Внеклассное чтение. Том 2, стр. 44
Зато Маслов понял.
– Вон! – махнул он слугам. – Не вашего ума дело! Да смотрите мне, не подслушивать – в каторге сгною.
И снова дверь на засов закрыл, только теперь уже безо всякой тайности.
– Глядите, глядите! – закричал Митя родителям. – Он больше и не прячется! Скажите, чтоб парик снял! У него там под волосами знаки! Он заговорщик!
– Не шуми так! – Маменька закрыла уши. – Это несносно! У меня завтра будет мигрень!
Открыла дверь и вышла – вот как. А Маслов, злодей, опять щеколдой – вжик.
Вся надежда теперь была на папеньку.
– Что ты такое говоришь, душа моя? – растерянно пробормотал он. – Какие знаки? И почему ты называешь Прохора Ивановича заговорщиком? Как можно?
Ну как ему объяснить, чтоб понял, чтоб поверил? Да ещё в присутствии этого!
– Вот, читайте! – воскликнул Митя и подал отцу письмо Великого Мага.
Алексей Воинович склонился над свечкой, стал читать.
А Прохор Иванович со вздохом сказал:
– Не зря я за тобой, дружок, гонялся. Не в меру востёр. Был бы умом потусклее, можно было бы оставить среди живущих, а так увы. Невозможно.
Папенька от таких слов письмо выронил. Вряд ли успел дочитать и тем более вникнуть.
– Что вы говорите, ваше превосходительство?! Ведь это сын мой!
Выражение лица Прохора Ивановича удивительным образом переменилось: взгляд заблистал спокойно и властно, лоб разгладился и даже вислые собачьи брыли теперь казались не смешными, а исполненными воли и величия.
– Твой сын смертельно заболел, – сказал Великий Маг отставному секунд-ротмистру суровым, непререкаемым тоном. – Жить ему осталось всего ничего. Он при смерти, разве ты не видишь? Спасти его ты не в силах, можешь лишь сам заразиться неизлечимой хворью. Если не отойдёшь в сторону – ты тоже не жилец.
Алексей Воинович ужаснейше побледнел.
– Но… я ничего не понял! Какой-то маг, какие-то знаки… Ваше превосходительство, умоляю! Чем я… чем мы вас прогневали?
– Ты глуп, Карпов, и в этом твоё счастье. Сядь. – Маслов слегка толкнул папеньку в грудь, и тот попятился, сел на кровать. – Только поэтому я могу оставить тебе жизнь. Да не просто оставлю, а вознесу тебя на высоты, какие тебе не снились. Знаю, предел твоих мечтаний – услаждать похоть полудохлой старухи. Я же могу дать тебе неизмеримо больше. Мне нужен доверенный помощник. Безымянность во многих смыслах полезна, но по временам крайне неудобна. Обычным слугам не всё доверишь – так можно себя и выдать…
– Я… я всё равно не понимаю… – пролепетал Алексей Воинович.
– То-то и хорошо. Мне не нужен шустрый, от такого жди измены или ненужного извива мысли. Ты же удовольствуешься ролью моего рычага, посредством которого я буду приводить в движение махины. Ты будешь единственный из живущих, кто знает про знаки, и уже одно это вознесёт тебя надо всеми.
– Папенька, не слушайте его, он врёт! – крикнул Митя, чтобы родитель поскорей пришёл в себя, очнулся. – Вы не единственный, кому будет ведомо про знаки на его теле! Ещё Мартын знает, глухой экзекутор! А раз Маслов вам в этом врёт, то и всё прочее ложь, только чтоб заморочить!
Тайный советник посмотрел на Митю и улыбнулся.
– Бедный Мартын Исповедник. Помер он, Митюша. В тот же самый вечер, когда мы так неудачно допросили Пикина. Выпил Мартынушка протухшей водки и приказал себя поминать. Если б он не только глухой, а ещё и немой был, тогда ладно бы. А так нельзя, сам понимаешь. Ты ведь у нас умник. Догадался ведь в тот же вечер к себе не возвращаться, сбежал из Питера.
Так вот он чего больше всего испугался, дошло до Митридата. Что я в тот же вечер исчез. Не знает про изгнание из Эдема! Откуда ему? Решил, что я всё понял и пустился в бега – от него, от Великого Мага. Так, получается, Пикин мне тогда жизнь спас, вышвырнувши из окна?
– Я не зверь, но ведь большое дело на мне, – продолжил Прохор Иванович. – Сколько людей в меня верят, и каких людей – не твоему батьке чета. Светлые головы, радетели Отечества. По одному подбирал, как жемчужины в ожерелье. Как за дело возьмёмся – у нас горы прогнутся, реки вспять потекут. А тут ты. Я людей хорошо знаю, изучил за долгую службу. У тебя талант из цифири корень извлекать, а я умею то же с людишками производить, каждого до самого корня вижу. Вижу и тебя. Ты мозгами резв, да не мудр. И мудрым никогда не станешь, потому что душонкой слаб. Гниль в тебе, которую для красоты жалостью зовут. Не способен ты к нерассуждающему повиновению. От тебя большое дело погибнуть может. Сам рассуди – можно ль тебе жить? Никак нельзя.
Верно, оттого что, говоря это, тайный советник смотрел на Митю и не цепенил папеньку своим магнетическим взором, Алексей Воинович скинул морок, стал приходить в себя.
– Не поспеваю мыслью за вашими речениями, – воскликнул он, подбежав к сыну и обняв его, – но вижу, что вы желаете Митридату погибели. Сжальтесь над младенцем! Или уж разите нас обоих!
Сказал – и рубашку рванул, как бы обнажая грудь. Никогда папенька не был таким красивым, как в этот миг!
Но Маслов родительской самоотверженностью не восхитился, равнодушно пожал плечами:
– Гляди. Мне что одного похерить, что двоих. Только не будь ещё глупей, чем я про тебя думаю. Чем лишиться всего, лучше потерять часть. У тебя ведь есть и другой сын. Решай, Карпов. У меня театры разводить времени нет. Желаешь умереть – умрёшь. Хочешь жить – поедешь, со мной в Питер. Жену и старшего сына бери с собой. Для начала выговорю тебе чин статского советника, да в память о царицыном воспитаннике тысячонку душ. Для утешения. Но это пустяки. Скоро свершится некое событие, после которого мой помощник получит всё, что пожелает – хоть графский титул, хоть министерство. Только служи верно, не двурушничай.
– Графский титул? – повторил Алексей Воинович. – Ми… министерство? И вдруг перестал быть красивым.
– Да. Или смерть. Выбирай. Папенька всё ещё прижимал сына к себе, но как-то рассеянно, без прежней горячности. – Но… но что я скажу супруге, родившей в муках это дитя?
Взглянул на Митю сверху вниз – боязливо, словно не на живого человека, а на покойника.
Маслов отмахнулся:
– Насколько я успел узнать твою жену, ей можно набрехать что угодно. Через месяц она и не вспомнит, что у неё было два сына, а не один. О, твоей Аглаюшке будет чем себя занять в Санкт-Петербурге.
По лицу Карпова-старшего ручьём потекли слезы.
– Бог свидетель, я имел о тебе попечение самого нежного отца, но что я могу сделать? – зарыдал он, обнимая сына. – Ты же слышал, его превосходительство говорит, что ты всё равно обречён. Так не будь жестокосерден, не разрывай мне сердце. Подумай о матери, о брате, о твоём любящем отце наконец!
И Митридат понял, что в самом деле обречён, теперь уже окончательно и бесповоротно. И заплакал. Но не от страха, а от невыносимой печали.
Папенька разомкнул объятья, сделал шажок в сторону. Осторожно вытянул руку, погладил сына по голове.
– Бедное дитя! Ты ни в чем не виновато! Истинно говорят, что рано созревшие дарования не живут долго. Плачь, плачь! Ах, сколь мало наш рассудок способен предотвратить уготованные нам удары Фортуны и ещё менее пригоден для нашего утешенья!
Глава двадцать первая.
СОЛНЕЧНЫЙ УДАР
– Утешайтесь тем, что скоро всё кончится, – шепнул Макс, из чего Николас понял, что физиономия у него, должно быть, бледная и перевёрнутая.
Команда покинуть квартиру поступив всего минуту назад. Оба мобильных телефона зазвонили одновременно: один у Макса, второй у Фандорина.
– Тут была задержка, – раздался в трубке мягкий, приглушённый голос Игорька. – Председатель комиссии опоздал. Теперь всё нормально. Вперёд. Телефон всё время держите возле уха. Я предупредил ассистентку Ястыкова: если связь прерывается, не важно по какой причине, хоть бы даже технической, договору конец. Не молчите, всё время что-нибудь говорите, а я буду информировать вас о ходе торгов.
«Задержка» была нешуточной – почти полчаса, и с каждой минутой напряжение в прихожей, где заложники и охрана дожидались сигнала, возрастало.