Тюрьма особого назначения, стр. 60

– Что именно странно? – поинтересовался я, разглядывая самый обычный почтовый конверт стандартного формата. – Она ведь собиралась взять у меня интервью.

– А то странно, что написать вам она ничего не могла! – загадочным тоном произнес Захаров. – Не имела на то физической возможности! Сначала я хотел было передать его следователю, который ведет дело Завьялова, – подозрительно взглянув на меня, сообщил подполковник, – но потом решил, что следует соблюсти этику. Может, вы с ней раньше были знакомы, с этой Анжеликой Гай?..

Подполковник не отрывал взгляда от конверта. Вероятно, он рассчитывал, что я вскрою послание журналистки прямо на его глазах и удовлетворю его любопытство. Однако я сунул конверт под подушку, пробормотав, что очень устал, и желаю вздремнуть пару часов.

В этот день я впервые после операции встал на ноги, и несколько десятков шагов по палате и впрямь измотали меня больше, чем три дня вынужденного бездействия.

Захаров закивал, соглашаясь, многозначительно посмотрел на меня, потом на подушку, но, видимо поняв, что я не намерен знакомить его с содержимым конверта, неохотно встал и, пожелав мне скорейшего выздоровления, покинул помещение.

Едва захлопнулась дверь, я тут же вытащил из-под подушки конверт и надорвал его. Внутри лежали сложенные в четыре раза два листа бумаги с текстом. Быстро пробежав глазами по одному из них и ничего не разобрав в содержании, являющемся, как я определил, копией какого-то старинного, написанного на старославянском языке письма, я перешел ко второму документу. По мере того как до меня начал доходить смысл написанного, я все чаще возвращался к началу текста, снова вчитываясь в каждую строчку и все еще не в состоянии поверить в правдивость изложенной в нем информации.

Как я понял, передо мной был русский перевод написанного на старославянском языке письма, ксерокопия которого прилагалась. И автором этого письма являлся не кто иной, как последний настоятель Спасского монастыря на острове Каменный отец Амвросий. В своем послании к брату в Афины он сообщал о спрятанных от большевиков в подземном тайнике монастырских ценностях и реликвиях: старинных книгах, чудотворных иконах и святых мощах, «дабы не осквернены они были антихристами и безбожниками, искореняющими православие по всей России и разграбляющими обители Божьи». Далее настоятель подробно объяснял, где находятся спасенные им монастырские реликвии, и предупреждал брата о том, чтобы в случае его смерти тот был крайне осторожен, «ибо нет числа зверствам и богохульству иродов, поднявших свою руку на святыни православные и на людей, верящих в царствие Господне…».

Прочитав текст несколько раз, я вновь взглянул на ксерокопию. Видимо, опасаясь того, что информация о тайнике может попасть в чужие руки, предусмотрительный настоятель Спасского монастыря написал письмо с использованием некой тайнописи, разгадка которой для людей непосвященных представлялась бы задачей непосильной.

Но как эти документы попали в руки журналистки? И где в настоящее время находится оригинал?..

В любом случае, я стал обладателем тайны, разгадка которой находится у меня в руках. Ведь именно я, а не кто другой, являюсь священником в тюрьме особого назначения, в стенах которой прежде находился Спасский монастырь и где до сих пор находятся спрятанные старым настоятелем православные святыни. Было от чего взволноваться…

Я аккуратно сложил оба листа обратно в конверт и спрятал его в спортивную сумку с личными вещами, мысленно прикидывая, как ответить на неизбежный вопрос подполковника Захарова о содержании письма. Наконец, подыскав вполне убедительную, на мой взгляд, формулировку, я успокоился, направив свои рассуждения дальше – на остров Каменный, к тайнику старого настоятеля. После некоторых размышлений я пришел к выводу, что не стоит раньше времени посвящать полковника Карпова и майора Сименко в суть дела, а нужно лично убедиться в существовании тайника.

Захаров заглянул ближе к вечеру, когда за окном уже сгущались сумерки, а над городом повисли тяжелые дождевые тучи. Его мрачное лицо было под стать погоде и времени суток. Он как-то странно посмотрел на меня и нетерпеливо спросил:

– Ну, батюшка, что пишет наша общая знакомая в своем послании?

– Ничего, что имело бы отношение к делу Завьялова, – ответил я заранее сформулированной фразой.

– Да? – подполковник недоверчиво усмехнулся. – Ну да ладно… Я, собственно, пришел вам сообщить еще одну интересную новость, черт бы ее побрал! Полчаса назад мне в кабинет звонил следователь и поведал, что капитан Гарин обнаружен повешенным в своей камере, в следственном изоляторе. Предполагается – самоубийство. Вот так, отец Павел! Концы в воду.

– Если честно, то я ожидал чего-нибудь подобного. Те, кому понадобилось организовать бегство Завьялова, просто убрали последнего, кто мог бы вывести милицию на заказчиков.

– Уверен, что так оно и есть, – кивнул, соглашаясь с такой версией, подполковник. – Кстати, вы были правы насчет стрелковой подготовки моих подопечных, – перевел он разговор на другую тему. – Толмачев передал мне ваше мнение. Но что я могу сделать, если мне в основном присылают сплошных дебилов. – Захаров тяжело вздохнул. – Да, развалили армию… Офицеры по полгода зарплату не получают. Да и что это за зарплата? Жалкие гроши! Так что о каком порядке и дисциплине можно говорить?!

Я слушал подполковника молча, давая уставшему от тяжелой службы командиру возможность выговориться. Ведь я знал, что Захаров пришел именно за этим. Человеку просто необходимо время от времени делиться с кем-то наболевшим, и чем напряженней его жизнь – тем чаще возникает такое желание.

Минут через десять, сполна высказавшись и про свою «сумасшедшую службу», и про «долдонов-политиков, продавших страну американцам», Захаров попрощался и, напомнив мне о вероятном завтрашнем посещении следователя из прокуратуры, ушел домой, к семье и детям. А я снова достал конверт и перечитал письмо настоятеля.

Разумеется, я предполагал, что, кроме Анжелики и меня, существуют и другие люди, владеющие информацией о кладе в старом монастыре. Но если я не имел ни малейшего представления о них, следуя лишь логике, то питерская журналистка, сама о том не догадываясь, знала человека, у которого в настоящее время находился оригинал письма отца Амвросия, похищенный из немецкого архива.

Анжелика знала, кто повинен в смерти историка Глеба Герасина, но даже не могла себе представить, что в деле с пропавшими сокровищами замешан ее бывший покровитель Кирилл Валерьевич Марков, криминальный авторитет по кличке Дипломат. Но – все по порядку…

Глава 35

Питерский профессор Рогов, к которому обратился Глеб Герасин с просьбой расшифровать старославянскую тайнопись, на самом деле оказался не таким уж равнодушным к деньгам чудаком, каким его считал погибший историк. Да, он не подумал о том, чтобы оставить себе копию перевода. Но старик тем не менее знал главное – клад существует и находится на территории Спасского монастыря, в котором сейчас расположена тюрьма. Впрочем, профессору тогда и в голову не приходило, что ему когда-либо понадобится вспоминать точное местонахождение спрятанных в тайник церковных реликвий.

Так продолжалось лишь до того злосчастного дня, когда пенсионер Рогов пришел в «Кентавр-банк» за положенными ему по долгосрочному сберегательному вкладу ежемесячными процентами и с ужасом обнаружил на закрытых дверях банка, возле которых уже толпилось несколько сот разоренных вкладчиков, объявление, где сообщалось об отзыве Центральным банком России лицензии у «Кентавр-банка» и заведении прокуратурой уголовного дела по факту мошенничества его президента, некоего Николая Березина.

Схватившись за сердце и проглотив таблетку нитроглицерина, профессор внедрился в толпу собравшихся, надеясь хоть как-то прояснить ситуацию с банком и с его, возможно, бесследно и бесповоротно исчезнувшим валютным депозитом, составлявшим сбережения всей трудовой жизни.