Проклятие любви, стр. 77

Тейе казалось, что фараон сознательно ведет процессию в главную залу обходным путем, выставляя напоказ свое волшебное творение. Неудивительно, что моему сыну понадобились сокровища Амона, – думала Тейе. – Неудивительно, что он забрал из Малкатты все, что мог. Насколько истощена казна? Надо спросить у Апи. И это все возведено так быстро! К тому времени, как процессия достигла цели, Тейе была уже без сил. На помосте стояли три трона. Наконец она смогла сесть и дать отдых усталым ногам, поставив их на табурет. Гости, упавшие ниц, поднялись, и она почувствовала, что их взгляды вопрошающе устремились на нее. Она пытливо оглядела их и успокоилась. Это был день податей, и зал пестрел разноцветными одеждами, звенел разноязыкой речью всех уголков империи. Она ожидала унылого ритуала, но была поражена, когда увидела, что даже хетты прислали своего представителя.

Однако ее спокойствие улетучилось вскоре после того, как началась уплата дани. Многие посланники произносили тщательно заготовленные речи и многократно целовали ноги Эхнатону, но их руки были пусты. Они прибыли снова только как наблюдатели, и Египет не мог больше заставить их приносить товары, как прежде. Фараон радостно сиял, когда они ползали перед ним, гордо поглядывая на нее время от времени. Он говорил с ними любезно и снисходительно, в это время Нефертити обнимала его за талию и иногда целовала в щеку.

Тейе оглядела толпу более внимательно и заметила Азиру, выделявшегося парчовым нарядом, богато украшенным кистями, он стоял, прислонившись к колонне, в окружении своих разбойничьего вида телохранителей. Он поймал ее взгляд, низко поклонился ей и медленно улыбнулся. Рядом с ним стоял посланник Хеттского царства, очень смуглый, с настороженным ястребиным взглядом, – тот самый человек, который так давно в Малкатте сидел, дерзко положив ноги на обеденный стол и тиская танцовщиц. Теперь он заматерел. По сравнению с этими двумя мужественными иноземцами фараон смотрелся карикатурно – рыхлый, мягкий и женоподобный. Тейе закрыла глаза. О, Аменхотеп Прославленный, – взмолилась она мысленно. – Помоги мне. Дай мне мудрости.

Традиционные вассалы Египта, южная Сирия и Нубия, прислали обычные дары – лошадей, колесницы и диковинных животных, слоновьи бивни и оружие, драгоценные камни и слитки золота. Торговые партнеры, независимые народы, которые не принимали участия в войнах Египта, привезли рабов, вазы, страусовые перья и другие диковинные штучки просто в знак признательности за многолетнюю успешную торговлю. День уже клонился к вечеру. Тейе непроизвольно сжалась от мучительного стыда, когда увидела, что в свитки занесен такой ничтожный список товаров, тогда как в дни правления ее мужа и зала в Малкатте, и коридор, и передний двор, и сокровищницы были забиты данью.

Вечернее празднество проходило в этой же зале, теперь здесь звучали музыка и громкий смех гостей. Сменхаре, наконец, удалось поговорить с Мериатон, они сидели бок о бок за столиком среди других детей, и хотя Тейе предпочла бы глядеть на них, ей пришлось давиться куском под ледяным взглядом Нефертити. Эхнатон усадил Тейе на почетное место на помосте по правую руку от себя, а Нефертити сидела за отдельным столиком сзади него, где фараоны усаживали обычных жен. Сама Тейе часто сидела на таком месте в Малкатте, когда ее супруг развлекался с новой женой, и это не волновало ее, но Нефертити явно снедало уязвленное самолюбие, и каждый раз, когда Тейе поворачивалась к сыну, она краем глаза ловила на себе злобный взгляд племянницы. Этот мрачный взгляд заставлял Тейе держать спину прямо, хотя она и была очень утомлена.

Вино текло рекой, к ночи в зале сделалось еще более шумно. Придворные то и дело вставали со своих мест и, пробираясь сквозь галдящую толпу, среди брошенных цветов, синих бусин, мартышек, прыгающих и орущих, с кусками снеди в крошечных лапках, приближались к помосту, чтобы выказать свое почтение императрице, поздравить ее с прибытием в Ахетатон. Любимцы фараона сидели у его тарелки, под креслом, иногда повизгивая или настойчиво потягивая хозяина за платье, выпрашивая угощение. Надменно шествовали кошки, презрительно поглядывая на соблазны в виде жареного мяса, их усыпанные сердоликами ошейники поблескивали в свете ламп.

Закончив трапезу, дети ушли с помоста, смешавшись с гостями, остались только Сменхара и Мериатон, которые шептались и счастливо улыбались друг другу. Тейе заметила, как десятилетняя Мекетатон в диадеме из бирюзовых незабудок и с голубыми лентами, спадающими по спине с детского локона, пробралась к оживленной группе и нерешительно остановилась рядом с женщиной, в которой Тейе не сразу узнала Тадухеппу. Когда старшая женщина заметила присутствие девочки, она взяла Мекетатон за руку и, усадив рядом с собой, обняла ее. Она что-то сказала малышке, и это вызвало слабую улыбку на бледном лице девочки. Тейе повернулась к сыну и увидела, что он тоже смотрит на дочь.

– Мекетатон бледна, – сказала Тейе. – Многих ли этим летом коснулась лихорадка?

– Атон защищает свою семью, – коротко ответил Эхнатон. – Мекетатон ничего не коснется.

Тейе провела еще одну ночь в покое и тишине дома Эйе, но потом ей все же пришлось осмотреть приготовленное для нее поместье и сказать, что оно ей подходит. Дом с садом, сбегавшим к реке, был выстроен к северу от дворца, его территорию от покоев фараона отделяла только стена с прорезанным в ней проходом. Напротив, через дорогу, стоял Большой дворец. Тейе предпочла бы нечто более удаленное от города, некое убежище, где она могла бы скрыться в любой момент, но, видя, с какой гордостью и волнением Эхнатон показывает ей комнаты, не посмела возразить. Он явно сам занимался выбором отделки и мебели в доме, он постарался, чтобы бордюры и рельефы на стенах напоминали те, что она любила в Малкатте. Но, несмотря на все его старания, едва перешагнув порог этого дома, Тейе поняла, что могла бы провести здесь долгие годы и так никогда и не развеять дух напыщенного великолепия, которым был пропитан весь город, и которое она все больше и больше начинала ощущать на себе.

Приказав Хайе распаковывать вещи, она отправилась в храм на церемонию освящения ротонд, которые построил фараон. За два дня, проведенные в городе, Тейе уже начала привыкать к грандиозному стилю, поэтому внутреннее убранство храма не удивило ее. Здесь не было череды дворов, перетекающих друг в друга, которые, уменьшаясь, становились все более уединенными и заканчивались маленьким святилищем, в полумраке которого хранится божница. Хотя здание было так велико, что Тейе чувствовала себя маленькой и незащищенной – и это почти физически давило на нее, – оно состояло всего из двух дворов: огромного наружного, сплошь уставленного жертвенниками, куда попадали, миновав три пилона и обсаженную деревьями аллею, и еще более огромного внутреннего, где жертвенников было еще больше, их белые сверкающие ряды вели к главному алтарю. Хотя дворец был переполнен статуями Эхнатона и в городе они стояли везде, здесь, в храме, не было ни одной. Разумеется, – думала Тейе, пот скапливался у нее под париком и в подмышках, пока она стояла с Бекетатон в удушающем фимиаме, который курился по всему храму, – нет, если фараон и его семья – это сам Бен-бен. Единственным местом, где можно было укрыться от солнца, оказались небольшие, сложенные из камня ротонды, которые Эхнатон повелел возвести для обновления волшебной силы – для себя, для императрицы и Бекетатон, и, когда первая часть церемонии подошла к концу, Тейе с облегчением шагнула под каменный свод. Стоя в благословенной тени, она смотрела, как фараон, окруженный жрецами, поднялся по ступеням к высоко расположенному алтарю, и полуденная служба началась. С наружного двора доносились стройные хоровые песнопения. Звенели кимвалы и трещали систры. Языки пламени, почти невидимые при ярком солнечном свете, взвивались от факелов в руках сотен служителей, которые ждали перед жертвенниками, чтобы зажечь груды пищи и цветов. Эта ротонда, конечно, – важный и священный предмет, – размышляла Тейе, взглянув на Бекетатон, стоявшую с широко раскрытыми глазами чуть впереди, под богато украшенным навесом своей ротонды, – но здесь я бы предпочла свой собственный балдахин и пару носителей опахал, чтобы отгоняли мух. Видя, как Эхнатон воздевает отягощенные золотом руки к безжалостному небу, а жрецы вскрикивают и падают вокруг него на горячие камни, она гораздо сильнее прониклась достоинством и благородством, которое всегда проявлялось в ее сыне во время богослужения, чем суровым великолепием своего окружения.