Гентианский холм, стр. 38
Стелла, которая все это время молчала и боялась даже вздохнуть, увидела, как упрямые складки вокруг рта отца Спригга вдруг начали разглаживаться. Захария, очевидно, нажал на верный рычаг. Он обещал фермеру хорошо служить земле. Это понравилось отцу Сприггу. Вот если бы Захария по глупости пообещал бы хорошо служить самому отцу Сприггу, дело никогда не сдвинулось бы с мертвой точки.
С минуту отец Спригг молча смотрел на долину, которая раскинулась прямо под его ногами. Это была большая долина между Беверли и Таффети, между болотами и морем. Затем он снова поднял глаза на Захарию.
— Я еще поговорю об этом с доктором, — неохотно пробурчал он.
Глава X
Захария со всей страстью отдался работе, радуясь тому, что в принципе уже может трудиться на хуторе, как взрослый человек. Успехи придали ему мужества и уверенности в себе, каковых ему так сильно не доставало в последнее время. Доктор был прав, когда возлагал на это большие надежды. Захария возмужал. Плечи его стали шире. Мышцы окрепли. Он поправился. Первое время, конечно, он допускал ошибки. Но вскоре отец Спригг и Сол осознали, что в лице Захарии приобрели на удивление полезного помощника. И это не считая музыкального дара юноши, который сделал старину Сола новым человеком и весьма способствовал работе с быками.
Захария быстро нашел общий язык с животными на ферме, и особенно с овцами. Папаша Спригг уже давно начал подумывать о том, что летом хорошо было бы поставить парня на пчелиные ульи. У него были все задатки хорошего пчеловода. Терпение и уважение, подкрепленные привязанностью ко всем маленьким созданиям.
Может быть, поэтому отец и матушка Спригг не особенно-то беспокоились относительно чувств Захарии к их Стелле. Нетрудно было догадаться, что он любит девочку и видит в ней всю радость своей жизни. Это было написано у него на лбу. Сама же Стелла не только отвечала ему взаимностью, но и везде ходила за ним послушной тенью. Теперь они могли общаться ежедневно, но это не наложило никаких перемен на поведение Захарии. Он продолжал относиться к ней как к неожиданно упавшему ему в руки сокровищу, которое в любой момент может исчезнуть от дуновения слабого ветерка или неосторожного движения.
Итак, матушка и отец Спригг не беспокоились на этот счет. Наоборот, глядя на Захарию и Стеллу, они изумлялись и отчасти восхищались. Казалось бы, только недавно дети встретились, а уж не разлей вода. Когда одного из них не было поблизости, другой становился сам не свой. Захария, который забегал время от времени на кухню проведать Стеллу, и если вдруг не находил ее там, то замирал на месте и в эту минуту бывал похож на потерявшуюся собаку. Если Захария запаздывал на ферму, Стелла начинала бесцельно бродить вокруг, словно маленькая тень, потерявшая своего хозяина. Когда же Захария приходил, они не бросались друг другу на шею, нет. В их приветствии не было никакой особенной теплоты. Просто они успокаивались и снова становились самими собой. Две половинки, наконец, соединялись опять. В этом было нечто, что выходило за рамки обычной привязанности молодых людей друг к другу. И это «нечто» интриговало отца и матушку Спригг.
Это не интриговало только доктора Крэйна. Он понимал, что присутствует при браке истинных шекспировских душ. Это было редкое событие, которое не могло не вызывать в нем интереса. Тем более, что он был уверен, что прежде в своей жизни не видел ничего подобного. Шекспир был прав: это не имело никакого отношения к телесному влечению и было чем-то вечным, непреходящим. Причины же этого явления были за гранью понимания доктора. Он понимал, что с равным успехом человек может задаваться вопросами о причинах наступления рассвета или весны. Во всех этих вещах было нечто, что делало их вечными. На этом размышления лучше было закончить. И доктор так и делал.
Он с любопытством и радостным удивлением следил за духовным единением этих, в сущности, очень непохожих созданий. Их разительное отличие, однако, не делало их сближение невозможным. Наоборот, именно это обеспечивало более прочную «сцепку»: бесстрашие Стеллы и вечная опаска Захарии, ее любовь к приключениям и его осторожность, ее безмятежность и его постоянная тревога, ее внешняя чувствительность к страданиям других и его внутренняя сила, с которой он переносил свои собственные душевные и телесные страдания. У обоих было очень развито представление о прекрасном, обоих восхищала красота. Оба любили знания и стремились к ним. Оба обладали даром делать земное чувство, — любовь, — понятием безвременным, вечным.
Доктор Крэйн отказывался учить их вместе. Он не хотел, чтобы Стелла перенапрягалась в стремлении не отставать от Захарии, и не хотел, чтобы Захария сдерживал себя, не желая удаляться от Стеллы. Он продолжал давать уроки девочке два раза в неделю по утрам, когда Захария работал на ферме, а образованием самого юноши занимался вечерами после работы. Никакая усталость не служила оправданием для отмены занятий. Впрочем, стоило обоим, и доктору, и Захарии, открыть книгу, как усталость тут же забывалась. Вместе они были вполне счастливы. Никто из них и представить не мог, что отношения между отцом и сыном могут быть лучше, чем их отношения.
По пятницам, когда отец и матушка Спригг отправлялись на рынок и работа Захарии на ферме заканчивалась рано, они со Стеллой ужинали у доктора, а перед едой в течение часа он вслух читал им что-нибудь, наслаждаясь их страстью к книгам и той разницей, с какой их разные сознания воспринимают прочитанное. После ужина Захария отводил Стеллу домой и до позднего вечера они гуляли вокруг фермы в сопровождении верных Ходжа и Даниила.
Доктор не знал, о чем они разговаривали в такие минуты, они ему этого не рассказывали, а он не спрашивал.
23 ноября 1804 года в спокойный и красивый день, когда светило голубое чистое небо, выпала как раз одна из таких пятниц. Но доктор изменил своим правилам и решил сегодня ничего не читать своим воспитанникам. И было от чего.
Когда Захария и Стелла показались возле дома доктора, возвращаясь с фермы, они увидели у крыльца бричку и самого доктора, который с энтузиазмом просовывал руки в рукава пальто. Возбужденный Том Пирс держал под уздцы не менее возбужденного Эскулапа.
— Флот вернулся! — крикнул Том Захарии. — Брестский флот! Адмирал Корнваллис! Рельман принес известия. Как будем решать с ужином, сэр?
— К черту ужин! — крикнул доктор, нахлобучив на голову касторовую шляпу. — Пока еще не стемнело, нужно быстрее скакать к берегу. Захария и Стелла, вы с нами. Ты тоже, Том. Прицепись сзади.
Он подсадил взволнованно-радостную Стеллу и взобрался вслед за ней. Захария остался на месте, опустив голову. Он лениво пинал ногой камушек. Одно лишь упоминание о приходе Брестского флота вызвало у него холодный пот на лбу. Ведь его корабль был частью этого самого флота… Его увидят…
— Едешь, Захария? — спросил доктор нетерпеливо.
Захария посмотрел на него и смущенно улыбнулся.
— Можно мне остаться дома, сэр? Сегодня вы хотели почитать нам что-нибудь из Ипполита. Можно я останусь и почитаю один?
Доктор продекламировал наизусть:
Так что, мой мальчик, поступай, как знаешь. Оставайся в пещере, если хочешь.
Внешне он говорил мягко, но в глазах его Захария уловил искорки едва ли не презрения. Впрочем, нет. Доктор был просто не способен на такое чувство. Скорее, это был просто ироничный упрек. Лицо же Стеллы вытянулось от огорчения, которое выглядело почти комично. Такая славная поездка, по такому грандиозному случаю, а Захария не хочет!..
Без дальнейших колебаний юноша взобрался на двуколку и сел рядом со Стеллой, улыбнувшись ей. Она тоже ответила улыбкой, и на ее щечках тут же появились очаровательные ямочки. Под пурпурным капюшоном лицо ее порозовело от радости.