Роза и тис, стр. 11

Глава 5

Я встретился с кандидатом спустя несколько дней, когда он пришел переговорить с Карслейком, и тот привел его к нам. У Терезы и Карслейка возник какой-то вопрос, связанный с канцелярской работой, которую выполняла Тереза, и они оба вышли из комнаты.

Я извинился перед Гэбриэлом, что не могу подняться, сказал, где стоят бутылки, и предложил, чтобы он нашел все сам. Как я заметил, он выбрал и налил себе напиток покрепче.

Подавая мне стакан, Гэбриэл спросил:

– На войне?

– Нет, – ответил я, – на Хэрроу-роуд.

Теперь это стало моим постоянным ответом, и я даже с некоторым интересом наблюдал за реакцией, которую он вызывал. Гэбриэла такой ответ позабавил.

– Жаль, что вы так отвечаете, – заметил он. – Упускаете возможность.

– По-вашему, мне следовало бы изобрести героическую историю?

– Нет надобности ничего изобретать. Скажите только, что были в Северной Африке, или Бирме, или еще где-нибудь... Вы были на войне?

Я кивнул.

– Аламейн [4] и даже дальше.

– Ну вот! Упомяните Аламейн. Этого достаточно.

Никто не будет детально расспрашивать... Сделают вид, что им все ясно.

– Стоит ли? – спросил я.

– Ну... – он немного подумал, – стоит, если дело касается женщин. Им нравятся раненые герои.

– Это мне известно, – горько заметил я.

Он понимающе кивнул.

– Да. Должно быть, иногда здорово действует на нервы. Тут много женщин. В некоторых могут проснуться материнские чувства. – Он поднял свой пустой стакан. – Вы не возражаете, если я себе налью?

Я сказал, чтобы он не стеснялся.

– Понимаете, я иду в замок на обед, – объяснил Гэбриэл. – Эта старая ведьма прямо-таки нагоняет на меня страх.

Разумеется, мы могли бы оказаться друзьями леди Сент-Лу, но, я полагаю, Гэбриэлу было хорошо известно, что близких отношений между нами и обителями замка не было.

Джон Гэбриэл редко ошибался.

– Леди Сент-Лу? – спросил я. – Или все они?

– Я ничего не имею против толстухи. Она – женщина того сорта, с какими запросто можно справиться, а миссис Бигэм Чартерис – типичная лошадь, с ней остается только ржать. Говори о лошадях – и все! А вот эта самая Сент-Лу, она из тех, кто видит тебя насквозь и будто наизнанку выворачивает! Ей не пустишь пыль в глаза... Я бы и пытаться не стал...

Он немного помолчал.

– Знаете, – задумчиво продолжал он, – когда тебе попадается истинный аристократ, ты пропал! И ничего с этим не поделаешь – Я не уверен, что вас понял.

Он улыбнулся.

– Гм, видите ли, в каком-то роде я оказался в чужом лагере.

– Хотите сказать, что вы не тори?

– Нет! Я хочу сказать, что я человек не их круга, чужак. Им нравятся не могут не нравиться! – представители старой школы. Конечно, в наше время не покапризничаешь, приходится довольствоваться такими неотесанными болванами, как я. Мой старик, – произнес он задумчиво, – был водопроводчиком... к тому же не очень-то хорошим.

Он посмотрел на меня и подмигнул. Я усмехнулся в ответ. С этого момента я подал под его обаяние.

– Да, – сказал он, – по-настоящему – мое место с лейбористами.

– Но вы не верите в их программу? – предположил я.

– О, у меня нет никаких убеждений, – с легкостью сообщил Гэбриэл. Для меня это просто вопрос выгоды.

Нужно определяться с работой. Война почти закончена, и скоро жизнь войдет в прежнее русло. Я всегда полагал, что смогу сделать карьеру в политике. Вот увидите, я этого добьюсь.

– И поэтому вы тори? Предпочитаете быть в партии, вторая придет к власти?

– Боже милостивый! Уж не думаете ли вы, что тори победят?

Я ответил, что, по-моему, тори победят, но с незначительным преимуществом.

– Чепуха! – заявил он. – Страну захватят лейбористы. Их подавляющее большинство.

– Но... если вы так думаете... – Я остановился.

– Вас удивляет, почему я не хочу быть на стороне победителей? – Он ухмыльнулся. – Но, старина, потому-то я и не лейборист! Я не хочу потонуть в толпе. Оппозиция – вот мое место! Что, в сущности, представляет собой партия тори?

В общем и целом – это самая бестолковая толпа ни на что не способных джентльменов и абсолютно неделовых бизнесменов. Они беспомощны. У них нет политики и политиков – все вверх дном, так что любого более или менее способного человека видно за милю. Вот посмотрите, я взлечу как ракета.

– Если вас выберут.

– О, меня, конечно, выберут!

Я с любопытством взглянул на него.

– Вы и правда так думаете?

Гэбриэл опять ухмыльнулся.

– Выберут, если не сваляю дурака. У меня есть слабости. – Он допил последний глоток. – Главная из них – женщины. Мне надо держаться от них подальше. Здесь это будет нетрудно. Хотя должен сказать, есть одна этакая штучка в таверне «Герб Сент-Лу». Не встречали? – Взгляд его остановился на моей неподвижной фигуре. – Виноват, конечно, не встречали. – Он был смущен, даже тронут и с видимым чувством произнес:

– Не повезло!

Странно, но это было первое проявление сочувствия, которое меня не обидело. Оно прозвучало так естественно...

– Скажите, пожалуйста, – поинтересовался я, – вы и с Карслейком так откровенны?

– С этим ослом? О Господи, конечно нет!

Потом я немало размышлял о том, почему Гэбриэл так разоткровенничался именно со мной, и пришел к выводу, что он был одинок. В Сент-Лу он, в сущности, разыгрывал (и очень успешно!) спектакль, но у него не было возможности расслабиться в антрактах. Разумеется, он знал, должен был знать, что неподвижный калека всегда в конце концов оказывается в роли слушателя. Я хотел развлечений, и Джон Гэбриэл охотно мне их предоставил, введя за кулисы своей жизни. К тому же по своей натуре он был человеком откровенным.

С некоторой долей любопытства я спросил, как к нему относится леди Сент-Лу.

– Превосходно! – воскликнул он. – Превосходно! Черт бы ее побрал!.. Это один из способов, каким она действует мне на нервы. Ни к чему не придерешься – как ни старайся: она свое дело знает. Эти старые ведьмы... Уж если они захотят нагрубить, они будут такими грубыми, что у вас дух захватит... Но если они грубить не пожелают – их ничем не заставить.

Меня удивила страстность его речи. Я не понимал, какое ему дело до того, груба к нему или нет такая старуха, как леди Сент-Лу. Разве ему не все равно – ведь она принадлежит ушедшему столетию.

Я все это высказал Гэбриэлу, и он как-то странно, искоса взглянул на меня.

– Вы и не поймете, – резко бросил он.

– Пожалуй, что не пойму.

– Я для нее просто грязь.

– Но, послушайте...

– Она смотрит как-то сквозь тебя. Ты не идешь в счет.

Тебя для нее просто-напросто не существует... Что-то вроде разносчика газет или посыльного из рыбной лавки.

Я понял, что тут как-то замешано прошлое Гэбриэла.

Какая-то давнишняя обида, нанесенная сыну водопроводчика.

Он предвосхитил мои мысли.

– О да! Это у меня есть. У меня обостренное чувство социального неравенства. Я ненавижу этих высокомерных дам высшего класса. Они заставляют меня почувствовать, что я никогда не поднимусь до их уровня. Для них я навсегда останусь грязью, что бы я ни сделал. Видите ли, они знают, что я представляю собой на самом деле.

Я был поражен. На мгновение он дал мне заглянуть в глубину его обиды. Там была ненависть – безграничная ненависть. Я невольно задался вопросом, какой инцидент из прошлого Джона Гэбриэла продолжает подсознательно терзать его.

– Я знаю, что на них не стоит обращать внимания, – продолжал Гэбриэл. – Знаю, что их время прошло По всей стране они живут в обветшалых, разрушающихся домах, и доходы их превратились практически в ничто. Многие даже не могут нормально питаться и живут на овощах со своего огородика. Прислуги нет, и большинство из них сами выполняют всю домашнюю работу. Но у них есть что-то такое, чего я не могу уловить... и никогда не уловлю. Какое-то дьявольское чувство превосходства. Я ничуть не хуже, чем они, а во многих отношениях даже лучше, но в их присутствии, черт побери, я этого не чувствую!