Наследство из Нового Орлеана, стр. 52
Мэри не могла произнести ни слова. Красноречие Пэдди сильно удивило ее, а уж его восхищение ею просто ошеломило. Она улыбнулась как можно приветливее, и они пешком направились назад, в пансион, где их ждал большой воскресный обед миссис О'Нил. За столом оба молчали, вспоминая часы, проведенные вместе.
Мэри наслаждалась новым для себя ощущением – впервые в жизни за ней ухаживали. Она еще не знала правил того мира, в котором очутилась. Если в ирландском квартале молодая женщина идет рядом с молодым человеком по тротуару – это уже сигнал. Если они сидят рядом в церкви – это объяснение. А пользование одним молитвенником свидетельствует о полной близости. Даже если вам это только предложили.
Когда Пэдди Девлин сказал, что они «гуляют вместе», он подразумевал, что они фактически помолвлены. А Мэри решила, что он имел в виду лишь совместную прогулку.
Глава 30
В понедельник утром Мэри проснулась еще до рассвета. Она с нетерпением ждала начала дня, начала новой, самостоятельной жизни.
Потом она опять ждала – у черного хода в магазин мадам Альфанд. Она приехала на полчаса раньше.
Наконец на тротуаре появилась высокая, тощая женщина. Она остановилась и, достав из ридикюля ключ, вставила его в замок. Она представилась, назвавшись мадемуазель Аннет, затем повернула ключ и открыла дверь.
Мэри прошла за ней. То, что она увидела внутри, ужаснуло ее.
Двенадцать женщин – с приходом Мэри их стало тринадцать – работали в маленькой, плохо освещенной мастерской. Не было ни отопления, ни вентиляции. В первый час работы в комнате было холодно и душно. Потом тепло тел нагрело помещение. К полудню жара и духота стали нестерпимыми.
Женщины сидели на табуретках вокруг стола, покрытого белой марлей, чтобы не повредить тонкую ткань платьев, над которыми они трудились. Мельчайшие частички марли парили в воздухе, оседая в носах и ртах работниц.
Мадемуазель Аннет была старшей и тиранила их со всей добросовестностью. Двадцать лет назад она приехала из Парижа вместе с мадам Альфанд и не находила никаких причин изменить свое отношение к тому, что она презрительно именовала колониями. Любое изделие, более того, любая его деталь, неизменно оказывались ниже ее высоких требований.
Разговаривать женщинам не разрешалось, однако сама мадемуазель Аннет не закрывала рта с утра до вечера. Она вела бесконечный монолог, в котором весьма уничижительно отзывалась о работе подчиненных, об их характере и достоинствах.
Она распределяла работу и время, за которое эту работу следовало выполнить. Никому не было никаких поблажек. Поверх платья она надевала черный шелковый халат, в большом кармане которого держала записную книжку и карандаш. В эту книжку она записывала все издержки, произошедшие по вине работниц. Сломанная иголка, погнутая булавка или несколько лишних дюймов нитки на конце шва приводили ее в восторг. «Это будет вычтено из вашего жалования», – скрипела она, размахивая карандашом, словно мечом.
Женщины называли ее стервой. Мадам Альфанд, естественно, была большой стервой, так как ее требовательность и ее истерики превосходили все, на что была способна мадемуазель Аннет.
В первый день работы Мэри была настолько запугана, что руки у нее тряслись и ничего толком не получалось. Мадемуазель Аннет стояла у нее за спиной, заглядывала через плечо и критиковала каждое движение Мэри. Мэри почти не видела лежащей перед ней работы – глаза ее были полны слез.
До перерыва на обед не было ни одной передышки. В перерыв Аннет направилась наверх, в столовую, – она жила вместе с мадам Альфанд. Как только она ушла, Мэри тут же узнала не слишком дружелюбные прозвища, данные Аннет и мадам Альфанд. Она также поняла, что не может рассчитывать на сочувствие других работниц. То, что мадемуазель Аннет все свое внимание уделяла Мэри, означало лишь, что этого внимания выпадало меньше на долю остальных, – все прочее не имело значения. Никакой солидарности среди работниц мадам Альфанд не было и в помине. Женщины ревниво относились друг у другу, не сомневаясь, что работа распределяется неравномерно; причем каждая считала, что ее нагрузили значительно больше остальных. Тактика мадемуазель Аннет сводилась к всяческому поощрению раздоров среди швей, чтобы они не могли выступить сплоченной группой. Отдельных же работниц можно было легко уволить и найти им замену.
За время перерыва Мэри попробовала сойтись с кем-нибудь поближе. Миссис О'Нил приготовила ей судок с обедом, таким же сытным, как и для постояльцев-мужчин. Для девушки с сидячей работой еды было слишком много, и Мэри предложила товаркам разделить с ней трапезу. Через тридцать секунд судок был пуст, и ей самой ничего не досталось. Женщины ели с жадностью, глядя на Мэри неприязненно, ненавидя ее за молодость, за новое платье, за роскошный обед. По ее виду было не сказать, что ей так уж нужна работа, а для каждой из них конверт с еженедельным жалованием был единственным источником существования.
– Чего она тут вообще делает? – Мэри услышала, как этот вопрос Мари Третья задала Мари Второй. – С ее-то нарядом и разговором, как у светской дамы. Поди, воображает себя герцогиней, которая вышивает гобелены для собственного замка.
Эта враждебность вызвала ярость Мэри. А благодаря ярости ей удалось сохранить место. После обеда она работала, как безошибочный, не знающий устали автомат. Она внушила себе, что должна быть такой же холодной и бесчувственной, как эти женщины, отвергшие ее дружбу. К концу дня мадемуазель Аннет перенесла свое внимание на более перспективную жертву, что вызвало у Мэри не очень благородное чувство торжества и облегчения.
Вечером она еле притащилась домой. Так она еще никогда в жизни не уставала. От долгих часов напряженного сидения на табуретке у нее болел каждый мускул. И на сердце было тяжело – умерли все ее надежды на интересную и приятную работу на первом рабочем месте.
– Замечательно, – ответила она с неубедительной претензией на веселость, когда ее спросили, как прошел ее первый рабочий день.
– Замечательно, – неизменно отвечала она и каждый последующий вечер, измотанная до полусмерти. Один мучительный день сменялся другим, тело и разум Мэри онемели до того, что она даже не ощущала, насколько ей мерзко.
Это ощущение как молнией поразило ее в конце недели, в субботу, когда ее положение несколько улучшилось. Ей поручили весьма сложную вышивку, яркий цветной рисунок шелком, изображающий крохотную колибри, пристроившуюся на цветке мака. Вышивка должна была украсить карман передника одной дамы, увлеченной садоводством.
Мэри очень нравилось наблюдать, как под ее ловкими пальцами обретают форму крылышки, лепестки, листочки. Все треволнения душной мастерской отступили, и она целиком сосредоточилась на работе, которая была для нее не столько работой, сколько удовольствием. Вот такой работы она ждала. Она не замечала сердитых взглядов Мари Второй, которая была самой искусной и высокооплачиваемой мастерицей и специализировалась на вышивке.
Когда работа была закончена, мадемуазель Аннет не смогла найти ничего, достойного критики. Мэри улыбнулась – впервые за всю эту неделю.
– Заверните и доставьте по назначению, – резко сказала Аннет. На улице было холодно и шел дождь.
Аннет немало огорчилась бы, узнав, как обрадовали Мэри морозный воздух и улицы, покрытые слякотью.
Лишь по возвращении с этой долгой прогулки Мэри почувствовала, что приподнятое настроение покинуло ее, а сердце преисполнилось отчаянием. Она не могла больше находиться в этой вонючей комнате, среди враждебно настроенных женщин. «Ненавижу эту работу», – призналась она себе.
Но выбора у нее не было. «Хорошо хоть, неделя почти закончилась, – подумала Мэри. – Еще час я могу все это вынести».
Ухватившись за ручку двери так, словно это была крапива, она нырнула в тяжелый, нездоровый воздух мастерской.
И обнаружила, что за время ее отсутствия кто-то испортил ее ножницы и булавки. Кончики были отломаны.