Иди полным ветром, стр. 6
10
Кокрен пребывал в унынии, хотя хлебное вино и пришлось ему по вкусу, а матрос Савелий, оставшийся в Нижне-Колымске присматривать за жильем и имуществом экспедиции, аккуратно пополнял штоф, который капитан всегда держал под рукой.
Но вскоре надежда воскресла в капитановой душе. Кокрен убеждал себя, что русские не разгадали его замыслов, что Врангель и впрямь не мог взять ни фунта лишнего груза, что, возвратившись в Нижне-Колымск, русские непременно похвастаются своими успехами и он, Кокрен, так или иначе получит сведения, столь желанные лордам британского адмиралтейства.
Кокрен успокоился. Теперь он думал о поездке в Островное. Поездка эта, как сулил Врангель, должна была непременно совершиться, ибо надо было уверить чукчей в мирных намерениях экспедиции. Кто бы ни отправился в Островное, сам ли лейтенант или кто-нибудь из его подчиненных, но барон дал слово препроводить капитана в русское поселеньице на реке Малом Анюе, куда ежегодно прикочевывали чукчи для торговли с сибирскими купцами.
А с ярмаркой в Островном связывал Кокрен начало исполнения плана, родившегося в голове Майкла Роули и одобренного лондонскими директорами. План этот заключался в том, чтобы вместе с чукчами проникнуть в Северную Америку, разузнать пути и места, где сходятся для меновой торговли азиатские и американские туземцы. Вот и все дело! А там уж пусть английская Северо-Западная компания, действующая на востоке Канады, озаботится пресечь эту разорительную для нее утечку мехов, пусть устроит новые фактории, пусть вышлет своих агентов…
Минуло три недели. Отряд Врангеля осмотрел западный берег Шелагского мыса. А чтоб убедиться в отсутствии перешейка, соединяющего Азию с Америкой, следовало осмотреть и северный берег его и восточный. Но то уж было делом будущих рейсов отряда Врангеля.
Неделю путешественники отъедались и отсыпались. И вот опять начались вечерние чаепития, опять усаживались у камелька лейтенант, мичман, штурман. И опять эти неторопливые беседы о разных разностях, о Ревеле и Царском Селе, о стариках адмиралах и общих знакомцах… Увы, ни единого, как назло, слова про Шелагский мыс. Кокрен бесился. Наконец не вытерпел и завел речь о давешней поездке.
– Мне не хотелось бы вспоминать об этом, – начал Врангель, старательно состроив грустную мину. – Ей-богу, не хотелось бы, сэр. Но коли вы спрашиваете… – Он вздохнул и сделал паузу, мучительную для Кокрена. – Да-с, коли вы спрашиваете… Должен признаться, сэр: мы потерпели фиаско. Да-да, сэр, мы не пробились сквозь торосы и не увидели этот мыс, чтоб ему пусто было. Может быть, в следующий раз. Мы не теряем надежды, сэр, но ныне… Ах, лучше уж не вспоминать… – И, печально помолчав, он продолжил прерванный рассказ: – Так вот, господа. На чем, бишь?.. А-а, да-да! Так вот, бежал я из Ревеля, с эскадры, со своего фрегата. Вы понимаете, что мне за сие грозило? Ну-с, думаю, будь что будет! Добрался до Петербурга на какой-то финской лайбе, явился к Василию Михайловичу и, как говорится, пал в ноги. Так-то, господа, мечта моя исполнилась, я попал на шлюп «Камчатка» и ушел в дальний вояж. И должен заметить, ушел с легким сердцем: Головнин замял скандал, мой послужной список остался чистым.
Матюшкин и Козьмин слушали с подчеркнутым вниманием, капитан Кокрен – с натянутой улыбкой.
11
В Островное был послан мичман Матюшкин. Кокрен поехал с ним. Путь в Островное взял четверо суток. Селеньице оказалось небольшим – три десятка изб да часовенка, погруженные в снега.
Когда нарты Матюшкина подъезжали к Островному, туда входил купеческий караван. В нем было более сотни обросших сосульками лошадей, навьюченных мешками. Чукчи уже поджидали купцов, раскинув на соседнем островке свои юрты.
Матюшкин пошел в ближайшую избу договориться о ночлеге. Кокрен остался на дворе.
Было темно. По небу перебегали красные и зеленовато-белые лучи. В хижинах светились льдистые оконца. На дворах подле тюков с товарами пылали костры. Где-то били бубны, глухо и размеренно, с жуткой настойчивостью. В этих глухих повторах Кокрену чудился ритм Севера, тот ритм, которому, казалось, был подвластен бег этих красноватых и светло-зеленых лучей.
На другой день ударил спозаранку колокол, на высокую мачту взбежал флажок, торжище началось. Чукчи разложили на нартах меха. Красивой изморозью отливали черно-бурые лисицы; дымчатой голубизной, как снега на рассвете, чаровали взор песцы, а куница и бобер так и манили нежить руки в их желто-бурой и темно-каштановой шерсти.
Купцы из Якутска были обвешаны кружками, бисером, связками курительных трубок. Прислужники купеческие распаковали тюки и ящики с топорами, медной посудой, материей, выставили бочонки со спиртным.
Торжище продолжалось три дня. Сменилось оно всеобщим весельем. Били бубны, мчались, состязаясь в беге, олени, разливались гармоники.
А Матюшкин тем временем встречался с чукотскими старшинами. Пользуясь услугами якута-переводчика, толковал мичман с хитрым, сообразительным Валеткой, жившим южнее Шелагского носа, и с рослыми, похожими, как близнецы, Макамоком и Леутом – обитателями берегов залива Святого Лаврентия, и с Эврашкой, как толмач называл морщинистого старика, пришедшего в Островное с берегов Чаунской губы…
В секретном письме к Врангелю сибирский генерал-губернатор говорил не только о нежелательности присоединения «английского пешехода» к экспедиции, но еще высказывал предположение, что Кокрен попытается выведать и самолично посетить пункты меновой торговли чукчей с американскими туземцами на Аляске. А сия разведка, по мнению Сперанского, могла дурно отразиться на русской торговле, как, впрочем, и на благосостоянии чукотских кочевников.
И все это надо было втолковать чукчам. Матюшкин объяснял, толмач старательно переводил, но слушатели хранили невозмутимое молчание, и Федор сомневался, поняли они его или нет.
Но вот уж чукчи собрались в обратный путь, и мичман зазвал старшин к себе, в тот бревенчатый теплый дом, в котором они жили с капитаном Кокреном.
Матюшкин терпеливо выждал, пока чукчи выкурили первые ганзы-трубки, а когда набили их табаком во второй раз, Федор обратился к старшинам с речью:
– Сын Солнца прислал нескольких своих подданных проведать берега Ледовитого океана. Люди эти желают чукчам добра. Они хотят узнать берег, куда станут приходить корабли с товарами для чукчей… – Федор не пускался в сложные географические рассуждения. – Если вы, старшины, поможете нам, – продолжал мичман, – то мы одарим вас щедро.
Толмач переводил. Старшины курили. На их широких лицах было вежливое внимание. Толмач перевел. Чукчи курили в задумчивости. Но вот Валетка, тот, что кочевал у Шелагского мыса, вынул ганзу изо рта.
– Слушай, – сказал он, – разве за помощь друзей одаривают топором или табаком?
И Валетка посмотрел на Макамока и Леута, что пришли с берегов залива Лаврентия, и на Эврашку, что пришел с берегов Чаунской губы. И Макамок, и Леут, и Эврашка вынули трубки и сказали так:
– Слушай, тойон! Валетка говорит правду. Нам не нужны дары. Мы поможем тебе и твоим братьям. Вы пришли не для того, чтобы отнять у нас меха или оленей. Мы поможем вам.
Матюшкин поднялся. Старшины тоже. Матюшкин поклонился им. Старшины поклонились ему. И все сели.
Теперь начался двойной перевод: Матюшкин по-русски передавал толмачу английскую речь Кокрена, а толмач обращался к чукчам. Капитан был краток.
– Достоуважаемые вожди! Я купец и прошу вас отвезти меня к тому морю, по которому вы плаваете на байдарах. Я прошу вас отвезти меня за море к тем людям, у которых вы достаете меха. Я отплачу табаком и вином.
Чукчи курили. С их меховых шапок, украшенных бисером, свисали головы воронов, приносящих удачу в полуночных странствиях.
– Купец! – сказал после долгого молчания старшина Леут. – Я могу отвезти тебя к людям, которые дают нам меха. А ты дашь мне в награду тридцать сум табаку.