, как спят ваши дети?

— Да, — ответила она и задумалась. — Но это… обострилось… в последние пять лет, после того как убили мужа.

— Раньше вы смотрели на них по-другому, чем теперь?

— Прежде я смотрела на них и думала: это — мои прекрасные творения. Только после смерти Рауля я стала сидеть рядом с ними, я даже на какое-то время поместила их всех в одну комнату, — да, и именно тогда появилась боль. Но это не была какая-то дурная боль.