Честь корабля, стр. 53
— Ну, я в этом не виновата, — заговорила Глория, да так жестко, я аж оцепенел от удивления. — Я сделала все, что могла. Подцепила этого шведа с «Морячки», настропалила как следует и отправила драться с Костиганом — пусть, думаю, разделает проклятого ирлашку. Или чтобы Костиган, по крайности, хоть руку об него сломал. Но эта сволочь уложила парня, даже пальца не оцарапав, и явилась в «Драную кошку» по мою душу. Я подумала, что он пришел размазать меня по стенке за то, что натравила на него шведа, но этот твердолобый бугай хотел только сказать, что тот остолоп не сможет явиться на свиданку. Представляете? И естественно, тут же клюнул на меня. Я заманила его сюда, чтобы оглушить и запереть до конца матча. Но у этой дубины не череп, а корабельная броня! Я сломала о его башку пятифунтовую булаву, а он даже глазом не моргнул! Ну, скажу вам, надеюсь, никогда больше не придется такого пережить. Когда он и не пошатнулся после моего удара, я думала — мне конец. Уже представила, как он сворачивает мне башку и скармливает ее этому отвратительному людоеду, которого зовет своим бульдогом. Однако никогда не известно, что взбредет в голову этакому крутому с виду драчуну. Он меня пальцем не тронул. Тогда я наврала ему про младшего братика, которому очень нужно выступить в этом матче, чтобы мы смогли уехать домой. Он купился на это так легко — я думала, удастся упросить его смыться по доброму согласию, но он уперся. Посоветовал ставить на него, сказал, что уже должен быть в «Арене», вынес дверь, вякнул что-то насчет встретиться после боя и был таков!
— Складно звонишь! — ухмыльнулся Салана. — Все устроила — лучше не надо! Ладно. Мы нарисовали крупное дело…
— Тоже мне, деловые выискались! — огрызнулась Глория. — С вами на люди совестно показаться, фраера дешевые! «Крупное дело», надо же… Чего вам теперь-то от меня надо? Плакать мне, что ли?
— Нам надо, чтобы ты вернула сотню, заплаченную тебе вперед, — зарычал Салана. — Не вернешь — тогда вправду наплачешься.
— Что-о? Думаешь, я ради вас, дешевок, буду за бесплатно жизнью рисковать? Ни единого цента не полу…
До меня донесся звук удара, и Глория закричала было, но крик тут же оборвался, сменившись коротким хрипом.
— Дай ей, Джо, — проскрипел Салана. — Будет тут всякая…
В общем, неважно, как он ее назвал. За подобные слова убивать следует. Вышибив дверь, я шагнул внутрь и тут увидел такое, что глаза мне заволокло багровым туманом.
Глория сидела в кресле, Салана завернул ей руки за спину — казалось, вот-вот сломает, а Джо Кромвель, впившись левой пятерней в ее белоснежное горлышко, замахнулся правой, чтобы ударить по лицу. Тони с Эйбом смотрели на все происходящее с бесстрасстными презрительными ухмылками.
Все они обернулись на шум. Увидев меня, Салана побледнел и отпустил бедную девушку, но, прежде чем он успел сжать кулаки, я ударил с левой, расплющив ему нос и выбив четыре зуба. Следующий удар снес Джо Кромвелю ухо, так что оно повисло на жилах. Еще один удар отправил его в угол со сломанной челюстью. Почти в тот же миг Эйб Голд едва не достал меня парой бронзовых кастетов, а Тони крепко вломил мне по уху. Но я распрямился и нанес удар правой, после чего Голд улегся поперек Саланы с переломанными ребрами, и продолжил дело левым свингом, начисто обезглавившим бы Тони, кабы я не промазал.
Некоторым, чтобы как следует драться, непременно надо разозлиться. Я не из таких, но уж если вправду зол — все вокруг разнесу. Может, на ринге, в обычной обстановке, Тони раздолбал бы меня в пух и перья, но здесь у него шансов не было. Я, даже не чувствуя градом сыпавшихся на меня ударов, промазал несколько свингов подряд, а затем мой всесокрушающий правый, нанесенный едва не от самого пола, угодил ему в челюсть. Тони крутанул полное сальто и, упав, так ударился головой о стену, что рассек себе скальп и наверняка потерял бы сознание, кабы не отключился еще в воздухе.
В общем, на ногах остался только я, а ведь полутора минут не прошло, как ворвался в комнату. Замер, обозревая учиненное побоище, и надо было мне лишь одного — чтобы вся прочая сволочь, сколько ее ни есть в Гонолулу, явилась защищать дружков. И тут заметил Глорию — забилась в угол, вжалась в стенку, точно хочет об нее расплющиться, лицо — бледное, глаза полыхают ужасом…
Увидев, что я смотрю на нее, она отчаянно закричала:
— Не надо! Пожалуйста, не надо!
— Чего «пожалуйста, не надо»? — слегка раздраженно спросил я. — Или ты не усвоила с того раза, что я женщин не бью? Я пришел, спас тебя от этих жуликов, а ты меня оскорбляешь!
— Прости, — взмолилась она, — я боюсь и ничего не могу с собой поделать: ты же вылитая горилла…
— Что-о?!
— То есть ты так ужасно дерешься… — поспешно поправилась она. — Идем прочь отсюда, пока их дружки не подоспели!
— Хоть бы и подоспели… Это им всего-то вроде как урок был… Пес побери, вот так всегда — если разозлит кто-нибудь, я за себя ручаться не могу и обязательно кого-нибудь да покалечу.
В общем, вышли мы с ней на улицу, совершенно пустынную и едва-едва освещенную, и Глория сказала:
— Спасибо, что спас меня. Был бы здесь мой брат…
— Глория, — устало перебил ее я, — может, хватит врать? Я стоял за дверью и все слышал.
— Ox! — только и ответила она.
— Ну да, — кивнул я, — пожалуй, с женщинами я всегда дурак дураком. Видимо, втюрился в тебя и недопетрил, что ты собираешься меня надуть. Даже выигранные четыре с половиной сотни приволок, чтобы отдать тебе…
С этими словами я вытащил стопку бумажек, укоризненно покачал ею перед глазами Глории и спрятал обратно в карман куртки. В тот же миг она зарыдала:
— Стив, мне стыдно за себя! Ты такой славный, такой благородный…
— Верно, — ответил я, приосанясь, — ничего не могу с этим поделать. Натура такая.
— Мне так совестно, — всхлипнула она. — Салана заплатил мне сто долларов, чтобы помогла избавиться от тебя. Но, Стив, эта минута перевернула всю мою жизнь! Я не прошу простить — это, наверное, слишком много, а ты и так достаточно сделал для меня. Но завтра я еду домой! То, что я рассказывала про молочную ферму в Нью-Джерси, — единственное! — не было ложью. Я отправляюсь домой, чтобы впредь вести честную жизнь, и хочу один-единственный раз поцеловать тебя. Ведь это ты показал мне всю неправедность моего жизненного пути…
Тут она обняла меня и крепко поцеловала — я, понятно, и не подумал возражать.
— Я возвращаюсь к простой и чистой жизни, — сказала она. — К зеленым лугам и журчащим коровкам!
И как припустила прочь!
Я смотрел ей вслед. На душе было так тепло! «Все же, — подумалось мне, — я понимаю женщин. Даже самых ожесточенных из них смягчает мое сильное, честное и мужественное сердце!»
Глория скрылась за углом, а я, устремившись к «Гиберниан бару», запустил руку в карман. И взвыл — да так, что все в округе проснулись в холодном поту. Вот зачем ей понадобилось обнимать меня — деньги исчезли! Любила… Хрен там она меня любила!
КУЛАЧНЫЙ БОЕЦ (перевод с англ. С. Соколина)
Самая серьезная стычка произошла между мной и Стариком, когда «Морячка» стояла в доке маленького портового городка на Западном побережье. Кто-то подложил Старику в койку хорька, а он обвинил в этом меня. Я с возмущением отверг такое обвинение и поинтересовался, где бы я мог взять этого хорька. А он ответил, что откуда-то он взялся, потому что вот он, этот хорек. Вдобавок он считал, что из всей команды только у меня хватило бы совести выкинуть такую шутку.
Это меня разозлило, и я заявил, что Старику следовало бы знать, что я слишком хорошо отношусь к братьям нашим меньшим и не поместил бы даже вонючку скунса рядом с таким животным, как он.
От этих слов Старик так взбесился, что разбил о мою голову бутылку отменного ржаного виски. Я не мог смириться с таким бессмысленным разбазариванием отличной выпивки, схватил старого моржа за грудки и окунул в корыто с водой. С усов Старика капала вода, он был похож на Нептуна, поднявшегося из морской пучины. Сжав кулаки, он заорал: