Скворечник, в котором не жили скворцы, стр. 18
Я рассказал про то, как Барыня попросила меня найти карбюратор и аккумулятор для мотоцикла «харлей-давидсон», как я оказался в кладовой и обнаружил два провода, уходящие в сундук. Кнопку, на которую нажимал шпион, я пока не нашел.
Я рассказывал очень подробно, и у меня не было основания думать, что Егор Алексеевич Гаврилов не понял. Однако первое, что он сказал, выслушав мой рассказ, сами понимаете, не могло меня не удивить.
— А карбюратор-то ты нашел?
— Нет, — сказал я. — То есть нашел, но он упал обратно за сундук.
— Придется мне, — сказал Гаврилов, — найти карбюратор и аккумулятор и помочь женщине сдать мотоцикл в военкомат.
— Егор Алексеевич, как вы не понимаете! Ведь наш дом находится недалеко от военных объектов, и если в нем шпионское гнездо…
— В сундуке? — спросил Гаврилов. — Значит, по-твоему, шпион специально залезал в сундук, чтобы нажимать кнопку? А не проще бы ему было нажимать кнопку в комнате? Технической смекалки у тебя маловато!
— Но вы же знаете, что произошло этой ночью?
— Знаю, — сказал Гаврилов. — Мне Павел Иванович Кобешкин только что рассказал.
— Если вы мне не верите, сами пойдите и все увидите. Провода ведут в сундук. Электрической лампочки там нет. Зачем провода в сундуке? И хитро так проведено — от плинтуса в сундук. Я больше чем уверен (мне тогда нравилось говорить «я больше чем уверен»), что эти провода дальше идут к скворечнику.
— Ладно, — сказал Гаврилов, — мне скоро опять на работу. Ты иди гуляй и не волнуйся. Делом этим занимаются люди поумней тебя. Впрочем, давай выйдем вместе. Я зайду помогу Ольге Борисовне.
Гаврилов остался у дверей Матишиной, а я спустился вниз к подъезду.
Егор Алексеевич появился минут через двадцать. В одной руке он нес карбюратор, в другой — маленькую мотоциклетную аккумуляторную батарею.
— Егор Алексеевич, вы к участковому?
— Нет, — сказал он. — Сначала вот поставлю на мотоцикл, а потом, если останется время…
— Вы ж хотели пойти к участковому!
— Ну и пойду, если время будет.
— А вы видели?
— Посмотрел. Там ничего интересного нет. Простая звонково-световая сигнализация. Реле стоит. В общем, как у сейфов. Это еще до революции изобретено.
— Егор Алексеевич, — взмолился я, — но ведь шпионы и до революции были!
— Знаешь, — сказал мне Гаврилов, — о шпионах в другой раз поподробнее поговорим, я сам до смерти люблю говорить о шпионах. — И он спокойно повернул во двор, чтобы заняться мотоциклом, принадлежащим сыну Барыни.
— Фридрих! — позвала меня тетка, высунувшись из окна. — Домой иди, да поскорей, пожалуйста, мне нужна твоя помощь!
Это кстати. Я пощупал журнал. Он был на месте, за ремнем.
Тетка сразу впрягла меня в работу. Нужно было вытащить зимние вещи и вывесить их для проветривания. Сама тетка боялась запаха нафталина — у нее мог начаться приступ астмы. Я понял, что сейчас говорить о журнале бесполезно.
Мороки с зимними вещами много. Одних газет, в которые они были завернуты, целый ворох. Возился я часа два. Думал — все.
— Тетя Лида, — сказал я, — я вот тут журнальчик достал. Не можешь ты перевести одну статейку?
Тетка взяла журнал, не глядя положила его к себе на стол и сказала:
— Хорошо, я переведу тебе все, что надо, если ты заклеишь окна.
У нее, оказывается, был уже припасен клей, но нужно резать бумагу на полоски. В общем, возился я почти дотемна. Потом мы чем-то перекусили, выпили чаю. Тетка села в кресло, взяла в руки журнал и спросила:
— Где ты его взял?
— Нашел, — сказал я.
Тетка посмотрела на меня подозрительно. Я показал ей нужную страницу, она стала читать и сказала:
— Это же итальянский журнал! А тебе следовало бы знать, что итальянский я знаю плохо.
— Тетя Лида, — взмолился я, — я же сделал все, что ты просила.
— Кроме того, — сказала тетка, — это технический текст, я этих терминов не знаю. Тут какие-то параметры. Сказано, что фюзеляж алюминиевый обтекаемый. Это тебе интересно?
— Нет. А там есть что-нибудь про керосин?
— Тут сказано: «В качестве горючего керосин обладает свойствами…» Тебе журнал дал Андрей Глебович? Вот страсть у человека к керосину! И потом, почему он не мог сам зайти? Ты же не сумеешь пересказать этот текст. Это он тебя просил?
— Нет, — честно сказал я.
— А журнал он тебе дал?
— Нет, — сказал я. — Это военная тайна.
После истории с Гавриловым я не мог доверять взрослым. Меня не понимают, как глухонемые не понимают человека, говорящего простым и ясным языком. Для меня было понятно главное: здесь замешан Андрей Глебович. Как только запахнет керосином, так без Андрея Глебовича не обойтись.
Тетя Лида пыталась вытянуть из меня что-нибудь еще, потом заговорила о пользе изучения иностранных языков, и это меня спасло, а то я, может быть, и проболтался бы. И еще меня выручило то, что объявили воздушную тревогу.
ПОСЛЕ ОТБОЯ
В тот раз тревогу объявляли дважды — одну с вечера, а вторую среди ночи. После отбоя первой воздушной тревоги я уснул, и мне снился длинный, мучительный сон. Я понимал, что это все неправда, что это только сон, я очень хотел проснуться, но не мог.
Я четко видел, как ночью низко над городом появляются фашистские бомбардировщики. Летчик ведущего самолета напряженно вглядывается в кромешную тьму под крылом и поворачивает бледное лицо к штурману.
«Не вижу, — говорит он, — ничего не вижу. Где же наши шпионы? Почему нет их сигналов?»
«Может быть, шпионов разоблачил этот проклятый пионер Крылов?» — отвечает штурман.
«Не может быть, не может этого быть, — качает головой летчик. — Крылов тоже наш шпион. Его зовут Фридрих, Фриц. Понимаете?»
Я хотел крикнуть, что я Федя, Федя! Что меня все зовут Федей, но язык не слушался, я мычал и плакал.
Фашистский летчик продолжал рассуждать:
«Он не Федор, не Теодор, как думают многие, он просто Фридрих. Фридрих и Федор — разные имена».
Получалось так, что разговор фашистских летчиков слышу не только я, но и Ольга Борисовна, Барыня. В длинной ночной рубашке она ползает на коленях по полу в своем чулане и бормочет:
«Фридрих, Фридрих… Куда же он задевал ключ? Куда этот несчастный маленький негодяй задевал ключ?»
Но вот она находит ключ, вставляет в замочную скважину сундука: сразу же раздается звонок и вспыхивает свет. Из мрака в прожекторном белом свете возникает Кремль, собор Василия Блаженного и трубы Могэса. В это время из своего окна Андрей Глебович Кириакис наводит стеклянный глаз на собор Василия Блаженного, и я ясно вижу, что это не глаз, а объектив фотоаппарата с диафрагмой, которая вдруг открывается.
«Самое пикантное, — говорит он, как бы про себя, — что могут получиться вполне приличные снимки. Равномерность освещенности каждого квадратного метра снимаемого объекта — вот главное».
А через стенку от Кириакиса почему-то расположился сапожник Кобешкин. В коленях у него зажата отстегнутая деревянная нога. Вот сапожник нажал в ней какую-то кнопку. Щелкнула и откинулась потайная крышка, под которой оказался миниатюрный радиопередатчик.
«Немцы! Немцы! — громким шепотом заговорил в микрофон Кобешкин. — Я ваш, немецкий шпион! Вы молодцы, немцы. Знаете, в нашем доме много ваших шпионов. Передайте привет Гитлеру, Герингу и Геббельсу. Перехожу на прием».
«Битте шён, герр Кобешкин!» — кивает головой фашистский летчик и переводит самолет в пике.
Меня разбудила тетка. За окном выли сирены. Я оделся потеплее, нахлобучил пожарную каску и опять полез на крышу. Я оказался там первым. Потом появились Сережка с Шуркой.
Ночь была холодная. Спросонья меня бил озноб, но двигаться не хотелось. Мы сидели в слуховом окне.
— Ребята, вы меня не будите, я подремлю, — попросил Сережка. Он привалился к стенке и засопел.
Действительно, ему труднее чем нам. Мы могли отсыпаться днем, а он должен еще вкалывать на заводе.
Шурка повертелся немного и тоже застыл, сунув руки в рукава телогрейки.