Эффи Брист, стр. 63

Глава тридцать третья

Через день пришло обещанное письмо, и Эффи прочла: «Рада сообщить Вам, сударыня, приятные новости. Все получилось так, как нам хотелось. Ваш супруг слишком светский человек, чтобы отказать в просьбе даме. Однако было совершенно очевидно (и я не могу этого скрыть от Вас), что его согласие не соответствует тому, что сам он считает разумным и справедливым. Но не будем придирчивы там, где следует только порадоваться. Мы договорились, что Анни придет к Вам сегодня после двенадцати. Пусть Ваша встреча пройдет под счастливой звездой!»

Письмо пришло со второй почтой, и до появления Анни оставалось менее двух часов. Кажется, недолго, но вместе с тем, мучительно долго. Эффи ходила, не находя покоя, из комнаты в комнату, заходила на кухню, говорила с Розвитой о всевозможных вещах: о плюще, который на будущий год, наверное, совсем обовьет окна церкви Христа-спасителя, о швейцаре, который опять плохо привинтил газовый кран (как бы не взлететь из-за этого в воздух), о том, что керосин лучше брать опять на Унтер-ден-Линден, а не в лавке на Ангельтштрассе. Она говорила обо всем на свете, только не об Анни. Ей хотелось заглушить страх, охвативший ее, несмотря на письмо супруги министра, а может быть им и вызванный.

Наконец наступил полдень. В прихожей раздался робкий звонок. Розвита пошла взглянуть, кто пришел. Анни? Да, это была она. Поцеловав девочку, но не расспрашивая ни О – чем, Розвита тихонечко, будто в доме был тяжелый больной, повела ее по коридору, через первую комнату, до двери второй.

– Ну, входи туда, Анни, – сказала она и, не желая мешать, оставила девочку одну, а сама вернулась на кухню.

Когда Анни вошла, Эффи стояла в противоположном конце комнаты, прислонившись спиной к дубовой раме зеркала.

– Анни!..

Девочка же остановилась у полуприкрытой двери, не то в нерешительности, не то не желая идти дальше. Тогда Эффи сама бросилась к дочери, подняла и поцеловала ее.

– Девочка моя, Анни! Как я рада! Ну, проходи же, рассказывай.

И, взяв ее за руку, она подошла к дивану и села. Анни стояла не двигаясь, сжимая свободной рукой край свесившейся скатерти, робко поглядывая на мать.

– Знаешь, Анни, я тебя недавно видела.

– Мне тоже так показалось.

– А теперь расскажи мне обо всем поподробнее. Какая ты стала большая! И этот шрамик здесь – Розвита рассказала мне о нем. Ты всегда была в играх резвой и шаловливой. Это у тебя от мамы, мама твоя была тоже такая! А как ты учишься? Наверное, отлично, ты похожа на первую ученицу, которая приносит домой только самые лучшие баллы. Тебя хвалит фрейлейн фон Ведельштедт, мне говорили об этом. Это очень хорошо. Я тоже была честолюбивой девочкой. Только у нас не было такой хорошей школы. Больше всего я любила мифологию. А ты, какой у тебя самый любимый предмет?

– Я не знаю.

– Нет, ты, наверное, знаешь, это не трудно сказать. По какому предмету у тебя самые лучшие отметки?

– По закону божию.

– Ну, вот видишь. Я же знаю. Это очень хорошо. А я не особенно была в нем сильна. По-видимому, это зависело и от преподавателя – у нас был кандидат.

– И у нас был кандидат.

– А сейчас его нет? Анни кивнула.

– Почему?

– Я не знаю. Теперь у нас снова проповедник.

– Вы его любите?

– Да, двое из первого класса даже хотят перейти к нам [108].

– Мне это понятно. Это хорошо. А как поживает Иоганна?

– Это она проводила меня сюда.

– А почему ты ее не привела сюда наверх?

– Она сказала, что лучше побудет внизу, подождет меня на той стороне у церкви.

– А потом ты зайдешь за ней? – Да.

– Надеюсь, она будет ждать терпеливо. Там есть маленький садик, а окна церкви до половины заросли плющом, будто церковь старая-престарая.

– Мне бы не хотелось заставлять ее ждать.

– Я вижу, ты очень внимательна к людям. Я рада этому, только нужно быть ко всем справедливой. А теперь расскажи мне о Ролло.

– Ролло очень хороший. А папа говорит, что он стал ленивым. Больше всего он любит греться на солнышке.

– Представляю себе! Это он любил даже тогда, когда ты была совсем еще маленькой. А теперь скажи мне,; Анни, ты часто будешь приходить ко мне? Ведь сегодня мы видимся просто так!

– Приду, если мне разрешат.

– А пойдешь со мной в Сад принца Альбрехта? – Да, если мне разрешат.

– Или отправимся к Шиллингу есть мороженое; ананасы и ванильное мороженое я люблю больше всего.

– Конечно, если мне разрешат.

Эти в третий раз произнесенные слова «если мне разрешат» переполнили чашу терпения. Эффи встала и посмотрела на девочку взглядом, полным возмущения.

– Кажется, тебе пора, Анни. А то Иоганна устанет ждать. – И она позвонила. Розвита, находившаяся в соседней комнате, явилась немедленно.

– Розвита, проводи Анни до церкви, там ее ожидает Иоганна. Мне будет жаль, если она простудится. Передай ей от меня привет.

И они ушли.

Но едва Розвита хлопнула дверью в парадном, как Эффи разразилась истерическим смехом. Она стала срывать с себя платье – ей было душно, она задыхалась.

– Так вот оно, это свидание!..

И, не зная, как помочь себе, Эффи бросилась к окну и распахнула его. Рядом с окном была книжная полка, на ней стояли одинакового размера томики со стихами Шиллера и Кернера [109], а наверху лежала библия и книга псалмов. Ей вдруг захотелось молиться, она взяла библию и положила ее на стол как раз там, где стояла Анни. Бросив туда быстрый взгляд, она упала на колени и сказала:

– О господи, прости мне все, что я сделала, я была тогда почти ребенком!.. Но нет, я уже не была ребенком, я была достаточно взрослой, чтобы понимать, что я делаю. И я понимала это, я нисколько не хочу умалять свою вину. Но то, что случилось теперь, это уж слишком!.. Боже, это не ты был сейчас с моей дочерью, это не ты хотел покарать меня! Это был он, только он! Я думала, у него благородное сердце, я чувствовала себя рядом с ним маленькой и ничтожной. А теперь я поняла, что маленький и ничтожный – это он! И поэтому он жесток. Все ничтожные люди жестоки. Это он научил ребенка. Недаром Крампас в насмешку называл его «прирожденным педагогом», и он был прав. «Конечно, если мне разрешат»!.. Можете не разрешать! Мне уже не нужно вашего разрешения. Я больше не хочу вас видеть! Я ненавижу вас всех, даже собственного ребенка. Нет, это уж слишком!.. А он честолюбец: всюду у него честь, честь, честь... Он застрелил бедного человека, которого я даже не любила и которого забыла именно потому, что не любила. Все это было глупостью, а кончилось убийством и смертью. И в этом виновата, конечно, я... А он послал мне ребенка, потому что не может ни в чем отказать супруге министра! Но прежде чем послать ко мне девочку, он дрессировал ее, как попугая, научив одной только фразе: «Если мне разрешат». Мне тошно от того, что я когда-то сделала, но от вашей добродетели мне худо вдвойне. Прочь от вас. Жить я еще должна, но всему приходит конец.

Когда Розвита вернулась, она нашла Эффи на полу: бедняжка лежала, спрятав лицо, не шевелясь, словно мертвая.