Алтайская повесть, стр. 26

– Ну ладно, приду с водопада – тогда налью!

По глухой и сырой тропе вдоль Кологоша Костя и Чечек отправились к водопаду. Ручей часто пересекал тропу, и тогда, сняв тапочки, они вброд переходили по ледяной воде. Березы и лиственницы, разбросанные по склонам, убегали высоко вверх. Среди них, на зеленом бархате трав, ярко белели, словно букеты, большие дудники.

Чем дальше уходила тропа, тем круче становились склоны, сдвигаясь в ущелье. И все выше и гуще поднимались травы над тропой – красноголовый чертополох, синяя луговая герань, медовая кружевная таволга… Костя, оглядываясь, не видел Чечек в этой заросли. Только головки цветов качались там, где она проходила, да слышался звонкий голос вместе с журчаньем ручья.

– Я здесь, Кенскин! Я иду-у-у!

Еще выше поднялась трава. Здесь, на уступах, качались высокие пестрые саранки и кое-где светились яркие желтые огоньки. Ручей становился все бурливее.

Около угрюмой, обнаженной скалы, напоминающей отвесные стены какого-то замка, Костя остановился, подождал Чечек.

Чечек подошла с тапочками в руках и с охапкой цветов:

– Ты что, Кенскин?

Костя поднял руку:

– Чу!.. Слышишь?

Чечек прислушалась:

– Да, слышу. Это водопад шумит.

Водопад был небольшой, но очень красивый. Сильная струя, бьющая прямо из скалы, разливалась по широкому плоскому камню, подернутому зеленью, и оттуда падала прозрачная сверкающими каскадами. Ниже такие же плоские и зеленые камни подхватывали, словно в пригоршни, падающую воду и, не в силах удержать, роняли ее вниз отдельными струями. Эти струи, падая с большой высоты, соединялись внизу и бежали по ущелью гремучим ручьем Кологоша. Водопад звенел и сверкал, он был весь из хрусталя и малахита, весь из блеска и музыки…

– Давай влезем наверх, посмотрим, как вода бьется?

– Давай!

Чечек и Костя живо взобрались на гору, цепляясь за длинную, густую траву. Тут они разглядели, откуда бьет вода – из небольшой круглой пещерки недалеко от вершины. Они уселись около самой воды на мягких, мшистых выступах.

– Кенскин, а здесь рыбы не бывает?

– Не знаю. Не видел.

Костя поглядел вверх, на Чечек, которая сидела на самом высоком выступе:

– Чечек, а почему ты никак не научишься меня как следует называть?

– А как же, Кенскин?

– Ну что это за «Кенскин»? Скажи: Константин. Неужели не выговоришь? Ну, говори «Костя», как все говорят.

– Костя… – повторила Чечек. – Костя, Костя… Слушай, Кенскин, мне так не нравится!

– Ну, зови Константин. Ну: Константин.

– Конн-станн-тиннн-тиннн… Конн-станн-тинн!.. Кенскин, ты слышишь? У тебя имя – как струны! Как струны у Настенькиной гитары: Конн-станн-тинн!.. Тинн!.. Кенскин, правда похоже? Ой, какое у тебя имя хорошее!

Костя не отвечал. Он с улыбкой слушал, как в устах Чечек звучит его имя, и смотрел, как одна маленькая струйка, падая на зеленый камень, разбивается в серебряную пыль. Потом взглянул на солнце и встал:

– Чечек, пора! Тебе надо ехать.

Костя проводил Чечек далеко за Кологош, до самого перевала, где на гребне стоят опаленные молнией лиственницы.

– Якши болсын, [7] Кенскин! До осени, – сказала Чечек.

– До осени, Чечек!

Они помахали друг другу рукой. Костя долго стоял около расщепленного молнией дерева, стоял, пока повозка Чечек не скрылась в чаще. И когда уже скрылась, он все еще стоял и ждал чего-то. И уже издалека до него долетел тоненький голосок:

– Якши болсын!..

Тоненький голосок, неясный и далекий, как эхо…

– До осени-и-и! – крикнул Костя.

Темнеющая долина, заросшая лесом, приняла его голос и не ответила больше.

Вдруг Костя хлопнул ладонью себе по лбу: «Эх, что же это я? Пора кролей кормить! И воды у них было мало… Стою тут, как дурак!»

И он бегом помчался на заимку.

Кто был?

В этот вечер Костя долго не ложился спать. Он сидел у костра с заряженным ружьем, размышляя о том непонятном, что произошло.

В заимке кто-то был. Когда Костя вернулся, проводив Чечек, кроличьи корытца были полны свежей воды и охапка накошенной травы лежала в загоне там, где он ее не клал. Ему вспомнилось, что так уже было… На второй или на третий день после его переселения на заимку ему показалось, что около загона кто-то был: сломана ветка на иве, набросано сено на крыши кроличьих шалашиков. Но тогда он подумал, что, наверно, ветку на иве он сломал сам и не заметил… А сено?.. Ну, может, ветром надуло или кролики натаскали… Кто мог прийти на заимку? Если Костя отлучался, Кобас сторожил загон. А Кобас ни разу не лаял.

А может, и правда ветку на иве сломал он сам? А может, и правда сено надуло ветром?.. Но вот кто налил сегодня воды в корытца?

– Кобас, а ты что молчишь? Ты кого видел здесь?

Кобас постучал хвостом.

– Ты никуда не уходил? Нет?

Кобас, взглянув на него темными ласковыми глазами, еще постучал хвостом.

– Я знаю, ты никуда не уйдешь…

Костя вдруг засмеялся: «Тоже, сижу думаю? Да это, однако, все она управилась! Пока я за лошадью ходил да пока запрягал… Ну конечно же, она… А я-то тоже…»

Все стало просто и ясно. Костя поужинал, покормил Кобаса и, еще раз обойдя загон, улегся спать. Тихо и спокойно прошла ночь. Костя смеялся во сне – Чечек звала его, и его имя звенело, как струны: «Конн-станн-тиннн-тинн…»

А наутро Костя увидел, что два темно-голубых шиншилла пробежали через полянку и скрылись в зарослях ивняка на берегу Кологоша.

Костя протер глаза. Что это? Может, он еще не проснулся? Может, ему снится?..

Но надежда на то, что это снится, тотчас исчезла. Большой рыжеватый кролик сидел под кустом ивы и усердно обгрызал тонкую веточку. Вот он, к чему-то прислушиваясь, насторожил уши, вот поглядел на Костю, часто двигая мордочкой, и снова принялся за ивовую ветку.

Пот выступил на лбу у Кости: «Вылезли! Разбежались!..»

Не чуя земли под ногами, он бросился к загону и сразу, еще издали, заметил слегка отвернутый горбыль. В щелку, нюхая воздух, просунулась подвижная кроличья мордочка.

Костя поставил на место горбыль. Он сбегал в избушку за лопатой, прикопал этот горбыль. Обошел вокруг всего загона, проверил изгородь. Изгородь была не тронута.

Кто отвернул горбыль? Может, Чечек, когда наливала воду, решила, что через изгородь трудно лазить, и сделала себе щель? Но если сделала, то хоть закрыла бы как следует!.. А теперь вот убежали кролики! Сколько их убежало? Как их поймать теперь?

Костя пошел на берег Кологоша, где прятались его голубые шиншиллы. Он попробовал подманить их овсом – кролики не подходили.

Костя в отчаянии вернулся к избушке.

– Кобас, – сказал он, глядя прямо в глаза своей собаке, – сторожи! Слышишь? Никуда не уходи. Никого не подпускай. Я приду!

Костя спрятал ружье, затушил тлевший костер, дал Кобасу кусок хлеба и побежал домой, в школу – звать ребят на помощь. Одному ведь все равно не поймать кроликов в тайге!..

Школьный двор встретил Костю мирной солнечной тишиной. Из школьных окон глядели яркие цветущие герани и фуксии, но окна были заперты и на белой двери висел замок. Костя заглянул в сад, не утерпел – пробежал к посадкам. Вот они стоят: яблоньки, новые яблоньки!.. Стоят, зеленеют. Земля кругом взрыхлена. Овощные грядки прополоты, и на каждом участке столбик с этикеткой: «Пятый класс. Коля Рукавишников»… «Мая Вилисова, шестой класс»… «Катя Киргизова»… «Алеша Репейников»… Множество имен на деревянных дощечках. Казалось, что ребята только что были здесь, работали, окапывали, пропалывали, бегали, болтали, смеялись… Сад был тих, и ни одного голоса не слышалось. Только по-прежнему шумела Катунь и прекрасная Чейнеш-Кая, украсившая зеленью свои лиловые скалы, стояла так же задумчиво в своем мохнатом зеленом венке.

«Где искать ребят? Наверно, все в поле, на прополке яровых. Хоть бы кого-нибудь встретить!»