Вирус "В-13", стр. 27
Задернув шторку, она развернула машину.
О'Патли начинает действовать
Окна подвального этажа типографии «Рабочей газеты» уходили вниз, в землю. Из них несло запахом типографской краски, слышалось мягкое хлопанье старенькой печатной машины и шуршание газетной бумаги. Над подвальным этажом, в небольших полутемных комнатках разместилась редакция.
О'Патли ворчал над корректурной полосой, исчерканной квадратами и крестами полицейской цензуры; приписал в конце несколько слов, поставил жирную точку и сломал карандаш. Он поискал глазами перочинный нож, махнул рукой и бросил карандаш на стол.
Этой точкой и заканчивалась его работа в редакции.
Писать ему, вероятно, не придется долго.
О'Патли положил вытянутые руки на стол и некоторое время сидел так в глубоком раздумье. Потом достал из кармана пиджака две небольшие фотографии, и принялся их разглядывать. Отпечатки были бледные и нечеткие, и О'Патли недовольно хмурился.
– Глаза! – воскликнул он, наконец, с досадой. – Черт бы побрал эти глаза!
Откинувшись на стуле, он постучал в стенку. Послышался ответный стук, и вскоре в комнату вошел невысокий угловатый человек в джемпере с засученными рукавами. Это был Старки, заместитель редактора «Рабочей газеты», он же заведующий отделом иллюстраций, он же художник-карикатурист. Старки редко приходилось рисовать смеющиеся лица, и, вероятно, поэтому выражение его собственного лица было хмурым; возле углов рта пролегали две глубокие Складки.
О'Патли показал ему на снимки.
– Послушай, Старки. Неужели нельзя было отпечатать лучше?
– Лучше? – еще более нахмурился Старки. – Ты же сам видел свои негативы Хотел бы я посмотреть на человека, который сумеет сделать с них лучшие отпечатки.
– Да, – согласился О'Патли. – Негативы на самом деле были неважные. Но я хотел бы, в свою очередь, посмотреть на человека, который в моих условиях сумел бы сделать лучшие снимки. Мне все время мешал забор… Но теперь уже все равно. Новые делать некогда.
– Ты все-таки решил?
– Решил! Другого выхода нет. Ты остаешься за меня, Старки. Садись, потолкуем, что тебе нужно будет сделать…
Они поговорили о редакционных делах. Потом О'Патли решительно задвинул ящики -стола и встал. Старки молча проводил его до дверей.
– Ну, не хмурься, дружище, – сказал О'Патли, крепко на прощание пожимая ему руку. – Будем надеяться, что все сойдет хорошо. Вообрази, что это моя обычная поездка за сбором сенсационного материала…
Оставшись один, Старки присел за стол, взял в руки карандаш, рассеянно повертел его в руках и, заметив, что он сломан, полез в карман за перочинным ножом.
– Обычная поездка, – пробурчал он, стараясь подцепить ногтем тонкое лезвие перочинного ножа. – Как бы не так! Это то же самое, как если б поехать прямо к черту в зубы…
…Когда Демарсе в сопровождении тайного агента полиции вошел в редакцию, то застал там одного Старки, чинившего карандаш.
– Главного редактора нет, – ответил Старки, с удовольствием разглядывая тонкое аккуратно отточенное острие карандаша. – Он, не говорит нам, куда уезжает. В поисках хорошего материала наш редактор иногда забирается довольно далекой..
О'Патли дошел до кинотеатра «Олимпия» и удивленно свистнул. Лицо его выразило беспокойство. Место, где еще вчера висела афиша человека-трансформатора, сейчас было заклеено смеющейся физиономией какого-то куплетиста-юмориста. О'Патли вошел в ограду кинотеатра и отыскал дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен!» В полутемном коридоре воздух был пропитан запахом киноклея, к которому примешивался запах пота.
Бубнил рояль, и высокий мужской голос что-то напевал визгливым речитативом, очевидно, это репетировал новый куплетист.
Постучав в первую попавшуюся дверь, О'Патли приоткрыл ее и смущенно попятился.
Ему сказали «войдите!», и он в нерешительности задержался на пороге.
В тесной комнатушке на стуле сидела белокурая девушка в незастегнутом халате и натягивала на голую ногу блестящий сапог.
– Войдите, – повторила девушка, не прекращая своего занятия, – и закройте дверь, – не могу спокойно слышать, как голосит этот идиот.
О'Патли послушно закрыл за собой дверь и заметил в комнате еще одну девушку, красившую перед зеркалом губы. Тут же на столе, среди коробок и флаконов, лежали две длинные тонкие шлаги.
– Я бы хотел увидеть Роберто Бланка, – сказал О'Патли.
– Он уже здесь не работает, – бросила отрывисто первая девушка. Она сердитым движением натянула сапог и подняла с пола второй. – Наш толстый боров его выгнал и взял вон того дикого осла, который вопит в коридоре.
– Что ж, тем лучше… – вслух подумал О'Патли.
Девушка надернула второй сапог. Взяла со стола шпагу. Сгибая ее в руках, она подошла к О'Патли и уставилась на его рыжую шевелюру.
– Признаться, я всегда не любила рыжих, – недобро заметила она. – Вот что, господин…
– Одну минутку, – перебил ее редактор, – вы меня не поняли.
– А мне кажется, я вас очень хорошо поняла. Вам нужен не Роберто, вам нужно его место. Вы, очевидно, тоже куплетист-юморист?
– Совсем нет, – улыбнулся О'Патли. – никогда не думал, что могу подойти для этой роли.
– Не паясничайте! – гневно оборвала его девушка. – У Роберто больна дочь!..
– Я знаю. Успокойтесь, хоть я и рыжий, но не куплетист-юморист. – знакомый Роберто и хочу помочь ему найти работу.
– Вы серьезно?
– Конечно. В больнице Рабочего Пригорода появилось место дежурного врача. Роберто мог бы туда устроиться.
Девушка несколько секунд смотрела недоверчиво, потом взгляд ее смягчился.
– Вы кажется неплохой парень, – сказала она примирительно, – хотя и рыжий. Не обижайтесь на меня. Если вы найдете Робу место, я извинюсь перед вами десять раз. Сейчас я дам его адрес.
Прежде чем идти к Роберто, О'Патли завернул в оптический магазин и вышел оттуда с футляром, в котором обычно хранят очки. И только потом направился по адресу, записанному на клочке бумаги со следами губной помады.
Дверь ему открыл сам Роберто.
– Ну, дружище, – сказал О Пат ли, – тебе предстоит серьезная работа.
И он вытащил из кармана две фотографии.
…Ночью круглый фонарь луны повис над темным спокойным морем. По воде побежали серебристые дорожки.
Но вот подул ветер, и уродливые тучи покрыли небо. Ветер стих под утро, но море долго еще не могло успокоиться. И когда взошло солнце, оно осветило вместо гладкой спокойной воды взбаламученную поверхность, всю покрытую изменчивыми буграми волн…
Дежурный в проходной будке клиники испуганно вздернул голову и поднялся с табурета.
Нет, за столом сидеть нельзя! Того и гляди уснешь.
А хозяйка может выйти, с минуты на минуту. Лучше он постоит на ногах, хотя до конца смены еще осталось два часа… Черт возьми, как медленно тянется время. Самое собачье дело дежурить с двенадцати до восьми утра.
Особенно если до двенадцати просидишь в пивной с товарищами. Пожалуй, лучше выйти на воздух.
Дежурный открыл дверь, остановился на пороге, поглядел на утреннее небо, потянулся и только было собрался зевнуть… но тут рот его перекосился, глаза удивленно мигнули. . На дороге, которая подходила к воротам клиники, прямо перед дверями его будки копошилась с ведерком и совочком в руках сгорбленная фигура уборщика в золотых очках.
Сторож перепугался.
Наверное, он все-таки вздремнул за столом, и чертов старикашка успел пробраться через будку. Не хватало еще, чтобы его увидела тут хозяйка!.
При этой мысли у дежурного вспотели ладони. Он Выскочил, схватил старика за рукав и, не особенно церемонясь, протащил в ограду клиники.
Уборщик послушно повиновался. Он кряхтя нагнулся, подобрал оброненный совок и побрел по дорожке, В дверях клиники показалась фрейлейн Морге. Она обратила внимание на ковыляющую по двору сгорбленную фигуру.
– Посмотрите, -сказала она доктору Крейде, следовавшему за ней, – наш уважаемый доктор Шпиглер стал выглядеть значительно бодрее. У него даже изменилась походка. Вы не находите?