Анна, стр. 20
— Как же не несчастье, голубчик! — отвечала Анна Федоровна. — У Ивана четверо детей мал мала меньше: чем он их кормить будет без молока? Чем он поле свое удобрит без скота?
— Да разве он не может купить себе новых коров? Разве это так дорого?
— Еще бы! Меньше как за тридцать рублей порядочной коровы не купишь; а где Ивану достать тридцать рублей! Ему для этого пришлось бы наняться в работники чуть не на целое лето; а пока он будет работать в чужих людях, у него свое поле запустеет: семья-то их большая, а работник он один!
«Тридцать рублей считается дорого! Из-за этого работать целое лето!» — Анна невольно задумалась. Сколько у нее было вещей, которые стоили вдвое дороже! Отдать разве свой коралловый прибор; на него можно, наверное, купить если не три, то две коровы; или золотой браслет, или цепочку от часов? А что скажут кузины? Они смеялись над ней один раз, когда она, вместо того чтобы купить себе новую шляпку, отдала деньги шарманщице с крошечным, дрожавшим от холода ребенком! Они опять скажут, что если она раздаст все свои деньги нищим, то ей самой придется просить Христа ради; и потом — как же она будет носить часы без цепочки, как же она останется без браслета, когда и кузины, и Лиденька, и Жюли, и Верочка, и Мери — все носят браслеты? А кораллы? Жорж говорит, что они идут к ней больше всего… И она не предлагала Ивану ни одного из своих украшений; она убеждала себя, что с ее стороны даже и смешно было бы предложить их, а между тем она чувствовала какое-то смутное недовольство собой при взгляде на печальные лица двух старушек.
— Видели, — спрашивала Матрена, — Кузьма-то послал свою Дашу жать в поле?
— Что ты? — встревожилась Анна Федоровна. — Где бедной жать, давно ли она выздоровела!
— А что ж будешь делать! Марье одной не справиться, а работницу им не из чего нанимать!
Анна не обращала большого внимания на этот разговор, но когда вечером Даша, возвращаясь домой, проходила мимо нее бледная, истомленная, едва передвигая ноги, ей опять становилось как-то неловко, — она старалась не смотреть на бедную девушку, не слушать рассказов бабушки о ее тяжелой болезни и медленном, еще не кончившемся выздоровлении.
И так много-много раз, многие разговоры старушек, многие сцены, которых она была невольной свидетельницей, вызывали в девочке неприятное, беспокойное чувство. Чтобы избавиться от этой неприятности, от этого беспокойства, она оставалась как можно меньше дома, она избегала всяких длинных бесед с бабушкой, а во время прогулок выбирала самые уединенные места, где не могла бы встретить ни Иванову жену, жалующуюся соседкам на свою бедность, ни Дашу, истомленную непосильной работой.
ГЛАВА XI
Собираясь в деревню, Анна не рассчитывала весело провести время, но деревенская жизнь оказывалась скучнее даже, чем она ожидала. Гулять всегда одной, все по одним и тем же местам в конце концов надоедало; она скоро перечитала книги, привезенные с собой, рисунки плохо подвигались без помощи учителя, а разговоры с бабушкой и Матреной были неприятны. Она беспрестанно писала письма и к кузинам, и к петербургским подругам, но ответы получала редко, и то короткие. Кузины писали, сколько неожиданных прелестей увидели они за границей, подруги описывали разные удовольствия, какими они пользовались. Все проводили время весело; ей одной приходилось скучать в «этой трущобе», как она мысленно называла Опухтино. Наконец она не выдержала и в первых числах августа написала отцу длинное письмо, жалуясь на нестерпимую скуку и умоляя его позволить ей вернуться в Петербург, пожить с ним до приезда тетки.
Ответ на это письмо пришел скоро, скорее даже, чем ожидала Анна, но, к своему удивлению, она заметила, что адрес написан не рукою отца ее.
Она разорвала конверт, письмо было от ее дяди, Ивана Ильича.
Милая Анна, — писал он, — мне очень грустно, что я принужден сообщить тебе весьма и весьма неприятные вести. Нынче весной и летом у отца твоего было много неприятностей, вследствие запутанности его денежных дел, и неприятности эти имели дурное влияние на его здоровье. Недели три тому назад с ним случился удар; несколько дней мы боялись за его жизнь; теперь, к счастью, опасность миновала, хотя он все еще нездоров, лишился употребления руки и ноги.
Он не хотел сообщать тебе о постигшем его несчастии, но после твоего письма, в котором ты жалуешься на скуку деревенской жизни и выражаешь желание жить с ним, он послушался моего совета и позволил мне написать тебе: я же думаю, что твоя обязанность быть около больного отца. Ты уже не ребенок, ты должна постараться любовью и заботливостью облегчить ему его настоящее тяжелое положение. Посылаю тебе денег на дорогу; денег этих немного, и тебе придется экономничать; что делать, я в настоящее время не располагаю большею суммою, да и тебе надобно приучаться к бережливости: состояние отца твоего расстроено и ты вернешься сюда далеко не такою богатою, какою уезжала. Я понимаю, как огорчит тебя то, что я пишу, но я считал за лучшее сообщить тебе все прежде, чем ты увидишь отца своего. Ты мне всегда казалась умной девочкой, и я надеюсь, что ты сумеешь мужественно перенести постигшее тебя несчастие. Утешайся мыслью, что могло быть хуже, что твой отец был на волос от смерти. До свиданья, моя милая, береги себя в дороге.
Можно себе представить, как поразило Анну это письмо. Ее отец болен, чуть не умер, может быть, даже и умер… нет, дядя не скрыл бы от нее этого; но он лишился руки и ноги, он калека. Боже мой, какой ужас! Конечно, она поедет к нему как можно скорей, она будет заботиться о нем, ухаживать за ним: дядя говорит правду — это ее обязанность!
Она три раза перечитала письмо, прежде чем обратила внимание на то, о чем там говорилось, кроме болезни ее отца. Что это значит — состояние расстроено?.. Она вернется в Петербург далеко не такою богатою, какою была… Дядя не говорит всего, он, верно, не хочет огорчить ее; отец разорился, у него нет денег даже ей на дорогу, они бедны, совсем бедны!..
Дрожь пробежала по телу Анны при этой мысли; ей представились картины бедности, какие она видала: шарманщица с иззябшим ребенком, грязная комната Марковны, полуразвалившаяся изба Ивана… Сердце ее болезненно сжалось.
Она сидела бледная, с неподвижными глазами, с письмом в дрожащих руках, когда Анна Федоровна вошла в комнату.
— Милая моя, что с тобой? — вскричала старушка с ужасом.
Она взволнованным голосом передала ей известие о болезни отца и о необходимости скорей ехать к нему!
— Ах ты моя бедная, бедная! — сказала старушка, нежно прижимая к груди голову девочки. — Жила ты спокойно, беззаботно — а вот и над тобой стряслась беда, и тебе пришлось узнать горе!
Анна расплакалась от сочувственных слов и от ласки старушки.
— Бабушка! — проговорила она вся в слезах. — Дядя пишет еще, что наше состояние расстроилось, что мы не так богаты, как были. Как вы думаете, что это значит? Неужели мы обеднели, совсем обеднели?
Анна Федоровна задумалась.
— У нас здесь давно поговаривали, что дела Матвея Ильича идут не совсем счастливо, — проговорила она. — Много он продал лесу и земли; а только и с тем, что осталось, бедным человеком его назвать нельзя. Конечно, может быть, тебе, Аничка, не жить в такой роскоши, как ты жила до сих пор, ну, а до настоящей бедности еще, кажись, далеко: даст бог, ты и никогда ее не узнаешь!
Слова бабушки несколько успокоили Анну, но все-таки письмо дяди, весть об ужасной болезни отца, об ожидавшей ее перемене состояния тяжелым камнем лежали на ее сердце. Это было первое серьезное горе, встретившееся ей в жизни, и она вовсе не была приготовлена перенести его.
Сборы к отъезду ее делались очень быстро. Анна Федоровна тосковала, расставаясь с ней, но не старалась ни на один лишний день удержать ее около себя.